Наполеоновские войны - Виктор Безотосный

Но есть ошибка Александра I, имевшая роковые последствия для будущего его государства, – это присоединение Царства Польского в 1815 г. По отношению к России вполне уместно утверждать, что к этому времени она уже имела территориальную достаточность. Но именно по энергичному настоянию Александра I часть Польши вошла в состав империи под названием Царство Польское с конституционным правлением. Тут следует согласиться с авторами, кто полагает, что Александр I пошел в польском вопросе гораздо дальше Наполеона, создавшего только «герцогство Варшавское», а после 1815 г. польская государственность оказалась восстановленой de jure, а название «Польша» из географического превратилось в политическое. Причем происходившие тогда ссоры, споры и полемика по этому вопросу (одна из центральных проблем послевоенного устройства Европы) почти привели к созданию антироссийской коалиции (Великобритания, Австрия, Франция), чему помешали угроза возврата на политическую сцену уже однажды побежденного Наполеона и его знаменитые «сто дней». Известный историк и великий князь Николай Михайлович, считавший саму эту идею инспирированной А. Чарторыйским, полагал, что она «не встречала никакого сочувствия не только у русских людей, но даже и чужеземцев, как Поццо ди Борго. Знаменательно и то, что граф Нессельроде, а также В. С. Ланской из Варшавы умоляли Государя не создавать этой роковой ошибки. И Александр остался глух ко всем увещаниям и шел к намеченной цели твердо и определенно»[635]. Эти порывы Александра I пытался позже, в 1819 г., остановить и Н. М. Карамзин[636].

С точки зрения геополитики это приращение на первый взгляд давало значительные плюсы – территория Царства Польского вклинивалась между Австрией и Пруссией, а такое фланговое положение позволяло русской дипломатии оказывать давление и на австрийцев, и на пруссаков вплоть до 1870-х годов. Да и в случае войны Польша удлиняла систему обороны, противнику пришлось бы преодолеть ее территорию, прежде чем добраться до русских земель. А для продвижения на Запад русских войск эта территория также представляла значительный интерес и стратегический смысл. Но у каждой медали есть и оборотная сторона. Первоначально присоединив часть Польши для того, чтобы она не досталась другим государствам, а также полагая, что этот Польский аппендикс в будущем станет гарантией безопасности России в Европе, Александр I не просчитал упорного стремления поляков к свободе, надеясь умилостивить их либеральной даже по европейским меркам конституцией и автономными учреждениями. Можно вполне согласиться с В. М. Боковой, полагающей, что Польша тогда «превращалась в арену конституционного эксперимента», и хотя ее конституция являлась тогда одной из самых радикально–либеральных в Европе, «ее наличие создавало в Российской империи беспрецедентную политическую ситуацию. Являясь абсолютным монархом большей части своих владений, где никакой конституции не существовало, император Александр одновременно был и конституционным монархом на одной отдельно взятой территории – ситуация двусмысленная, очевидно недолговечная и обреченная на неизбежный пересмотр»[637]. У российских же подданных это вызвало лишь негодование – полякам дали те права и свободы, в которых им было отказано.

Но органического слияния польских земель с Россией не произошло. Польское общество имело уже исторически сложившуюся собственную великодержавную психологию и менталитет, было ориентировано на Запад – считало себя составной частью Европы и католического сообщества, а вовсе не славянского мира. Слишком сильны оказались и традиции многовекового русско–польского антагонизма[638]. Желание поляков восстановить свою независимость, а также и революционность шляхты стали с тех пор головной болью для российских властных структур. Империя в этом «споре славян между собою» была вынуждена предпринимать огромные усилия, искать компромиссы, пробовать самые разные способы, – от прощения прошлых грехов и заигрывания с дворянством до конфискации имущества и массовых виселиц, – и тратить огромные средства, чтобы держать польские земли в повиновении. При Николае I после восстания 1831 г. там находилась Действующая армия (она называлась так в мирное время), огромный по численности воинский контингент, в состав которого входили тогда самые боеспособные силы Российской империи. Она предназначалась как для противодействия общеевропейской революции, так и возможного активного участия в европейской войне. В ее состав входило четыре из шести существовавших тогда пехотных корпусов, а бессменным главнокомандующим оставался ветеран наполеоновских войн генерал–фельдмаршал И. Ф. Паскевич[639]. Причем в Крымскую войну эта армия так и не смогла полноценно принять участие в боевых действиях, поскольку правительство не решилось оголить границу перед западными странами, в немалой степени опасаясь и восстания поляков.

Вспомнив последующий ход исторических событий, становится очевидно, что присоединение даже части территории (можно сказать исторического ядра) мощного в прошлом государства, с устойчивыми политическими, религиозными и культурными традициями, было стратегической ошибкой. Это отравляло внутреннюю жизнь всего государства, повлекло за собой непомерную и бесполезную трату сил и средств, не давало возможности сосредотачиваться на более насущных проблемах империи, а жесткое подавление двух польских восстаний в ХIХ столетии способствовало созданию негативного образа России в общественном мнении европейцев, считавших борьбу поляков справедливым делом.

Да и поляки–эмигранты являлись постоянным источником антирусских настроений. Европа же получила в свои руки важный козырь и всегда имела возможность использовать польский национальный вопрос как разменную карту в противостоянии с Россией. Таким образом, вместо возможности контролировать и влиять на континентальные державы, империя, напротив, получала мощное средство общественного давления на свою собственную политику со стороны европейских государств. Причем в противовес этому в российской элите, в обществе и даже среди интеллигенции всегда преобладали антипольские настроения, а со временем они еще более усиливались. Только немногие интеллектуалы понимали пагубность ситуации в польских делах и предлагали «бросить» и предоставить Польшу собственной судьбе. Как, например, высказывался князь П. А. Вяземский. «Мало того, что излечить болезнь, – полагал он в разгар польского возмущения в 1831 г., – должно искоренить порок. Какая выгода России быть внутренней стражей Польши? Гораздо легче при случае иметь ее явным врагом. …Не говорю уже о постыдной роли, которую мы играем в Европе. Наши действия в Польше откинут нас на 50 лет от просвещения Европейского. Что мы усмирили Польшу, что нет – все равно: тяжба наша проиграна»[640]. Но такое четкое осознание ошибочности являлось скорее исключением, а власти и общественное мнение России посчитали бы подобное решение потерей национальной чести и гордости, поэтому всеми силами старались «держать» при себе неблагодарных поляков. Именно поэтому В. О. Ключевский в 1905 г. записал в своем дневнике: «Мы присоединили Польшу, но не поляков, приобрели страну, но потеряли народ»[641]. В целом же для Российской империи отрицательные минусы явно перевесили реальные плюсы присоединения 1815 г., негативные отзвуки которого доносятся и до наших дней.

Глава 11

Цена и последствия победы

Материальные и людские потери

Страну, безусловно, возвышает одержанная победа, а воспитывает и закаляет – изнурительный путь к ней. Всегда интересно и проанализировать последствия важных исторических событий, и проследить их влияние на последующий ход истории. С этой точки зрения важно в первую очередь определить материальные издержки государства и людские потери, понесенные в войнах. Какова цена победы? Что принесла она стране?

Чтобы чрезмерно не обрушивать на читателей сухие цифры, ограничимся данными на 1812 – 1814 гг., хотя сразу оговоримся, видимо, и они не являются вполне точными. Слишком не многие историки отваживались на основе косвенных исчислений путем различных приблизительных оценок выдать какие–либо обобщающие показатели и количественно измерить «цену победы». Данные «плавают» у различных авторов. На это существуют объективные причины и трудности. Статистические подсчеты тогда почти не производились, поскольку эта наука (статистика) в России (да и в других странах тоже) в тот период находилась в почти зачаточном состоянии. Кроме того, военные действия не благоприятствовали ведению точного учета и статистики.