Раз год в Скиролавках - Збигнев Ненацки

При известии об этом деле помрачнел доктор Ян Крыстьян Неглович, а потом пошел в лесничество Блесы и оказался с глазу на глаз с Турлеем. Сначала, как это уже стало привычным, спросил его о ходе борьбы с Клобуком и выслушал рассказы о коварстве этой птицы. Потом он велел Турлею раздеться и лечь на кровать; выстукал его, послушал, велел показать язык и горло. Тело Турлея было исхудавшим и почерневшим от трудов, выросла у него и рыжеватая борода. В глазах его горел какой-то зловещий огонь, а жажда деятельности у него была так велика, что даже минуту он не мог спокойно полежать на кровати, а все время вскакивал и хотел бежать в лес.

– Вы убедитесь, доктор, – страстно говорил Турлей, – что как только я убью Клобука, на моем подворье вырастет большая поленница. И батарея перестанет течь. Поленница будет такая большая, что достанет до неба и увидит ее моя жена из окна дома Порваша. И тогда она ко мне вернется.

– Ну конечно, – соглашался с ним доктор. – Кажется, она уже снова полюбила зеленый цвет. Она купила Порвашу три зеленые рубашки.

– Чудесно! – восторгался Турлей. – Снова полюбила зеленый цвет?! А как вы думаете, доктор, она мне изменила?

– Нет, – решительно ответил доктор. – Такая женщина, как пани Халинка, никогда не изменяет чему-то главному в мужчине, с которым она была в тесной связи. Вы ведь не придаете значения таким мелочам, как то, что она живет у Порваша и ложится с ним в постель. Порваш такой же, как вы: у него нет дров, целыми месяцами он носит одну и ту же рубашку. Уходя от вас, она одновременно осталась вам верна, может, не в общепринятом смысле, но в смысле более общем, то есть самом важном.

– Да; она осталась мне верна. Я знаю об этом, – соглашался с ним Турлей. – Я не дурак, чтобы обращать внимание на мелочи. Самое главное, что она осталась верна моей сути. Вы правильно заметили, что Порваш не намного отличается от меня в некотором смысле. Значит, она ушла, но вместе с тем как бы осталась со мной. В Порваше она нашла меня, разве не так?

– Ну да. Вы обнаруживаете поразительную трезвость разума, – заявил Неглович. – Тем легче, как мне кажется, будет убедить вас укрепить свои силы, чтобы борьба с Клобуком принесла эффект. Советую вам каждый день принимать красные таблетки, а вечером голубые. У меня есть для вас и серия уколов. Я буду их вам делать лично каждый день. Спустя какое-то время вы почувствуете сильный голод и жажду, и в вас оживет натуральное либидо. Есть ли у вас адрес той романтической блондинки из Барт?

– Нет.

– Жаль. Было бы полезно, если бы она к вам сюда приехала через десять дней.

– Не хочу я никаких гостей, – запротестовал Турлей. – Чужие люди, даже женщины, отвлекают меня и мешают в моих делах.

Доктор сделал укол и вернулся домой. Десять дней он терпеливо навещал Турлея и делал ему очередной укол, велел Гертруде, чтобы она каждый день носила ему обеды. Через шесть дней этого лечения Турлей убедился, что больше не видит Клобука на старой вишне, эта коварная птица перестала преследовать его, и поэтому он потерял к ней всяческий интерес. Да, время от времени он еще ходил в лес на поиски зловредной птицы, но все реже находил на песчаных дорогах следы ее когтей. Через десять дней, когда вместе со стажером, паном Анджеем, он производил, как обычно, выплату лесным рабочим, он признался ему, что скорее всего Клобук, замученный преследованием, переселился в соседнее лесничество.

Лечение, которое применил Неглович, имело и негативные последствия. Вместе с гибелью высокой идеи борьбы с Клобуком лесничий Турлей понемногу возвращался к своим прежним привычкам и к прежней личности. Куда-то бесповоротно исчез человек действия, способный к большим трудам и жертвам, и снова родился безвольный мечтатель, человек необычайно рассеянный и спустя несколько минут забывающий о своих решениях, если они требовали малейшего усилия с его стороны. Он часто бывал осовевшим, после хорошего обеда Гертруды Макух он, как раньше, любил часами спать на кровати и лучше всего чувствовал себя, когда его никто ни к чему не принуждал, даже к выходу в лес. И как он до недавнего времени почти жил в лесной чаще, так сейчас его трудно было уговорить выйти из дому. Охотнее всего он посылал в лес пана Анджея, что кончалось, понятно, необходимостью утруждать себя, чтобы найти заблудившегося стажера, пока он не погиб от голода и холода. Пан Анджей нисколько не изменился – он по-прежнему терялся по дороге к ближайшей вырубке.

Однажды Турлей пошел за хлебом в магазин в Скиролавках и, проходя мимо дома Порваша, увидел за оградой из сетки маленького мальчика, играющего в мячик. В фигуре и чертах лица этого мальчика что-то показалось Турлею очень знакомым. Тогда он остановился и спросил сдавленным голосом:

– А не сын ли ты лесничего Турлея, мальчик?

– Да, – ответил мальчик.

– Это я. Это я твой папа. Это я лесничий Турлей, – закричал он и протянул к ребенку руки, хоть их разделяла проволочная сетка. Мальчик отошел от сетки и недоверчиво сказал:

– Я знаю, как выглядит мой папа. У меня есть его фотография. У него нет такой бороды он не такой худой и черный.

Дотронулся лесничий до своей бороды, вспомнил, что он уже давно не мылся и не брился полгода не видел мальчика, и тот мог забыть, как выглядит отец. Он решил тут же изменить свой внешний вид и вместо того, чтобы идти в магазин, быстрым шагом направился в лесничество Блесы. К сожалению, он не нашел в ванной ни одного лезвия, которое годилось бы для бритья. Не хотелось ему снова идти через всю деревню в магазин, и он отложил это дело на потом, а утром забыл обо всей этой истории. Его отличала какая-то необычная и раздражающая окружающих черта, что все дела укладывались в его мыслях, как стопка бумаги на столе в канцелярии. Каждое новое дело закрывало все предыдущие, и ему казалось самым важным то, что происходило в настоящем времени. За листочками, которые лежали внизу, надо было лезть, вытаскивать их наверх, создать иерархию их ценности, а это уже было связано с усилиями, которых он не любил. Те, кто его знал, знали и то, что, если он что-то откладывает на завтра, он одновременно откладывает навсегда, разве что кто-нибудь настойчивый ему это дело постоянно подкладывал как новое. Сколько раз он клялся, что отчистит пятна с мундира, выгладит его, сбреет бороду, а лицо старательно умоет и потом навестит своего сынка в доме Порваша. Это кончилось, однако, путешествием в магазин, прокрадыванием мимо ограды дома Порваша, покупкой лезвий и одноразовым бритьем бороды. Не хватило ему сил на то, чтобы почистить и выгладить мундир. А когда он наконец погладил мундир и почистил, снова у него кончились лезвия, а пойти небритым он не хотел, боясь, что мальчик не узнает в нем отца.

Так он жил, и так же жил пан Анджей, пока у него не кончилась стажировка и он не покинул лесничество Блесы.

В тот день, когда пан Анджей утром садился в автобус, отъезжающий из Скиролавок, Турлей несколько дольше пробыл в лесу. Вернувшись в лесничество, он с удивлением обнаружил большую поленницу дубовых дров на своем подворье. Из трубы шел дым, а в кухне крутилась возле печки Видлонгова и готовила обед, батарея в комнате была запаяна, и по всему дому расходилось приятное тепло от центрального отопления.

– Я запретила Гертруде Макух приносить вам обеды, – заявила толстая жена лесника Видлонга, сдвигая с разогретой плиты сковородку с шипящими на ней кусочками сала. – Она готова за эти обеды попросить тот прекрасный луг за вашим сараем. А мне и мужу этот луг как раз подходит. За вами уход нужен, как за каждым одиноким мужчиной. Это я буду готовить вам обеды, завтраки и ужины, наводить порядок. Мужу я велела полный воз дубовых дров привезти, чтобы тепло было. Он привезет еще один воз, потом второй и третий. На том пастбище за вашим сараем мы начнем овец пасти, а держать их будем в вашем хлеву. Сено для овец свалим в ваш сарай – сено с тех лугов в лесу, которые за вами. Дети у меня взрослые, надо бы их навещать, и мы хотим купить машину. На овцах скорее всего можно заработать.

– Хорошо. Очень хорошо, пани Видлонгова, – мурлыкал лесничий, вдыхая вкусный запах жареного сала, которым она сдабривала картошку. – Мне ни луг, ни хлев не нужны. Об одном я только думаю: привезти три прицепа дров, порезать их на колоды, поколоть на поленья и поленницу из них большую, как до неба, сложить. Увидит ее моя жена из дома Порваша и вернется сюда вместе с ребенком.

– Ну конечно. Почему бы ей не вернуться, – поддакнула Видлонгова, ставя перед лесничим обед из двух блюд на чистенько вымытый стол. Потом она принялась отмывать заплесневевшую посуду в мойке.

Ел Турлей обед и невольно поглядывал на выпяченный к нему зад Видлонговой, на большие полушария ее ягодиц и широкую спину, толстые ляжки, хорошо заметные, когда она наклонялась над мусорным ведром, бросая в него вонючие остатки старой еды. С полным желудком, разморенный от тепла в квартире, укачанный грезами, он пошел после обеда спать в чистую постель в прибранной комнате, где уже не текла батарея. Через минуту за ним вошла Видлонгова, присела на краешек кровати и так говорила: