Океан времени - Николай Оцуп

Напрасно поэт считает героическим то время, когда он с мельницами воевал. Оцуп к этому склонен. По-видимому, это вечный самообман поэтов, вечный их «романтизм»: было и нет, мелькнуло и исчезло. Со стороны мы скажем: не было и пришло, не существовало и явилось. Ибо сейчас поэт, не жмурясь и не отворачиваясь, смотрит на реальность. Это героичная борьба с картонными драконами «современности» и воспевания прошлого по учебнику Иловайского.

Надо прислушаться к мужественному голосу Одупа, и сейчас он вправе требовать внимания. Это один из тех немногих поэтов, которые рано или поздно вознаграждают слушателей за доверие к себе» (Звено. 1927. № 212. С. 2). В рецензии Вл. Ходасевича отмечены «точность, но не сухость рисунка» и «способность показать, а не рассказать» (Возрождение. 1928. 8 марта). Наконец, пристальный аналитический подход к творчеству Оцупа продолжал развивать один из самых тонких критиков в эмиграции — П. М. Бицилли: «В качестве основного размера взят «подобающий поэме», однако давно уже, еще Пушкину, «надоевший», традиционный четырехстопный ямб, употребление которого сейчас само по себе создает впечатление «стилизации», пародирования, несерьезности. Тем разительнее действуют вдруг прерывающее его монотонное, нашим ухом уже почти не улавливаемое колыхание, словно откуда-то брошенные, свободные стихи — момент наивысшего смятения, припадка острой тоски и в то же время какого-то мгновенного озарения, угадывания какой-то «философии» истории, сказал бы я, если бы от этого слова не отдавало рассудочностью, исключающей поэзию. И так же разительно, как это intermezzo, действует столь же неожиданно налетающий финальный гимн: внезапно, в полном контрасте со всеми предыдущими, легкими, беглыми, мелькающими, создающими впечатление какой-то жидкой, быстро текучей, прозрачной стихии, звучаниями, темпами, ритмами, образами, массивно, внушительно, разносятся тягучие, густые, широкие трехдольные («некрасовские») стихи и столь же внезапно смолкают. Следовало бы показать, как из этих стилистических противоположностей возникает единство, как этот ряд коротеньких стихотворений соединяется в подлинную поэму, вскрыть весь тщательно скрытый тонкий и хитрый расчет, с каким возведено это миниатюрное, столь замысловатое в своей стройности и кажущейся простоте, здание» (Совр. записки. 1928. № 35. С. 541–542).

Царское Село. Odi profanum vulgus… — «Ненавидь чернь непросвещенную» (Гораций. Оды). Скамья на пьедестале — памятник Пушкину работы Баха.

5. Италия. Бернини Джованни Лоренцо (1598–1680) — архитектор и скульптор, автор фонтана на площади Навона в Риме и проекта фонтана Треви.

4

Сборник «Жизнь и смерть» (в 2 т.), изданный в 1961 г. в Париже вдовой поэта Д. А. Оцуп, включает стихотворения 1918–1958 гг. Этот поэтический двухтомник был подготовлен к печати самим Оцупом еще при жизни. С. 138–139. Моей Элоа. Элоа — героиня одноименной поэмы Альфреда де Виньи, ангел-женщина, увлеченная Сатаной в адскую бездну. Дельфина Гей — возлюбленная Альфреда де Виньи.

«Помнишь, родная, как встретились мы…». А на экране… — Речь идет о Диане Александровне Карэн, киноактрисе, ставшей впоследствии женой поэта. Перечисление некоторых из ее ролей в кино см. в «Дневнике в стихах». Под Именем Дженни Лесли выведена в отчасти автобиографическом романе Оцупа «Беатриче в аду» (1939).

5

Попрощаться (фр.).

6

Вдова поэта сообщала Г. Струве 15 декабря 1961 г.: «О смерти Н. А. рассказывали неверно. Накануне рождественских vacances (каникул— Р. Т.) его просили выступить на вечере памяти Г. Иванова. Он остался, я уехала искать место в горах. Н. А. писал мне каждый день, но ни словом ни в одном из писем не дал понять, что переживал агонию — предчувствие смерти. Узнала я об этом из стихотворений, найденных на рабочем столе и названных «предсмертные». Последнее помечено 27 декабря 4 ч. утра. 28-го он должен был приехать ко мне. Вышел рано утром, упал в безлюдном месте. Когда его нашли, он был еще живым. Привезли в госпиталь, но там не оказалось дежурного врача. Умер через час, не получив помощи» (Коллекция Г. П. Струве//Гуверовский институт. Стэнфорд, США).

7

Впервые: Оцуп Н. Дневник в стихах: Поэма. Париж, 1950.

Отзывов на эту книгу было сравнительно мало. Один из них (подписанный «П. Тверской») — в журнале «Грани» (1951. № Ц. С. 179–180): «.. „Дневник" Оцупа, как и в чем-то созвучные и во многом враждебные нашему современнику книги Андрея Белого „На рубеже двух столетий" и „Начало века"», — не только монолог автора, но и голос поколения, эпохи, страны:

— Мессианское у нас народней,Чем любых властителей закон.Чтобы всем легко жилось на свете,Мы сгорали в университете…

Или:

Лучше многих несвободный знает,Что и все тюремщики в плену…Правду бы найти для всех одну!

В причудливом, смелом сочетании разнородного материала, разнообразнейших мотивов, преломляющихся сквозь авторскую личность, рождается единство этой большой книги — большой не потому, что она непривычно объемиста (366 страниц — «апокалипсическое» число!) для со временного поэта, но большой оттого, что она есть своеобразнейший человеческий документ, не «описывающий», а обнажающий смятенные противоречия и разлад внутреннего мира, одновременно намечающий вехи духовного синтеза одного из наших современников, его и, вероятно, многих из нас Апокалипсис жизни (и в «исторических катастрофах», и в самозапутанности душевных конфликтов, в шаткости наших «принципов»

Надо полагать, что подражаний такому жанру быть не может, ибо только наличие подлинно духовной личности и соответствующего автобиографического материала в состоянии оправдать, как в данном случае, торжество материала над формой. И в этом — уже просто литературном аспекте — книга Оцупа тоже заслуживает внимания и займет свое место в высоком ряду творческих исканий русских поэтов, оправдывая воображаемый автором «приговор» их «учителя» Гумилева:

«…Николай,Гигиена духа для поэтаВся в любви…»

Наиболее развернутая прижизненная оценка книге дана была в монографии Глеба Струве «Русская литература в изгнании» (1956): «… и от Адамовича, и от Иванова его отличает несовременное (и парижским поэтам совершенно несвойственное) тяготение к большой форме. <.. > Отсюда же его монументальный «Дневник в стихах» (1950), своеобразная, интересная, хотя и неудачная попытка дать не предельно интимную лирику в форме непринужденных, никакой формой не связанных дневниковых записей, вроде «Дневников» Георгия Иванова 1953 и 1954 годов, а своего рода лирический роман в форме не столько дневника, сколько испещренного бесчисленными отступлениями и размышлениями повествования от первого лица. Написанный ломоносовской строфой в десять строк, но не ямбом, а пятистопным хореем, этот «роман» содержит свыше 12 000 стихов (для сравнения: в «Евгении Онегине» меньше 6000 стихов). Стих «Дневника» нарочито затрудненный, уснащенный вводными предложениями в скобках, инверсиями, резкими переносами из строфы в строфу, прозаизмами: автор явно стремился местами к дэпоэтизации языка, и общий тон скорее напоминает Некрасова, чем Пушкина. «Дневник» разделен на две части: первая охватывает предвоенный период (1935–1939), вторая— период войны (1939–1945). Но в порядке реминисценций хронологические рамки значительно раздвигаются — тут и детство в Царском Селе, и студенческие годы в Париже, и литературный Петербург, и первые годы революции со службой автора во «Всемирной литературе» у Горького, и эмиграция — сначала Берлин, потом Париж. Настоящее и прошлое все время сталкиваются, и в «настоящем» плане большое место отведено политическим событиям предвоенного периода, войне, пребыванию в концентрационном лагере в Италии. Через весь «Дневник» проходит личная лирическая тема — тень Беатриче, просветляющей и очищающей любви. За этой темой сквозит религиозное мироощущение автора. Для Оцупа характерно взаимопроникновение личного и общего, и едва ли не главное место в «Дневнике» занимают длинные отступления, нанизанные на автобиографический стержень — литературные, философские, культурно-исторические. Дневник пестрит собственными именами (от Гомера и Вергилия до молодых эмигрантских поэтов), как какая-нибудь энциклопедия. Написать такой бесфабульный «роман в стихах» — целый подвиг. Но и прочесть его, разобравшись в сцеплении всех отступлений, вникнув во все личные и литературные намеки — подвиг немалый. Не случайно, быть может, о «Дневнике в стихах» Оцупа почти не было отзывов. Срывов у Оцупа больше, чем удач, занять читателя он и не пытается, а читатель часто в раздражении готов отбросить книгу. В целом — вещь неудачная, но неудача эта почетная, за ней чувствуется внутренняя серьезность и глубина. И эта неудача не должна заслонять от нас лирики Оцупа с ее чистым и глубоким звучанием. Придет, пожалуй, время, когда Оцуп-лирик будет поставлен выше Георгия Иванова с его нигилистическим „эпатажем"».