Стрельцов. Человек без локтей - Александр Нилин

…Одним из осенних дней середины восьмидесятых я шел в сторону динамовского стадиона вместе с моим аэропортовским соседом Юрой Авруцким — и многое в приотворившемся мне, пока работал над стрельцовской книгой, представлялось интересным в последующем развитии. Казалось, что понятое около футбола продвинет меня в том, что собрался делать дальше, безотносительно к футболу.

Юрий Авруцкий играл за основной состав тренируемого Бесковым «Динамо» центра нападения. Мог стать в семидесятом чемпионом. Авруцкий был любим женской частью футбольной аудитории, удачлив у чужих ворот. Я не помнил, как завершил он карьеру игрока, но, по-моему, ее притормозили какие-то неприятности… Как сосед я знал, что послефутбольная жизнь Юры непроста, но никакой опущенности в облике не замечалось: красив, одет хорошо, оставляет впечатление физической тренированности. Я и удивился: а почему он не входит в сборную динамовских футболистов? В намечавшемся матче сборная ветеранов СССР должна была играть против тех, кто выступал за «Динамо» разных лет, разных городов и республик. «В команду Лева Яшин людей подбирал, — с улыбкой пояснил Авруцкий, — куда же мне?» Я понял, что, будучи на пятнадцать лет моложе Яшина, мой сосед по молодости чего-то не учел и не додумал в отношениях с бессменным вратарем. И вспомнил Володю Щербакова, так и не пришедшегося ни к чьему двору после торпедовского. В начале семидесятых я был командирован на международный кинофестиваль в Ташкент — вот уж поистине вечный город контрастов — и видел, как он сыграл тайм за ярославский «Шинник», который тренировал Марьенко. Вторым браком Щербак женился на дочке сотрудницы писательской поликлиники, что неподалеку от метро «Аэропорт» — и в наших с Авруцким краях он иногда появлялся. Некоторое время он играл за команду «Мослифта». Со Стрельцовым отношения прекратились. Наверное, Раисе каким-то образом удалось Володю отвадить от дома. Пережил он Эдика ненадолго. В девяностые годы его зарезали где-то в Кунцево. Как-то видел в поликлинике сына Щербакова — вылитый отец лета шестьдесят четвертого…

Не всех из призванных в сборные страны и «Динамо» футболистов я сразу же узнавал в лицо. Скажем, смотрел на Кесарева — и не мог догадаться, кто это. Но в общем-то те, кого поставили на игру, выглядели неплохо. Миша Пасуэлло говорил мне, что у Вали Денисова — депрессия, никак из нее не выкарабкается. Но мне Денис показался боевитым, одет он был похуже, чем те, кто преуспевал и после футбола, но аккуратненько, в шляпе. Он вышел на поле в майке сборной СССР рядом со Стрельцовым. И гол единственный Валя забил. Играл в атаке у них и Никита Симонян — бежал на незагорелых, «кабинетных» ногах, но хорошие времена чем-то неуловимо напомнил. Маслаченко защищал ворота — пропустил от динамовцев два мяча и старался свести разговор в раздевалке с Гавриилом Качалиным, назначенным тренером ветеранской сборной, к шутке: «Ну, сейчас начнутся упреки, подозрения…»

Второй тайм Эдуард играть и не собирался. Стоял в иностранном кожаном пальто и беседовал с Яшиным — тоже одетым не в телогрейку. Я вообще-то и пришел на стадион потому, что сговорился встретиться со Стрельцовым. Но нарушать лермонтовский — «и звезда с звездою говорит» — расклад не хотелось. Околофутбольной публике, считавшей меня здесь лишним, полезно было бы посмотреть на меня в компании с Яшиным и Стрельцовым. Но мне предпочтительнее показалось, чтобы на публике они подольше побыли вдвоем. Теперь, когда вижу памятники каждому из них, вспоминаю не матчи, а их монументальный разговор друг с другом.

А тем временем в распорядке зрелища произошел явный прокол. На футбол приехало множество высшего начальства из КГБ и МВД. Тренер московского «Динамо» Вячеслав Соловьев прятался в укромном уголке — начальство из органов никак не могло привыкнуть, что их команда так скромно стоит в турнирной таблице. Стадион по случаю приезда генералов был оцеплен — мухе не пролететь.

Но перед самым началом второго тайма, когда тренеры уже заняли места на своих стульях, на пустом поле Малой арены, где играли сборные, материализовался Численко — клянусь, что я, внимательнейшим образом за всем наблюдавший по роду литературных занятий, не заметил, чтобы выходил он из-под трибунных помещений. Игорь возник странной фигуркой на побуревших остатках газона. В мятом плаще, в мятых брюках, в стоптанных башмаках он — и глазом не поведя по трибуне с начальством и публикой — направился к Михаилу Иосифовичу Якушину, тренировавшему ветеранов «Динамо». Михей, как и Качалин, относился к порученным обязанностям со всей серьезностью — старики профанировать футбол не умели. Появление «Числа» перед тренером было для того совсем некстати. На трибунах послышались смешки и реплики. Острили, что Игорь встретил своего лучшего друга. Мне странным показалось, что специфически футбольный народ в припадке иронии позабыл, кому сборная Якушина конца шестидесятых обязана главными своими успехами. К чести Михаила Иосифовича, он сделал вид, что ничего странного и неуместного в поведении Численко не находит…

После игры для футболистов обеих команд устроили банкет в «Советской». И только Давид Кипиани догадался пригласить туда Игоря Леонидовича.

Численко как-то заходил к Стрельцову домой, явился без предупреждения и тоже в таком виде, что Раиса не удержалась от замечания: «Игорь, но нельзя же так опускаться…» Но пригрели, конечно. Поправил здоровье. Денег занял.

Численко был человеком щепетильным. Болельщики динамовские собрали для него около тысячи рублей, но когда Мудрик передавал ему конверт, Игорь вдруг отказался: «Не надо! Дай мне просто десяточку взаймы». Ему и должность неплохую подобрали, но для ее выполнения требовалось влезть в милицейский мундир — и «Число» предпочел стать штатским, работать в тресте по озеленению.

Встретился Стрельцову неподалеку от торпедовского стадиона в непотребном виде и Валерий Воронин. «Морда, — показывал он руками (и явно утрируя, поскольку Воронин и с испорченной внешностью оставался более узколицым, чем Эдик), — вот такая. И какие-то с ним ханыги, — возмущался Эдуард, ни разу в жизни никому не отказавший с ним выпить. — Я ему говорю, чтобы домой шел, а он отвечает, что дома ему нечего делать. Как же нечего? Супу себе разогрей, водочки замерзшей из холодильника достань, телевизор включи. Как это нечего делать дома?»

Воронин один быть не умел. Тосковал, когда не на людях. И работу ему подобрать подходящую никак не могли. В цехе у него начиналась клаустрофобия — стены давили, не успеет табельный номер повесить. В заводоуправлении со скуки умирал. В детской школе, что носит теперь его имя, тоже не смог прижиться.