Сатанизм для интеллигенции - Андрей Кураев

Еще два обстоятельства, связанные с заповедью наречения имен, важны для нас.

Древнее, еще доновозаветное предание говорит, что само падение Денницы было связано с его завистью к человеку (а не к Богу). Здесь надо напомнить, что Денница – «самый первый светоносец»1397. Именно к диаволу св. Кирилл Иерусалимский относит слова (из ответа Бога Иову) о бегемоте как «верхе путей Божиих» (по-славянски – «начало создания Господня»)1398. Люцифер был «космократором» (Еф. 6,12). Но когда не чистый дух, а земное создание, как оказалось, было более возлюблено Богом, наделено им макрокосмическими свойствами, т. е. обрело способность не совпадать с «миром сим» и его «властями», – тогда, «видя многие преимущества, которыми Господь наделил человека, им (Денницей) овладела зависть»1399.

Грех Денницы – в отказе признать достоинство Адама: тот, кто получил в удел управление землей, нашел нетерпимым, что из природы, подчиненной ему, выходит сущность, созданная по образу Божьему1400.

В апокрифе «Житие Адама и Евы» Люцифер говорит: «я не воздам почести тому, кто ниже меня и позднее меня». Замечательно в этой связи, что святоотеческая мысль выходит за рамки родового эволюционизма и не согласна с формулой «раньше – значит лучше и важнее». Старшинство в онтологической иерархии бытия определяется не хронологией, а реальной онтологической плотностью бытия. Так, по мысли преп. Ефрема Сирина, Ева должна была бы спросить у змия – с чего это он взял, что имеет право поучать человека: «Сравним тебя с Адамом. Если ты станешь уверять, что ты старше Адама, то самое имя твое обличит тебя, что гораздо моложе ты Адама. Адаму было предоставлено наречь имена животным, чтобы показать великое старшинство его над ними. Не дети дают имена родителям, но от старейших переходят имена к юнейшим»1401. Поскольку на церковном языке слово «животное» означает «живущее», к числу тех существ, которые должны были получить имя от Адама, относились и духи («животныя шестокрыльная серафимы»). Соответственно, духи и среди них первейший – Люцифер – должны были признать первенство Адама над ними.

Кроме того, именно в заповеди логосного познания мира – радикальнейшее отличие библейской религии от буддизма. Бог велит человеку нарекать имена миру. Христианство – религия Слова, оно дружно со Словом, фило-логично. Эту же онтологичность слова признает и буддизм. Но с какой переменой знака! В знаменитую ночь просветления Гаутаме открывается, что именно в именах – причина бытия мира и человека. И, значит, избавиться от жажды бытия можно лишь через разрушение имен, через разрушение познания, точнее – через радикальную апофатизацию познания, приучение мысли к молчанию, абсолютному молчанию обо всем в мире. Просветление Будды было строго логичным рассуждением: смерть происходит от рождений, рождения от дел, дела – от желаний, желания – от ощущений, ощущение рождается соприкосновением духа с другими предметами; соприкосновение родится из ознакомления с именами и предметами, а ознакомление – из познавания. И вот – просветление: «Разрушь рождение – и страсть и смерть прекратятся! разрушь желание и умрет воля! разрушь соприкосновение и умрет ощущение! разрушь знание, умрут имена , определения, а с ними познаваемость вещей, их реальность для нас, возбуждающая ощущения! одним словом: разрушь обман призрачного внешнего мира, и умрет сансара, основа личного бытия, неведение истины!»1402. Христианство как раз и не желает «смерти имен».

И четвертая заповедь – «не вкушай от древа познания добра и зла». Кажется, она своей отрицательностью противостоит позитивному наполнению первых двух заповедей. Но почему же именно «пост»1403 был важнейшим Божиим повелением?

Человек призван к пути. Ему предстоит проделать путь от образа Божия к подобию Бога. Подобие – цель, к которой надо идти. Путь же возможен лишь при наличии от-стояния исходной точки от цели.

Чтобы отправиться в путь, я должен знать и ощущать, что здесь и сейчас я не обладаю и в принципе не могу обладать тем, что ждет меня в другом месте, и между «здесь» и «там» лежит путь, который должен пройти я. Пост по определению (т. е. Великий Пост) есть не что иное как путь к Пасхе, или в другом смысле, вообще есть сама Пасха (ибо сама Пасха есть нечто динамическое, устремленное: бегство, стремительное избавление, стремительное совершение). Пост есть призыв к изменению, и именно так понимает первую заповедь св. Григорий: «Если бы мы пребыли тем, чем были, и сохранили заповедь, то сделались бы тем, чем не были , и пришли бы к древу жизни от древа познания»1404. Сам по себе пост всегда бессмыслен. Его смысл лежит за его пределами, он весь – не более чем подготовка к тому, что его нарушит, прекратит. Пост призван нечто переменить в человеке так, чтобы он стал более открыт для той радости, которая предназначена для него в конце пути. Пост обретает свой смысл за своими пределами: говение исполняется в Причастии, великий Пост – в Пасхе…

И если человеку в Эдеме дается заповедь Поста – значит рано или поздно этот пост должен стать отмененным. «Заповедь… дана только на время», – толкует это место книги Бытия преп. Ефрем Сирин1405.

Но прежде человек должен был чему-то научиться.

Человек призван к «обожению». Значит, первое, что ему надлежит понять: «я – не Бог». Поняв – опечалиться этим, а опечалившись, сделать нечто для преодоления замеченной пропасти. И вот, чтобы побудить Адама к труду по возделыванию не только земли Эдема, но и собственной души, на него налагается ограничение – пост. «Не вкушай».

Человек не выдержал поста. Он совершил грех. Грех – не нарушение заповеди, а отказ откликнуться на призыв быть чем-то большим, отказ творить всегда новую жизнь. Ведь «Бог есть Бог того, кто желает приобрести большее, если при этом принуждает себя ко всему»1406.

Из приведенных святоотеческих мыслей видно, что православие никогда не мыслило трагедию Эдемского сада столь карикатурно, как это представляют теософы. Бог дал человеку свободу, дал знание о добре и зле и дал заповеди, которые призывали человека к трудному росту.

Но человек избрал путь магии.

«И увидела жена, что дерево хорошо для пищи…» (Быт. 3,6). Познание добра и зла в их дьявольской интерпретации уже произошло – с этого момента Ева живет уже в другой аксиологии, чем первоначальная. Иерархия ценностей уже начала переворачиваться. Самое мистическое и таинственное произрастание райского сада Ева уравняла теперь со всеми остальными деревьями. В этом древе она увидела то, что было во «всяком дереве», – его пригодность в пищу.

Здесь берет свое начало излюбленная игра человеческой пошлости – игра на понижение всех ценностей, на уравнивание и развенчивание всего возвышенного. Здесь в первом шаге самодеятельного человеческого «познания» закладывается методология всякого редукционизма, который полагает, что понять высшее можно, лишь расчленив его на низшее. Для фрейдизма и исторического материализма, философского дарвинизма и многих других теорий высшая задача заключается в радости Хама, подсмотревшего наготу собственного отца1407.

Впервые такими же глазами взглянула на мир Ева.

И еще один новый момент входит в ее восприятие – утилитаризм. Древо познания она воспринимает прежде всего как «хорошее для пищи». Когда незадачливый психолог ищет по своим учебникам и инструкциям, под рубрику какой «mania» подогнать духовный и мистический опыт христиан, он поступает так по нашептыванию того же духа, который предложил и плоды дерева познания рассматривать сквозь призму рецептов «Книги о вкусной и здоровой пище». Кладовщицы, в недалеком прошлом покрывавшие иконами бочки с капустой, политики, использующие человека как «фактор» для каких-то глобальных целей, церковные иерархи, богословы и писатели, усиленно рекламирующие религию в качестве средства для повышения эффективности функционирования мирского человеческого общества («Церковь служит России»), – все они смотрят на мир глазами Евы, прельщенной змием.

О глазах Евы Св. Писание передает еще одну подробность: «и увидела жена, что дерево… приятно для глаз» (Быт. 3,6). В структуре мироздания происходит еще один сдвиг: человек, сам уже отошедший от Бога, изменивший свое отношение и к миру (он заменил пастырское отношение к нему эксплуатацией и потребительским подходом), начинает видеть мир совершенно иначе. Радикально меняется перспектива человеческого мировоззрения. Если до этого мир виделся в Боге, то теперь Еве открывается мир без Бога, помимо Бога, мир сам по себе – «мир сей». Человек отводит взор от Творца и пленяется красотой мира. По мысли св. Афанасия Великого, у Евы в этот момент открылись глаза на чувственную природу мироздания. Мир заслонил собой Бога. Как это происходит и к чему ведет, мы можем в подробностях узнать из трагической истории Ренессанса и созданного им мировоззрения. Ап. Иоанн такое затменное видение мира как «мира сего» называет «похотью очей» (1 Ин. 2,16). Поистине, «любодеяние есть глазная болезнь»1408. «Похоть» – это мир, увиденный в «прямой (не-иконной) перспективе», это взгляд на мир, считающий абсолютным ценностным центром мироздания самого себя.