Многорукий бог Далайна. Свет в окошке - Святослав Логинов

История пленения илбэча закончилась.

Маканого не было среди пленников. Все это время он прятался на сухом, днем отлеживаясь в зреющей хлебной траве, а ночью переползая с одного оройхона на другой. Появиться на мокром не решался, догадываясь, что ждет его там. Лишь узнав из обрывка подслушанного разговора о судьбе своих неудачливых товарищей, он вышел к побережью и отправился на запад. Облав он с этой минуты не опасался — до тех пор пока страна дьяволопоклонников-старейшин не усмирена окончательно, в западных провинциях некому проводить облавы. Спешить Маканому было незачем, он отлично понимал, что рано или поздно его изловят, и, значит, надо всего-лишь удачно прожить украденные дни. Поэтому он обогнул единственный в стране мыс, где могли бы скрываться изгои, и где наверняка ждали беглецов, и, преодолевая от силы по оройхону в день, начал смещаться в сторону родной каторги. Теперь он преступно питался чавгой, и на сухое вылезал лишь ночами.

Судьба благоволила каторжнику, даря одну неделю свободы за другой. Маканый вышел на западный берег, длинный и прямой, и подумывал, а не повернуть ли ему обратно в сторону старейшин, где все, должно быть, закончилось. Но вышло по-иному.

На очередную дневку Маканый устроился недалеко от поребрика, чтобы можно было дать деру, если вдруг вынырнет Ёроол-Гуй. И в то же время, надо было держаться подальше от сухого, где его могли заметить и донести цэрэгам. Такую задачу Маканому приходилось решать ежедневно, и сегодня его решение совпало с поступком другого беглеца.

Маканый сразу узнал вышедшего ему навстречу человека, и даже припомнил имя: Коайхан. Это был один из четырех уцелевших чудотворцев, который также как и Маканый метался по побережью, безуспешно ища пристанища.

— Привет! — воскликнул Маканый, кривя в улыбке беззубый рот.

Вместо ответа Коайхан ударил. Костяная дубинка косо скользнула по голове, обратив в кровавую кашу изорванный остаток уха.

— Ты што!? — закричал Маканый, прижимаясь к скале и судорожно нащупывая спрятанный в рукаве нож.

— Попался, илбэч!.. — прошипел Коайхан, поднимая двумя руками дубинку. — Ты у меня получишь за все: за каторгу, за макальник, за кресты... За то, что я теперь как тварь шаварная прячусь...

— Дурак! — каркнул Маканый. — Притшем тут илбэтш? Ешли бы не он, тебя бы давно ыльки ражъели...

— Не-ет!.. Я знаю — ты илбэч, и я убью тебя!

Коайхан обрушил свою дубину, но мгновением раньше Маканый прыгнул вперед, ткнув клинком в живот противнику. Коайхан забулькал, словно густой нойт, хлюпая, хлынул из открытой раны, и повалился на бок. Горящие сумасшедшиной глаза остановились.

— Перештаралша... — огорченно произнес Маканый.

Он быстро обыскал труп, взяв себе кое-что из скопившегося в сумке и поясе хлама, подхватил Коайхана под мышки и потащил к шавару.

— Глупый ты, — бормотал он дорогой, — жатшем ты это шделал? Теперь наш вшего трое, а это и мне опашней, и илбэтшу. А вдруг ты и ешть илбэтш и меня хотел убить, штобы я не жнал?.. — Маканый остановился, заглянул в мертвое лицо. — Ты илбэтш? — спросил он, хотя и понимал, что убил не чудесного строителя, а просто дурака. — Ну и ладно, пушть ты илбэтш, а ешли появятша ишшо оройхоны, жначит уже новый илбэтш родилша. Но што ты умер — никто не ужнает. До швиданья, глупый илбэтш.

Маканый столкнул тело в черноту, постоял, прислушиваясь к закипевшей возне, чавканью и хрусту, а потом понуро побрел к далайну. Он сам не мог сказать, что привело его туда, Маканый не любил далайн, и причины для нелюбви были вескими, но сегодня ноги сами привели его на побережье. И здесь, поднявшись на крайний тэсэг, Маканый различил своим единственным глазом дразнящую тень далекой земли.

Неделю Маканый ходил по побережью, то теряя землю из виду, то вновь замечая ее. Наконец, пройдя в опасной близости от лагеря каторжников, он ступил на мертвую тропу и через четыре часа уже стоял на другом берегу.

Некоторое время он прожил в одиночестве, объедаясь мясом, к которому так и не успел привыкнуть, затем с юга пришло войско изгоев.

Сначала Маканый страшно перепугался, что его примут за илбэча, но ничего такого не случилось, изгои, среди которых каждый второй был увечным, легко признали бродягу своим. Вожди изгоев — заросший черной бородой Суварг и молодой с жестким прищуром серых глаз Ээтгон допросили гостя с севера и позволили жить вместе со всеми. А узнав, что новый край имеет выход на страну добрых братьев, причем как раз к тому месту, где стоят каторжные мастерские, изгои устроили мгновенный набег и, не потеряв ни одного человека, вдевятеро увеличили мощь своей артиллерии, унеся не только новенькие ухэры и татацы, но и хранившийся в арсеналах запас харваха. Потом, правда, пришлось налаживать оборону и держать границу против опомнившихся братских войск.

За всеми этими делами Маканый отвлекся от тревожных мыслей об илбэче. Появление Шоорана вновь пробудило их. Ситуация очень напоминала известную сказку о братьях илбэча. Только братьев было пятеро, а их оставалось всего трое: сам Маканый, Шооран и угрюмый бунтовщик Куюг. Можно было бы, кроме того, думать и на Коайхана, если бы Маканый не узнал, что в тот самый день, когда он сбросил тело Коайхана в шавар, илбэч был жив и строил землю на другом конце мира.

Шооран и двое пришедших с ним получили участки земли совсем рядом с полем Маканого. Это радовало и вместе печалило калеку. Если завтра родится земля, он будет знать, кто ее создал, и тогда проклятие Ёроол-Гуя обретет силу, а этого Маканый не хотел. Единственное, что сохранилось в его душе от внушаемой с детства веры, были слова молитвы: «яви славу твою в делах светлых илбэчей твоих, их же любим благодарным сердцем...»

Прошло несколько дней, и случилось событие, заставившее Маканого обрадоваться и встревожиться еще больше. В новый край явился Куюг. Как и Шооран он обогнул мир и пришел через земли вана. Куюгу досталась земля на южной оконечности страны, и это втайне радовало Маканого. Убедившись, что Шооран и Куюг не горят желанием увидеться, он сообщил им, каждому в отдельности, будто и Коайхан тоже живет где-то поблизости. Теперь илбэч мог чувствовать себя относительно спокойно, и результат не замедлил сказаться: оройхоны начали появляться.

По настоянию Ээтгона было объявлено, что на мокрое разрешается выходить лишь на третий день недели — остальные дни принадлежат илбэчу. Маканый молча вздыхал, слушая указы свежеиспеченных властей. Сейчас, когда земли в достатке, все это имеет смысл, но через два-три поколения добрые начинания выродятся во что-то страшное, и как бы новорожденное государство не затмило бессмысленностью и жестокостью все прочие страны далайна. Но пока люди радовались хорошему и ждали лучшего, и один Маканый знал, как непрочно их благополучие.