Завет воды - Вергезе Абрахам

— Босс, мы ехать. Слишком много люди, — говорит Кромвель и заводит двигатель.

— Да, — хором отзываются Мариамма и Дигби.

Как только они удаляются на порядочное расстояние от «Тройного Йем», Мариамма резко разворачивается лицом к доктору:

— Как он?

Дигби отметил, что она не уточняет, о ком речь.

— Неважно. Почти не приходит в сознание, но ухудшается с каждым часом.

Мариамма обдумывает его слова. Сбрасывает сандалии и подтягивает ступни под себя, усаживаясь как русалочка.

— Он явился в «Сады Гвендолин». Это мое бывшее поместье к северу отсюда, недалеко от Тричура… — Дигби изо всех сил пытается не упустить ход мысли под взглядом этих проницательных глаз. — Много лет назад, когда мать Ленина была беременна, ее привезли в мое поместье с ножевым ранением и…

Мариамма нетерпеливо кивает. Она знает эту историю.

— Так вот, Ленин, должно быть, от своей матери узнал о «Садах Гвендолин». И обо мне. Для него это было словно часть приключения. Он появился там вчера ночью, но, видите ли, вот уже двадцать пять лет я там не живу. Я заведую лепрозорием здесь, в Траванкоре. Поместьем занимается Кромвель. За поимку Ленина назначена награда, как вам известно. Держать его в поместье было опасно, слишком сильный соблазн для работников. Поэтому Кромвель гнал на машине всю ночь и привез Ленина ко мне.

Сейчас она совсем не похожа на врача — просто юная женщина, столкнувшаяся с призраком из прошлого.

— Доктор Килгур, что нам делать?

— Пожалуйста, зовите меня Дигби. Да, в том-то и вопрос. Что делать? Его присутствие подвергает нас всех риску. Я не знал, как ему помочь. Я врач лепрозория, специалист по хирургии кисти. Когда его привезли, он постоянно терял сознание. Я бы ни за что не стал впутывать вас, Мариамма, но он просил позвать вас.

Мариамма замирает. Потом тихонько спрашивает:

— Он намерен сдаться?

— Нет, — мотает головой Дигби. — Послушайте, я не сочувствую наксалитам. Но полиция ничем не лучше. Вы прекрасно знаете, что никакой медицинской помощи они ему не окажут. Может, просто убьют на месте. Его рвет, и он жалуется на дикую головную боль. И все твердит, что вы знаете, что с ним. Думаю, я тоже знаю. Я читал о вашей семье и о наследственном заболевании.

Мариамма кивает:

— У него почти наверняка акустическая невринома, как у моего отца. Двусторонняя. Но это не значит, что я смогу помочь ему.

Она сложила руки на коленях и пристально смотрит вперед, погрузившись в размышления. Ее черты в профиль — глаза, брови, длинный тонкий нос — точь-в-точь как у дочери Чанди, Элси.

— Мариамма, вам совсем не обязательно ввязываться в это дело. В конце концов, может быть, уже слишком поздно…

Изменившееся выражение ее лица подсказывает Дигби, что этого говорить не стоило. Кромвель бросает взгляд в зеркало заднего вида, словно укоряя: вот тут ты налажал.

— Простите! Не знаю, что сказать…

Голос ее подрагивает, и она обращается скорее к себе, чем к ним:

— Итак, он появился внезапно и ищет меня? После стольких лет. Что я должна?..

Она не договаривает. На глаза наворачиваются слезы. Дигби торопливо нашаривает носовой платок, слава богу, чистый. Она прижимает ткань к глазам, а затем, к удивлению Дигби, приникает к нему и утыкается головой ему в плечо. Рука Дигби обнимает ее и с величайшей нежностью ложится ей на спину, почти невесомо, чтобы не усугублять бремени, обрушившегося на ее плечи.

глава 76

Пробуждения

Дигби наблюдает, как Мариамма разглядывает территорию «Сент-Бриджет», когда они въезжают в ворота. Что должна она подумать об этом месте, ставшем его домом четверть века назад, — о тихом оазисе, чьи высокие стены не пропускают из внешнего мира даже звуки? Суджа, одна из «медсестер» Дигби, приветственно складывает левую ладонь с культей правой кисти. Мариамма автоматически отвечает, едва ли заметив, что намасте Суджи по большей части воображаемое.

Комната, в которой Дигби разместил Ленина, изолирована от остального лепрозория. Мариамма медлит на пороге, а потом медленно, как лунатик, входит следом за Дигби. Слава богу, он еще дышит, с облегчением думает Дигби. Он видит, как дрожат ее пальцы, когда она касается щеки Ленина. У человека, лежащего без сознания на кровати, на лице и голове темная щетина, как у набожного индуиста, возвратившегося из паломничества в Тирупати или Рамешварам. Из-за абсолютного отсутствия подкожного жира извилистые вены выделяются на исхудавших руках. С этим впалым животом и торчащей грудной клеткой он похож скорее на крестьянина на грани голодной смерти, чем на героя-партизана.

Дигби осторожно надевает манжету тонометра на вялую руку Ленина. Его действие выводит Мариамму из транса. Пальцы нащупывают пульс Ленина.

— Сто семьдесят на семьдесят, — сообщает Дигби, снимая манжету. — Примерно то же, что раньше.

— Пульс сорок шесть. Феномен Кушинга.

Когда Дигби в последний раз слышал эту фразу? Полвека назад в хирургическом отделении в Глазго? У Дигби тогда было несколько случаев, чтобы вспомнить триаду пионера нейрохирургии. Кушинг наблюдал, как при кровоизлиянии или опухоли повышается внутричерепное давление и это вызывает повышение систолического артериального давления, замедление сердцебиения и нарушение ритма дыхания.

— Нужно его посадить, — командует Мариамма. — Это поможет снизить внутричерепное давление.

Ее слова вовсе не звучат укором, но Дигби понимает, что должен был сам подумать об этом. С помощью Кромвеля они усаживают Ленина в кровати, подпирая тело сложенными матрасами из соседней пустой комнаты, но голова Ленина болтается, как у куклы-болванчика.

— Могу я осмотреть? — спрашивает Мариамма.

— Он весь ваш!

Мариамма странно смотрит на Дигби. Потом аккуратно встряхивает Ленина за плечо:

— ЛЕНИН!

Ранее, когда Дигби окликал его по имени, Ленин пытался открывать глаза. Даже говорил. Сейчас взгляд его остекленел. Пациент, который не вздрагивает, когда под кроватью взрываются петарды, находится в более тяжелом состоянии, чем тот, что дергается всем телом. Мариамма растирает грудную клетку костяшками пальцев — довольно болезненное стимулирование для пациента в сознании. Ленин шевелится и чуть хмурится.

— Видите? — показывает Мариамма. — У него двигается только правая половина лица.

Дигби это упустил. Она повторяет прием, и теперь он тоже замечает нарушение.

— Левый лицевой нерв парализован. Дело в опухоли левого слухового нерва. И она, вероятно, достаточно велика, раз задевает и лицевой нерв.

Мариамма приподнимает веки Ленину и покачивает его головой из стороны в сторону, проверяя движение глаз, потом рвотный рефлекс. При помощи неврологического молоточка она сравнивает рефлексы с обеих сторон. Мариамма достает из своего чемоданчика офтальмоскоп и изучает глазное дно Ленина.

— Отек диска зрительного нерва, — констатирует она.

Еще один признак высокого внутричерепного давления.

Наблюдая за ней, Дигби отмечает все то, что должен был сделать сам. Тело перед ней — это текст. И вскоре она, как библеист, сформулирует свою экзегезу. Дигби вдруг осознает собственный возраст — она на два поколения младше. Вдобавок нынешний опыт Дигби касается нервов, которые никогда не восстановятся. Все книжные знания, которыми он больше не пользуется, выветрились из головы. В области пересадки сухожилий и связок — да, тут он эксперт, опубликовал несколько статей о своих новаторских решениях, основанных на работе Руни. Но этот пациент ведет его на неизведанные территории.

Мариамма, нахмурившись, откладывает инструменты.

— Я подумал, мы могли бы просверлить отверстие в его черепе, — предлагает Дигби. — Поэтому и просил вас захватить трепан. Это помогло бы снизить давление…

— Не поможет, — отрицательно машет она головой. — Опухоль Ленина внизу, возле ствола мозга. Она блокирует отток спинномозговой жидкости. У него гидроцефалия. Поэтому он без сознания. Трепанация помогает, если под черепной коробкой скопилась кровь, но у Ленина она только приведет к черепно-мозговой грыже.