Письма - Исидор Пелусиот

157. Иерахиону.

Ни багряного цвета ткани, ни слившегося с золотом блеска разноцветных камней не должно почитать убранством для женщин; потому что многие из них, будучи грубого нрава и гоняясь за такими нарядами, соделались для сожителей отвратительными и ненавистными. Напротив того, красота души складывается из добродетелей, она и в супруге усиливает любовь, и служит средством к поддержанию взаимного благорасположения.

158. Полихронию.

Как выгодное местоположение города влечет за собою и выгодное благорастворение погоды, так и душа своим благорасположением к добродетели уловляет Божественное содействие.

159. Пресвитеру Архонтию.

Если люди, пронзаемые острыми жалами мирской славы, любят произвольные труды, то уязвленным острейшими стрелами премирного прославления тем справедливее будет с гораздо большим юношеским жаром выступать на подвиг трудов.

160. Пресвитеру Дидиму.

У блаженного твоего брата Афродисия, саном пресвитера, в очах обитала стыдливость, на устах — убедительность, на языке — мудрость, в чреве — довольство малым, а в том, что по чреве, — воздержность; кратко сказать, он был общею клетью и обителью почти всех добродетелей. Посему, когда переселен он в Небесные дворы, чтобы принять достойное воздаяние за труды, надлежит не печалиться, но скорее радоваться тому, что он пожинает уже награды за подвиги.

Ибо кто сожалеет здесь о кончине святых, тот сам заслуживает сожаление всех благомыслящих, как и тот, кто оплакивает победивших и увенчанных, достоин жалости и слез. И об этом довольно. Итак, знай, что одно только богатство добродетелей безопасно сохраняет при себе тот, кто его приобрел, когда не предает своего достояния своеволию и не бывает одержим властолюбием.

Ибо не только ты, но и я полагаю, что не имеют никакого права отваживаться на похищение власти те, которые не касались подвижнических трудов и не встречались с увенчанными, которые, не достигнув даже чистоты настоящих учеников, стремятся попасть в вожди. Они думают, что не поведению вверяется место, а месту — поведение, так как покупают право начальствования в оскорбление добродетелям, решаются говорить о том, чему не начинали учиться, осмеливаются приказывать то, чего не имели терпения выслушать.

Кто же, действуя под начальством таких вождей, в состоянии будет сделать или уразуметь что–либо великое и благородное? Кто не устыдится, слушая людей, которые вчера и позавчера проводили время в корчмах и судебных местах? А какой враг не посмеется и не сочтет дела лицедейством и лицемерием?

Но спрашивал ты: «что же нам делать?» Ответствую: не другое что, как упражняться в добродетели, безмолвствовать, ожидать Суда, отражать диавольские ухищрения. Силен и изобретателен враг человечества на то, чтобы очаровывать то лестью, то лжеумствованиями, особливо когда он ведет брань не прямо, — иначе не скоро мог бы взять в плен, — но часто под видом дружбы он скрывает яд блуда. Так, говоря, что возводит человека до равенства с Богом, диавол привел его в состояние, в котором он бедственнее бессловесных, не только лишил его преимуществ, какие имел человек, но и подверг лишениям, которых для него не было, разумею поты и труды, смерть и тление.

Но многие из тех, кого он пытается уловить показали, что его осадные орудия бездейственны. Посему тем, в ком достанет благоразумия и кто помышляет о спасении, надлежит выслеживать все его хитрости и, сколько можно, оберегаться, особенно когда он уловляет, прикрываясь дружбою; ибо тогда человек бывает неуловим и непреоборим.

А поскольку говорил ты и о догматах, то знай, что некогда слышал я от одного мужа, сильного в познании смысла, заключенного в писаниях евангелистов, что именование истинное рождение употребляли они с целью показать, что Сын — не тварь; ибо сказано: верующим во имя Его даде область чадом Божиим быти (Ин.1:12), и: аще чесо просите во имя Мое, приимете (Ин.14:14).

Наименование же Сыном есть главнейшее из других имен Многоименного, ибо оно показывает ближайшее родство и исключает понятие о твари. Посему явно, что именующим Его Сыном дана благодать, а осмеливающихся называть Его тварью благодать не посещает.

И так как завел ты речь и об образе жизни, желая узнать все в совокупности, то и на сие дам краткий ответ. Языческие мудрецы, которые всеми прославляются за важность и силу своих речей, намереваясь определить, что есть справедливое, что — приличное, что — законное, что — прекрасное, расточили тысячи слов в длинных разглагольствованиях, ничем не отличающихся от лабиринтов, но очень далеки были от истины и не смогли сказать ничего дельного, а только в еще большее замешательство приводят читателей.

А снисшедшее к нам Пребожественное Слово, пробудив врожденный рассудок человека и в воле каждого насадив определенное понятие справедливого, приличного, законного и прекрасного, объяснило сие кратким изречением, сказав: вся, елика аще хощете, да творят вам человецы, тако и вы творите им. А потом, чтобы не подумал кто, будто бы Оно неписанный закон противопоставляет писанному, запечатлевая сказанное и доказывая, что им кратко объясняется все, изрекло: се бо есть закон и пророцы (Мф.7:12). А потому в словах сих имеем для себя правило на всякое доброе дело; то есть, чего желаем себе от других, то да будет и им от нас.

Но знай и то, что, не воспользовавшись для утверждения в себе благочестия, возможностью видеть величие и красоту тварей, но преткнувшись о них (ибо не только не познали Создателя, но тварям воздали божеское чествование), сии мнимые мудрецы потерпели крушение в море невежества.

Тогда как творения проповедуют Художника (и дом не строится без зодчего, и корабль — без кораблестроителя, и музыкальный инструмент не производится без человека, умеющего судить о стройности звуков), они, преткнувшись в понятии об искусстве еще более, нежели в понятиях о произведениях искусства, отринули Создателя. А в таковых, естественно, растлился и образ жизни; ибо удалив из души своей общего всех Вождя, они безбоязненно берутся приводить в исполнение всякий вид неправды и лукавства.

Но так как спрашиваешь ты и об ученых, то знай, что Пребожественное Слово не отвергает ученого, если он со словом будет согласовывать и свою жизнь. Но если, любомудрствуя на словах, в делах он окажется нелюбомудрым, то по справедливости не потерпит его Слово.

161. Зосиме, Марону, Евстафию.

Большая и непрерывная роскошь побуждает к противоестественной любви и вредит как вообще здоровью тела, так и благородству души. Посему перестаньте предаваться ей, обучите себя и употребите в дело если не посты, то довольство малым, эту подлинно целомудренную роскошь, и не будьте, как ныне, общим для всех посмешищем. Если же вы ввергаетесь в бездну непотребства, то не изливайте негодования на тех, кто смеется над вами, и вините собственную свою роскошь. Ибо она, как говорят, не довольствуется приготовленным дома, потому что вы рассчетливы, но кидается на чужие трапезы. Если рассеете мглу, то увидите красоту целомудрия, которая ныне для вас невидимо.

162. Епископам Ермогену, Феодосию и Елиану.

Если бы чудная ваша добродетель, обличая слово мое в бессилии и пред современниками (ибо сами они знают больше), и пред будущим потомством (ибо она выше того, чему поверят), не воспрещала мне говорить, то вступил бы я в подвиг воспеть вам похвалы.

163. Диакону Палладию.

Хотя многие говорят, что ты, живя неправо, но имея намерение прикрыть свои падения и добиваясь славы человека любознательного, последуешь мужам мудрым, однако же я этого не скажу. И узнав на опыте, что ты стараешься исследовать тайны Писания ради знания, но из желания приобрести славу у людей, не отвечаю тебе, повинуясь Божественному Слову, повелевающему не давать святая псом, и не пометать бисер пред свиниями (Мф.7:6).

164. Диакону Исидору.

В толковании на послание к Римлянам, соименник мой, более всего заключается сокровище мудрости премудрого Иоанна. Ибо, думаю, — и никто не почтет эти мои слова сказанными по пристрастию, — что если бы богомудрый Павел избрал для объяснения себя самого аттический язык, то не иначе бы истолковал свое послание, но так же, как и упомянутый выше достославный муж: настолько толкование его украшено и мыслями, и изяществом, и точностью выражений.

165. Ему же.

Однажды встретил я святого мужа, чье око, когда он поучал, было страшно и полно мудрости. Много было в его слове остроты, а нависшие над очами брови выражали смысл поучений. И весь он, так сказать, дышал назидательностью, внушая тем, кто смотрел на него, сильную любовь к Божественной мудрости.

166. Зосиме, Марону, Палладию, Евстафию.