Детство Ромашки - Виктор Афанасьевич Петров
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Над плотиной посветлело небо. Мы напоили лошадей и стали запрягать.
Проснулся Серега и, потягиваясь, спросил:
А чего мы стоим? Где?
Сейчас поедем,— ответил дедушка.
А Ефимка, приблизившись ко мне, шепотом спросил:
—А вы правда революцию развозите? Я ответил, что да, правда.
Он проводил нас через всю плотину и, пожелав легкого пути, отстал...
Занималась заря, и степь развертывала свои просторы, а когда солнце из-за слоистых облаков кинуло в небо косяки ослепительно белых и пурпурных лучей, мы увидели в низине в голубоватом мареве большое селение. Оно раскидывалось по всей низине, к нему с желтых бугров будто бежали, размахивая широкими рукавами, ветряные мельницы.
Это было село Осиновка. В нем Акимка, Максим Петрович, Дашутка!..
Я свистнул и подхлестнул саврасых.
—Чего дуришь? — сердито крикнул Серега.
Но я еще и еще раз ударил вожжами по широким лоснящимся крупам Проньки и Бурки.
25
Вот она и Осиновка!
На въезде, словно отбежав от порядка, стоит аккуратный домок с резными, пестро раскрашенными ставенками.
—Подверни, сынок, к нему,— сказал дедушка.
В домике, облокотившись на подоконник, дымил,цигаркой русобородый, с высокой лысиной мужичок в розовой рубахе. Когда я остановил лошадей, он проворно высунулся в окно и, помигивая карими глазами, живо полюбопытствовал:
—Не то ко мне?
Уж извиняйте,— степенно ответил дедушка, приподнимая картуз.— Впервые в Осиновке мы, и вот расспросить бы, как удобнее на Речную улицу выехать. Село-то ваше, видим, большое.
Это уж да,— согласился мужичок.— Село немалое. А вам кого же на Речной надо?
—Нам Пояркова Максима Петровича.
Пояркова-а?..— протянул мужичок, почесывая пальцем за ухом.— Чего-то такой фамилии в Осиновке вроде не призна-чается. А он как тут проживает: по кристианству ай из паркетных будет?
Да ведь как сказать...— Дедушка пожал плечами.— Недавно он у вас тут проживает, но человек приметный. До царского отречения на паровой мельнице у Жиганова машинистом работал, а теперь...
Вон про кого ваш интерес! — рассмеялся мужичок, еще больше высовываясь в окошко.— Вы так-то про него больше не спрашивайте. У нас ему кличка. И ему, и всему его семейству. Каторжные. В Осиновку его ж полиция доставила, и, баили, прямо с каторги. Ну и прозвище ему: Максим Каторжный. А искать его вон как надо.— Мужичок махнул рукой.— Рысите прямиком, и станет вам поперек Столбовая улица. На ней окажетесь — сворачивайте направо, и будет вам слева проулок с промоинкой. Ныряйте в него и тут же окажетесь на Речной. А на ней, стало быть, казенный дом. Сразу его угадаете. Он от всех на отличку. Крыша на нем наполовину тесовая, а дальше камышом приброшена. Вот так-то...
Дедушка поблагодарил мужичка, и мы тронулись.
Широкая улица из приземистых плоскокрыших мазанок и длинных саманных тынов с серыми воротами была пустынна и хмура. Подгоняя Проньку с Буркой, я ждал, когда мы выедем на Столбовую. Вот и она наконец. Вот и переулок, в который нам нужно «нырнуть». За переулком — Речная, а на ней вон и дом от всех на отличку. Рубленный из толстых бревен, он стоял на высоком фундаменте из серого плитняка. Окна в обвисших однопольных ставнях. Крыша до трубы — шатром, тесовая, а дальше полого скатывается камышовая, закиданная обломками жженого кирпича. Ворот нет, между накренившимися в разные стороны столбами провисла жердина.
Бросив вожжи Сереге, я спрыгнул с фургона, перемахнул через жердину и остановился во дворе. Сжатый облупленными саманными стенами, он скатывается под бугристый косогор к речке. «Может, это совсем не тот дом?» — подумал я, приближаясь к двери, вдавленной в черные косяки, и неуверенно протянул руку к высветленному кольцу щеколды. Но дверь неожиданно, с каким-то птичьим писком распахнулась, и на пороге появилась тонкая голенастая девчонка. На ней короткая пестрая юбка, красная кофточка с рукавами, закатанными за острые локти. Она что-то держала в полосатень-ком переднике, и это «что-то» ворочалось и пищало. Девчонка глянула на меня большими темными глазами, испуганно вскинув брови, тихо ахнула, выронила из передника рыжего котенка и, схватившись за щеки, так быстро повернулась, что юбка надулась шаром, а коса шаркнула о дверной косяк.
«Дашутка! — Я был так озадачен ее внезапным появлением, что в душе тоже ахнул.— Она ли?» В моих глазах жила Дашутка такой, какой привезла ее бабаня в Балаково. Маленькая, худенькая. А тут вдруг рослая, тоненькая, большеглазая и с длиннющей косой...
—Тетя Поля! — звенел голос Дашутки вглубине избы.— Тетя Поля! Скорей, скорей!..— И в ту же минуту она вновь появилась на пороге. Всплеснула руками, соскочила на землю, схватила меня за полы пиджака, запрыгала.— Угадала, угадала! — радостно восклицала она. Но вдруг прижала кулаки к губам, сморщилась, ткнулась мне лбом в плечо, что-то залепетала, всхлипывая и перекатывая пушистую голову с плеча на грудь, и прижималась, прижималась ко мне...
Так хотелось прикоснуться к ее голове, осыпанной смоляными кудряшками, к тонким вздрагивающим плечикам, но почему-то было робко и стыдно. А она подняла набухшие от слез глаза и, уже смеясь и морща нос, говорила:
—Намедни во сне тебя видала и бабаню. И ты был не такой, а худющий, плохонький...— Не договорила, оттолкнула меня, бросилась к воротам, закричала:—Дедушка-а!
Дедушка вытаскивал из скоб жердину. Дашутка переплела руки на его предплечье, прижалась и заголосила:
—И-и, родненький ты мой...
Выронив жердину, он подхватил ее под мышки, легонько встряхнул и сказал:
—Да ты что же так-то встречаешь? Ну-ка, замолчи враз! — и, оборачиваясь то ко мне, то к Сереге, приказывал: — Въезжайте во двор, распрягайте! А ты, Дашенька, веди меня в избу.
В узком дворе мы с Серегой едва развернули фургон дышлом на выезд. Распрягая Проньку с Буркой, Серега ворчал:
—Дворок! Ворам с любого конца заход. Чего они так живут? Хоть бы плетнем зады-то закрыли.
Я не знал, что ответить, и думал: «Почему нет Акимки? Где он?»
Когда Дашутка выбежала из дому и затараторила о том, как тетя Поля при виде дедушки обомлела, я перебил ее, спросил, где Акимка.
А дрыхнет! — весело откликнулась она, но тут же собрала брови в узелок, пожаловалась: — Беда мне с ним, да и только!
Что за беда? — удивился я.
А вот и то...— и, сложив на груди руки, сердито разъяснила: — Чумовой он стал. Ночами ровно домовой по избе да по двору шастает, а утром завалится спать, и хоть ты ему на лбу чурки коли. Вон на погребке он спит. Сейчас я его!..— И она метнулась за дом к