Император Александр I. Политика, дипломатия - Сергей Соловьев

Министерство Ришелье кончилось; его место заняло министерство ультрароялистское, в котором главную роль играл Виллель, министр финансов, хотя собственно президента не было назначено. Но это торжество приверженцев старой Франции совершалось, по мнению Поццо-ди-Борго, в присутствии врагов, сильных и ожесточенных, в стране, уравненной демократией и деспотизмом власти, в стране хотя представляющей множество политических оттенков, но представляющей в то же время громадную и страшную массу людей, которых интересы и мнения диаметрально противоположны людям и мнениям, стремившимся к исключительному господству. Принимая такое положение дел отвлеченно, надобно ожидать неизбежного и скорого разложения; но агония может быть продолжительна. Франция привыкла к повиновению вследствие силы и блеска наполеоновского царствования. Если возвышение и падение Наполеона завещали стране большие запасы смут, то его могущество создало охранительные средства, создало администрацию, при которой народ на всем пространстве монархии находится под наблюдением огромного числа агентов, точно солдаты в казарме. Министерство располагает по произволу судьбой этих самых агентов, может платить им исправно и может прогнать их безответственно, в его руках около миллиарда денег для ежегодной раздачи; этим золотым дождем оно возбуждает одних, льстит надеждам других, держит их в возбужденном состоянии, утомляет, не приводя в отчаяние. Кажется, новое министерство понимает эту тактику лучше прежнего, и так как оно поддерживается в одно время королем и наследником, чего не бывало со времени реставрации, то оно может просуществовать долго.

Конец 1821 и начало 1822 года ознаменовались карбонарскими заговорами. Заговоры не удавались. Но, по мнению Поццо, ошибся бы тот, кто подумал бы, что число недовольных ограничивается людьми, которые осмелились выставить себя перед правительством: быть может, большинство французского народонаселения втайне желало успеха заговорщикам. Это печальное расположение умов, без сомнения, имеет свое начало в революции; но революционные влияния чрезвычайно усилились с тех пор, как правительство приняло характер партии, и партии далеко не популярной.

В таком положении находились дела во Франции пред открытием последнего конгресса. В октябре 1822 года в Верону съехались: император Австрийский с Меттернихом и Гёнцем, с князем Эстергази, графом Зиши и бароном Лебцельтерном (посланниками в Лондоне, Берлине и Петербурге); император Русский с Нессельроде, Ливеном и Поццо-ди-Борго; король Прусский с двумя принцами, Вильгельмом и Карлом, с графом Бернсторфом и бароном Тумбольдтом; представителем Англии явился герцог Веллингтон; Франция прислала министра иностранных дел Монморанси и Шатобриана, посланника в Лондоне (который сменил здесь Деказа). Ультрароялистское французское министерство, разумеется, должно было больше всего и прежде всего желать прекращения революции в Испании восстановлением королевской власти; но это могло произойти не иначе как посредством вооруженного вмешательства других держав, и прежде всего Франции по ее географическому положению. Относительно этого вооруженного вмешательства члены кабинета делились: Виллель по своему характеру и всей прежней деятельности был представителем той робкой, расчетливой, можно сказать мещанской, противной духу французского народа политики, которая после господствовала в царствование Людовика-Филиппа и была одной из главных причин падения Орлеанской династии. Виллель боялся и неуспеха французских войск в Испании, и дурного расположения этих войск, и нерасположения в остальных частях французского народонаселения к подобной войне, и траты денег. Но другие члены кабинета, члены ультрароялистской партии вообще и члены конгрегации особенно, были за войну, смотрели на дело более по-французски, чем Виллель. Шатобриан очень хорошо изложил этот французский взгляд. «Виллель не замечал, — говорил он, — что легитимность умирала по недостатку побед после торжеств Наполеона, и особенно после опозоривших ее дипломатических сделок. Идея свободы в голове французов, которые никогда не поймут хорошо этой свободы, не заменит никогда идеи славы, их естественной идеи. Почему век Людовика XV упал так низко во мнении современников? Почему он породил эти философские системы, погубившие королевскую власть? Потому, что кроме битвы при Фонтенуа и нескольких подвигов в Квебеке Франция находилась в постоянном унижении. Если робость Людовика XV пала на голову Людовика XVI, то чего нельзя было опасаться для Людовика XVIII или для Карла Х-го после унижений, которым подверглась Франция по венским договорам. Эта мысль давила нас, как кошмар, в продолжение первых восьми лет реставрации, и мы вздохнули только после успехов войны испанской». Под давлением такого же кошмара находился вместе с Шатобрианом и Монморанси, и потому они оба в Вероне уклонились от осторожной политики Виллеля, в инструкциях которого говорилось: «Франция, будучи единственною державою, которая должна действовать вооруженною силою в Испании, одна имеет право определить, когда должна наступить необходимость действовать. Французские уполномоченные не должны соглашаться на то, чтоб конгресс предписал Франции, как она должна вести себя относительно Испании». Монморанси предложил конгрессу вопросы: 1) В случае если Франция принуждена будет порвать дипломатические сношения с Испанией, союзные державы сделают ли то же самое? 2) Если война возгорится между Францией и Испанией, в какой форме союзники дадут первой нравственную опору, которая должна сообщить ее действиям силу союза и внушить спасительный страх революционерам всех стран? 3) Если окажется необходимым деятельное вмешательство союзников, то какую материальную помощь намерены они оказать Франции?

Пруссия и Австрия отвечали, что они согласны отозвать своих министров из Мадрида и доставить Франции всякую нравственную опору; что же касается материальной помощи, то король Прусский объявил, что он готов подать ее, сколько позволит его положение и заботы о внутреннем состоянии Пруссии; австрийский же император объявил, что необходимо будет новое общее совещание союзных дворов для определения количества, качества и направления материальной помощи. Один русский император объявил, что он подаст Франции и нравственную и материальную помощь, в какой она будет нуждаться, без всяких ограничений и условий. Наоборот, герцог Веллингтон вооружился против всякого вмешательства посторонних держав во внутренние дела Испании, объявил, что решения России, Австрии и Пруссии противны цели, желаемой союзниками; опыт показал, что вооруженное вмешательство чужих держав всегда ослабляет и подвергает опасности сторону, в интересах которой оно происходит, и всего более этого надобно бояться в Испании. Мы видели, что и в итальянских делах Англия провозглашала принцип невмешательства; но там она соглашалась, чтобы одна Австрия потушила революцию на полуострове, потому что ей выгодно было охранять Австрию, нужную ей против России и Франции; теперь же вооруженное вмешательство Франции в испанские дела было совершенно противно интересам Англии, и она не хочет допустить никакого ограничения принципа. Испанская революция должна была обеспечить отделение и независимость американских колоний, что было именно нужно Англии, и потому она не хотела скорого прекращения революции.

17-го ноября на конгрессе было решено отправить от союзных дворов к испанскому правительству ноты с требованием перемены политической системы; в противном случае французское войско должно вступить в Испанию. Веллингтон не подписал протокола. Во французском кабинете поведение Монморанси в Вероне не было одобрено; Монморанси вследствие этого счел невозможным для себя долее оставаться в министерстве; но Шатобриан счел возможным для себя занять его место. Англия употребляла всевозможные усилия, угрозы, интриги, чтобы отвратить Францию от вмешательства. Каннинг, заведовавший иностранными делами в Англии по смерти Касльри, так объяснял поведение Англии пред континентальными дипломатами: «Вмешательство Франции в испанские дела заключает в себе гораздо более опасности, чем самая революция, если ее предоставить естественному ходу; мы боимся, что столкновение Франции с Испанией не спасет последнюю, но ввергнет обе державы в одну бездну. Революционное пламя не потушится на полуострове, но искры посыплются на Францию; а когда здесь сделается пожар, то он будет всеобщим». Ему возражали, что революционное пламя не потухнет в Испании, если его не станут тушить со стороны; союзные государи имеют в виду спокойствие не одной Франции, но безопасность всех тронов европейских; они признали, что пришло время поразить революцию анафемой в глазах всех народов. Каннинг отвечал: «Правда, что английское правительство не имеет столько причин бояться революционного духа, сколько их имеют другие правительства, и потому оно далеко от того, чтобы оспаривать у них право принимать меры для своей безопасности; впрочем, между Англией и Испанией существует компликация особенных интересов, которая не дает британскому кабинету такой свободы действия, какая возможна для других кабинетов. Уже 8 лет мы требуем у Испании вознаграждения за убытки, понесенные нашей торговлей, но вместо удовлетворения терпим новые убытки. Чтоб доставить себе управу, мы отправили эскадру в Западную Индию». Но объяснение, разумеется, не могло никого удовлетворить. Гораздо откровеннее высказался глава кабинета лорд Ливерпуль: «Во всех вопросах, касающихся существования Испании, Португалии или Нидерландов, Англия считает своей обязанностью выступить на первый план. Она не может допустить действия французского правительства, особенно когда оно громко объявляет намерение восстановить в Испании фамильное влияние, которому Англия противоборствовала всеми силами более века». Англия старалась помешать вооруженному вмешательству Франции в испанские дела; Поццо-ди-Борго требовал именем своего государя, чтобы французское министерство шло прямою, открытою дорогой, какою обыкновенно шли союзники его христианнейшего величества во всех делах общего интереса. Поццо должен был внушить, что со степенью прямоты, с какою тюльерийский кабинет будет поступать с союзниками, будет соразмерена помощь, какую союзники подадут Франции как против испанских революционеров, так и против самой Англии, если, по несчастью, это будет нужно. Виллель, желая избежать войны, начал склонять испанское правительство к уступкам требованию союзников; но дружественные советы французского кабинета были отвергнуты точно так же, как и грозные требования России, Австрии и Пруссии. Весною 1823 года французская армия под начальством герцога Ангулемского вступила в Испанию, и революция была уничтожена в последнем своем убежище, как тогда выражались. Причиною успеха было то, что низшие слои народные не выставили сопротивления, будучи против революции, оскорблявшей их религиозное чувство, а войска не могли держаться против французов также по недостатку горячего сочувствия к новому порядку вещей, кроме того, вследствие недостатка дисциплины и вследствие плохого вооружения. Но когда после прекращения революционного движения в Испании обнаружилась реакция, то император Александр, согласно своей системе, отправил в Мадрид Поццо-ди-Борго остановить своими внушениями реакцию: образование нового, лучшего министерства было следствием поездки Поццо.