Главный финансист Третьего рейха. Признания старого лиса. 1923-1948 - Яльмар Шахт

Он спросил, писал ли я это.

— Не только писал, — ответил я, — но лично вручил меморандум Гитлеру. В мои обязанности входил контроль над партийными взносами и деньгами, которые повсюду изымались из карманов немцев. Я мог добиться от Гитлера согласия только словами: «Это делается в интересах перевооружения». Если бы я сказал ему, что это делается, к примеру…

Господин Джексон попытался прервать меня. Я попросил его дать мне закончить.

— Если бы я сказал ему, что это делается для строительства здания театра или чего-нибудь подобного, то это не произвело бы на него ни малейшего впечатления. Но если я говорил, что это должно быть сделано, ибо иначе мы не сможем вооружаться, то этим я мог заинтересовать Гитлера и поэтому поступал именно так.

Как ни странно, господин Джексон посчитал, что я «вводил в заблуждение» Гитлера. Пришлось ответить:

— Я бы не назвал это введением в заблуждение. Я бы назвал это руководством, господин Джексон.

— Но вашим побуждением было руководить кем-либо, не раскрывая реальных мотивов, не так ли?

— Если вам нужно руководить кем-либо, — ответил я, — то, мне кажется, больше шансов дает сокрытие реальных мотивов, чем их огласка.

Он вскочил на ноги с триумфальным видом.

— Благодарю вас за откровенное изложение своей идеологии, доктор Шахт. Я искренне очень обязан вам.

Господин Джексон принялся обсуждать финансовые детали перевооружения Германии и выглядел просто глупо. Журналисты покинули ложу. Судьи откровенно скучали. Это вполне меня устраивало, я ничего не предпринимал, чтобы развеять общую скуку.

Так прошло 2 мая.

3 мая началось с того, что председательствующий судья сэр Джеффри Лоуренс сообщил господину Джексону и мне, что переводчики жалуются на чрезмерную быстроту нашего разговора. Главной персоной здесь был господин Джексон.

— Надо попросить переводчиков извинить меня. Очень трудно бросить привычку всей своей жизни.

Председатель согласился:

— Да, очень трудно.

Я промолчал: проблемы переводчиков меня не касались. Я в них не нуждался и не задумывался над тем, легко им или трудно.

Господин Джексон поднял вопрос о моих взаимоотношениях с Герингом. По его мнению, мы расходились с Герингом по личным и частным вопросам и не ладили вплоть до моего увольнения со всех официальных постов.

— Наоборот, — ответил я, — как раз до этого мы были в хороших отношениях.

— В самом деле? — воскликнул Джексон в удивлении. — Да.

Затем он устроил мне ловушку.

— Значит, ваши расхождения с Герингом начались с соперничества за то, кто будет ответственным за военные приготовления?

— Нет… — начал возражать я, но Джексон прервал меня, прежде чем я смог сказать что-то еще. Я выразил протест в связи с этим вмешательством и заявил: — Расхождения, приведшие к моей отставке, вытекали из того факта, что Геринг хотел проводить экономическую политику, ответственность за которую лежала бы на мне.

Джексону пришлось доказывать, что я ушел со всех государственных постов только потому, что мне не позволили готовить агрессивную войну даже в больших масштабах, чем, по мнению обвинения, я уже пытался это делать в 1938 году. Обвинитель перепутал все факты, и я сказал, что он излагает дело не совсем «правильно».

Доводы Джексона не имели успеха, и он наконец уступил, заметив, что в данный момент его не интересует последовательность событий.

Тем не менее я был настороже. Он продолжил говорить о первых годах гитлеровского режима и громко зачитал то, что я однажды писал о Геринге:

«Я характеризовал Гитлера как аморального типа; но могу относиться как к аморальному и криминальному субъекту только к Герингу. Одаренный с детства определенным добродушием, которое умел использовать в интересах своей популярности, он был самым эгоцентричным созданием, какое только можно вообразить. Для него достижение политической власти являлось средством личного обогащения и роскоши. Его снедала зависть к успеху других. Его корысть не знала границ. Он питал невероятную страсть к драгоценным камням, золоту и бриллиантам. В нем совершенно отсутствовало чувство чести мундира. Пока кто-то был ему полезен — только пока, — он мог быть достаточно приветливым, но даже в этом случае он просто притворялся.

Знание Герингом всех предметов, которым должен владеть член правительства, равнялось нулю, особенно в области политэкономии. Он не имел ни малейшего представления об экономических вопросах, которые Гитлер доверил ему осенью 1936 года, хотя создал огромный штат и злоупотреблял своей властью в экономике согласно всем правилам игры. Его личное появление было настолько театрализованным, что позволяло сравнивать его с Нероном. Одна женщина, которая приходила на чай к его второй жене, описывала, как он выходил одетым в нечто, подобное римской тоге, сандалиях, унизанных драгоценными камнями, с бесчисленными кольцами на пальцах, а в других случаях — украшенный драгоценностями, с макияжем на лице и губах».

Едва Джексон начал читать, как Геринг негодующе заерзал. Я совершенно не понимал, что побудило господина Джексона зачитать вслух мою запись о Геринге. Неужели он надеялся, что Геринг располагает какой-то негласной информацией относительно моей причастности к подготовке агрессивной войны? Каков бы ни был его мотив, я немедленно выразил протест:

— Прошу вас не путаться снова в своих данных. Я узнал и пережил то, что вы упомянули, гораздо позднее, а не в 1936 году, как вы преподносите.

Только после этого Джексон прекратил манипулировать данными и перешел к следующему вопросу: привлекал ли я внимание Гитлера к вопросу о колониях?

Я: Конечно.

Джексон: Что это за колонии?

Я: Наши колонии.

Джексон: Где находятся эти колонии?

Я: Полагаю, вы знаете это так же хорошо, как и я.

Джексон: Вы свидетель, доктор Шахт. Мне хочется знать то, что вы сказали Гитлеру, а не то, что я знаю.

До сих пор он не проронил ни слова о том, что я говорил Гитлеру.

Я: Что я сказал Гитлеру? Я сказал ему, что нам надо попытаться вернуть некоторые из наших колоний, которыми нам больше не разрешают управлять, чтобы мы смогли работать там.

Джексон: Какие именно колонии?

Я: Я имел в виду, в частности, африканские колонии.

Джексон: И вы считали, что эти африканские колонии необходимы для ваших будущих планов — для Германии?

Я ответил, что мои замечания о колониях касались только «нашей собственности».