Титус Гроун - Мервин Пик

Наступило гробовое молчание. В этот момент небо стало проясняться. Ветер разогнал серые облака, и сквозь тучи можно было увидеть кусочки небесной синевы.

Между тем Титус, повернувшись в сторону стоявших на берегу обитателей предместья, несколько мгновений смотрел на зрителей, а потом, подойдя к краю плота, наклонился и вгляделся в глубину озера. Барквентин ужаснулся – за все время ребенок не удостоил ни его, ни госпожу Гертруду ни единым взглядом. Да, такую ситуацию предвидеть было никак нельзя…

Архивариусу ужасно захотелось, чтобы на берегу произошло что-нибудь из ряда вон выходящее. Хоть бы обломился сук под тяжестью зрителей или просто кто-то сорвался по неосторожности вниз. Тогда бы собравшиеся невольно посмотрели туда, никто не обращал бы внимания на упрямого мальчишку. Можно было хотя бы надеяться, что церемония все-таки завершиться благополучно. Но, как назло, вниз не упала ни единая сухая веточка.

Неожиданно ребенок, сидевший на руках жительницы предместья, что стояла в стороне от толпы, проснулся и заворочался. Мать не понимала, что с ним такое. Кида встревожилась – она боялась, что герцогиня или кто-нибудь из ее близких обвинят в срыве обряда ее дитя.

Сам Титус, все это время разглядывавший с интересом воду, вдруг поднялся на ноги и с удивительной для его возраста силой рванул ожерелье. Суровая нитка разорвалась, и улиточные раковины жалобно зазвенели по кедровым бревнам плота. Швырнув нитку с оставшимися ракушками за борт, юный герцог издал победный крик. Победный крик малыша докатился до ушей потрясенной публики, и судьбе было угодно, чтобы он не остался без ответа: в тот же миг завопил и ребенок Киды. Два голоса – голос родовитого аристократа и голос сына жалкой нищенки – слились в единый радостный вопль. Радоваться было чему – дождь наконец-то кончился.

И СНОВА РОТТКОДД

Наконец выглянуло солнце, позолотив хмурые камни Горменгаста. Яркие лучи хлынули в окна, и хозяева, еще недавно ругавшие на чем свет стоит плохую погоду, кляли теперь солнце, боясь, что лучи выжгут яркие цвета обивки дорогой мебели. Поспешно закрывались решетчатые ставни, защелкивались задвижки. Но дождь кончился, и Горменгаст стал оживать.

По каменным плитам двора забегали люди, зазвенели голоса. На серых камнях распластались пестрые ящерицы, спешившие насладиться благодатным теплом. Вылетели из убежища воробьи. Как и прежде, они затеяли вечную перебранку из-за рассыпанного овса; выползли из щелей насекомые. Жизнь стремительно входила в привычную колею. Солнце играло на мокрых листьях плюща, напоминая о прошедшем дожде.

И все-таки человек, привыкший лицезреть жизнь Горменгаста в ее полноте, без труда определил бы, что многого сегодня здесь не хватало. Еще бы – почти все население замка было на берегу озера, наблюдая за церемонией посвящения Титуса в герцоги. Именно на берегу билось сейчас сердце Горменгаста. Барквентин распорядился оставить в замке самое минимальное число людей – которые обеспечили бы непрерывность обряда после завершения той его части, что происходила на озере.

Закончив последние приготовления, остававшиеся в замке тоже поспешили присоединиться к остальным. И теперь бесчисленные помещения, лестницы и галереи, подвалы и службы Горменгаста опустели. Такого здесь не случалось очень давно. Сиротливо скрипела на ветру незапертая дверь, в комнате госпожи Слэгг часы гулко пробили положенное время, кошки леди Гертруды затеяли свою обычную возню – но, хотя внимание его обитателей было сосредоточено на одном единственном объекте, замок жил своей жизнью.

Пустота царила повсюду – в трапезной зале, где между колоннами гуляли сквозняки, в арсенальной комнате, которую – неслыханно! – не охраняли теперь караульные, в лабиринте кухонь, где ушедшие повара, приготовив последние блюда, предусмотрительно погасили огонь.

Солнце, едва выйдя из-за туч, сразу же заявило о своих правах. Яркие лучи пытались проникнуть даже сквозь решетчатые ставни. Расщепившись, лучи затекали в помещения тонкими струйками. Именно такие струйки просочились в хранилище деревянных скульптур. Когда луч упал на груду тряпок, сваленных в гамаке, они неожиданно пришли в движение.

Ротткодд и на этот раз остался верен себе – он настолько был оторван от остальных обитателей Горменгаста, что по-прежнему пребывал в полном неведении относительно грандиозных событий, происшедших в замке. В момент, когда взгляды сидевших на деревьях людей были направлены на семьдесят седьмого герцога Гроуна, Ротткодд преспокойно спал. Ему не в чем было упрекнуть себя – погода была хмурая, а свои обязанности – обметание пыли с деревянных скульптур – он уже выполнил.

Теперь старик, разбуженный ярким светом солнца, встал с постели и недовольно приник к щели в ставне. Так и есть – дождь кончился. Впрочем, какая разница, рассеянно подумал хранитель скульптур – можно просто повернуться на другой бок, и никакие лучи будут не страшны.

Но тут старик встрепенулся – до его слуха долетели подозрительные звуки, совсем не свойственные хранилищу деревянных скульптур. Ротткодд соображал – похоже на фырканье. Так оно и оказалось: у двери возились две больших белых кошки. Конечно, Ротткодд мог знать, что животные принадлежали госпоже Гертруде. Но нарушение было налицо, и смотритель, недовольно бормоча, бесцеремонно, пинками выпроводил хвостатых за дверь. Ох, не знал он, что его давний знакомец Флей поплатился за аналогичный проступок изгнанием из замка! Впрочем, вряд ли леди Гертруда сумела бы застать старика на месте преступления – она и понятия не имела о Ротткодде.

Смотритель скульптур даже не подозревал, что в замке не осталось ни единой живой души – кроме него, разумеется. Конечно, не знал он и о церемонии посвящения в герцоги – такие вещи были вообще за пределами его познавательных способностей. Отчасти это было следствием того, что никто не сообщил хранителю деревянных скульптур о последних событиях, так потрясших Горменгаст. С другой стороны, ничто не мешало Ротткодду спускаться вниз хотя бы раз в месяц, чтобы узнавать последние новости.

Посмотрев сквозь проем в ставнях на небо, Ротткодд увидел, что солнце успело подняться высоко над горизонтом. Почувствовав, как у него засосало под ложечкой, старик вспомнил, что пора обедать. Просунув высохшие ступни в остроносые шлепанцы, он проследовал к лестнице, рядом с которой находился подъемник. По этому подъемнику поступала еда из кухни, по нему же уезжала вниз грязная посуда.

Раскрыв дверцы, ведущие в шахту подъемника, Ротткодд отшатнулся: на сбитой из лакированных дощечек площадке ничего не было! Отсутствие обеда было поистине неслыханным обстоятельством – ничего подобного не случалось на памяти Ротткодда. Старик решил, что все это просто ему снится. Ничего, при пробуждении он посмеется над глупым сном…