Пляска в степи (СИ) - Богачева Виктория

Горазд по макушку залился жарким, алым румянцем. Смущенно, насколько хватило сил, покачал головой. На сотника даже взглянуть не посмел, до того ему сделалось неловко. И чего князь выдумал... какой там спас! У доброго кметя князь один на один с полоумным хазарином и не оказался бы!

— Вовек тебе не забудем, — помедлив, Стемид нашел и похлопал его по руке поверх плаща.

Горазду хотелось задать ему еще с дюжину вопросов, но мысли у него все еще путались, и перед глазами все плыло. И Стемида он вроде видел, а вроде казалось, что сызнова спит, и все ему чудится. Потому, устало вздохнув, он прикрыл слезящиеся глаза и ничего больше не спросил.

Ему все казалось, что и Чеслава, и Стемид словно не говорили ему о чем-то важном. Коли одолели они хазарское войско в сече, то отчего же так хмуро глядели по сторонам воительница и сотник? Немало добрых кметей навечно осталось лежать в степи, то правда. Но мертвым — мертвое, а живым — живое. По павшим горевали, но и победу никогда не забывали славить. А нынче до Горазда не доносилось ни звука.

Кмети не пили заздравные чарки, не выкрикивали в необъятный простор княжеские имена, не гремели мечами о щиты. Не драли глотки, славя друг друга. Даже лошади, и те, казалось, ржали тише обычного. Эта повисшая вокруг тишина пугала, и, чем светлее становился у Горазда рассудок, тем чаще он об этом задумывался.

Что-то было не так. Да, хазарское войско они одолели, но особой радости ни князю, ни кметям это не принесло. На другой день после того, как Стемид отдал ему кожаную мошну, набитую богатствами, Горазд убедился, что не напрасно терзался сомнениями.

В стане поймали хазарскую девку, неведомо как оказавшуюся в Степи. Поймали, когда пыталась она зарезать князя. Курам на смех! Но девка, захлебываясь в своей ненависти, сжигаемая изнутри злобой, рассказала о том, чего никто из них не знал. Может, кто-то и догадывался, но верить не хотел. Слишком уж невероятно звучала правда. Слишком уж страшной она была.

Сам Горазд, вестимо, ничего не слыхал. К нему пришла Чеслава. Как оказалось — попрощаться. Она-то и поведала о том, что наговорила хазарская девка. И на одно короткое мгновение захотелось Горазду закрыть глаза и провалиться в спасительный сон, чтобы ничего не слышать и ни о чем не знать. Он струсил, когда воительница рассказала, что нашелся княжич Святополк, которого и след простыл после сечи.

Нашелся на стезе к ладожскому терему, в обход княжьего войска. Хазарская девка вопила, что вырежет княжич под корень весь род Ярослава и сожжет его городище точно так же, как русы разорили хазарское становище и убили достойных, храбрых мужей.

— Как она до князя добралась? — спросил он, когда Чеслава замолчала.

— Да никак, — воительница махнула рукой. — Перехватили ее дозорные еще на подходе. Она уж сама потом призналась, что замыслила князя убить.

— Умом она слабая, поди?

— Нет, — Чеслава грустно усмехнулась. — Не слабая. Убили у нее кого-то, вот и все.

Горазд толком не уразумел, о чем говорила воительница. Почти каждый потерял кого-то в сече: друга, брата, отца, сына, мужа, жениха... Но не всякий замыслит князя убить. Это надо разума лишиться, чтобы такое придумать.

— Мы отправимся с рассветом следом за Святополком. Наших раненых заберет черноводский князь.

Горазд пошевелился и попытался приподняться хотя бы на локтях, но сил ему не хватило. Думать про ладожский терем да про княжича было страшно. А про Ярослава Мстиславича — еще страшнее. Он и помыслить не мог, что на сердце у князя нынче творилось. Да и у всех остальных, у каждого кметя, который мыслил, что главного ворога они уже одолели, когда разбили хазарское войско. Нынче же выходило, что от чужих княжеств они хазар отбросили, а свое — не уберегли. И разоряет теперь Святополк их родные земли, сметает все на своем пути к ладожскому терему.

— Там воевода Крут... — Горазд и сам не заметил, как заговорил вслух. — Он оборонит.

Вздохнув, Чеслава кивнула. Ждала ее в тереме оставленная княгиня... совсем одна, без защиты, без верного человека рядом. Немудрено, что стреляла воительница по сторонам мрачным взглядом, да лицом почернела.

— Береги себя, — шепнул ей на прощание Горазд, смотря на ее повязки. Раздробленной рукой Чеслава шевелить не могла, но, верно, никому и в голову не пришло велеть ей остаться среди раненых.

С собой Ярослав забирал всех, кто мог держаться в седле. Он и сам на ногах неровно стоял, но себя-то князь никогда не жалел. Чтобы одолеть святополковскую дружину, ему понадобится каждый меч. Ведь княжича и его людей не рубили хазары. Не проливали они свою кровь в степи. Ушли они чистыми, свежими; едва ли с десяток наберется тех, кто в сече наравне с хазарами сражался, и все они нашли свою смерть на чужой земле.

Совсем тоскливо сделалось Горазду, когда увел Ярослав Мстиславич дружину в погоню за Святополком. Почти никого не осталось из кметей, с которыми он хорошо сошелся. Гридня Лутобора так и не сыскали. Дикие хазары могли и на куски его разрубить; так, что и родная мать не узнала бы покалеченное тело сына.

Чеслава рассказала, что и Храбр Турворович, и сын его Бажен сложили головы в хазарской степи, и лишь несколько кметей из дружины князя Некраса пережили сечу. Выходило, из-за княжича Святополка вырезали почти целый терем... И нынче он спешил добраться до Ладоги...

Через несколько дней после ухода Ярослава с дружиной из черноводского княжества добрались, наконец, повозки: забрать раненых, пополнить изрядно оскудевшие запасы еды и целебных снадобий. Горазд, провалявшийся на спине едва ли не две седмицы кряду, уже пытался потихонечку вставать, несмотря на жуткую боль в груди, сопровождавшую каждое его движение.

По дороге в сторону черноводского княжества ему рассказали, что хазарскую девку, вознамерившуюся убить Ярослава Мстиславича, не казнили, а вместе с ними везли в терем Буяна Твердиславича. Посулили она выдать место, где мог укрываться Багатур-тархан. Его-то, как и Святополка, во время сражения никто и не видал. И потом не сыскали, когда нашли и разорили хазарское становище.

Уже оказавшись в черноводском тереме, Горазд, как встал на ноги, сходил на пленницу поглядеть. Шибко любопытно ему было, что за девка была. Про нее разные слухи ползли. Кто-то из плененных хазар называл ее дочерью Багатур-тархана, кто-то — женой. Не то самого тархана, не то княжича Святополка... Такое в голове, конечно, не укладывалось. Как могла хазарская девка стать водимой руса, да еще и княжича?.. Про наложниц хазарских Горазд слыхал, а вот про жен — нет.

Девка ему не понравилась. Тощая, черноволосая, лицом острая, темная; глазища — тоже темные, жуткие. Черная душа, вестимо, у нее была, она-то и виднелась в ее очах. Ничего в ней не было красивого: волосы — жесткие, как солома; косы — мелкие, с мизинец толщиной. Ни подержаться толком, ни в ладони сжать. Все украшения свои девка давно растеряла, лишь несколько колокольчиков было вплетено в косы, да и они уже больше не звенели.

Один раз сходил посмотреть Горазд и зарекся больше на нее глазеть.

Оставшиеся ладожские кмети ждали из терема добрых вестей, но они все никак не приходили. На них уже поглядывали с противным сочувствием, за которым угадывалось любопытство, и Горазд старался пореже заговаривать с людьми. Всю душу ему истрепало затянувшееся ожидание, и впервые уразумел он, что чувствовали те, кто оставался в ладожском тереме, когда князь уводил войско в поход.

Как денно и нощно они прогоняли дурные мысли, а те возвращались в страшных снах. Как всматривались вдаль в тщетных попытках разглядеть гонца. Как вздрагивали от стука копыт и кидались к каждому всаднику, въезжавшему в ворота терема. Как считали тоскливые дни, не ведая, увидят ли они когда-нибудь еще тех, кого любили и ждали... Никогда прежде еще Горазд так часто не вспоминал мать. Нынче-то он понимал, как болело у нее сердце, всякий раз, как сын ступал за дверь родной избы.

Сердце болело и за князя, и за княгиню, и за Чеславу, и за дядьку Крута, и за мать с сестренками, и за каждого, кто жил в городище. Как они? Поспеет ли Ярослав Мстиславич? Не придется ли им бежать из разоренной земли, не сожгут ли их дома?..