Альфа - сверхсекретный отряд КГБ - Михаил Болтунов

Генерал прикрыл веки. Ломило в висках, сказывалась бессонная ночь. Мысли, мысли, мысли… Может, он не все знал. Скорее всего. Но даже той информации, которой владел, было достаточно, чтобы понять: на южных границах всерьез запахло порохом. Впервые за долгие, долгие годы.

Руководство мог волновать Китай, Пакистан, Иран. Что угодно, только не Афганистан. Эта азиатская страна десятилетиями не вызывала опасений.

Так привыкли думать политики, дипломаты, Генеральный штаб. Да и его, Алексея Дмитриевича, ведомство — тоже. В общем, никакой головной боли. Так было при шахе, при Дауде, и даже еще раньше, когда Эмманула-хан чуть не в друзьях с Лениным ходил.

А теперь вот Амин. Еще полгода назад он клялся в верности и любви Тараки. Как это он говорил? "Я могу потерять Афганистан, но никогда не соглашусь с потерей моего любимого учителя и вождя". А любимый вождь отвечал ученику: "Я и Хафизулла Амин близки, как ногти и пальцы".

И после этого люди Амина зверски задушили Тараки. Одно слово восток. После убийства Тараки КГБ перехватил американскую шифровку. Бесчастнов прочел слова телеграммы: "Советы не в восторге, но осознают, что сейчас им ничего не остается, как поддерживать амбициозного и жестокого Амина".

Интересные ребята в ЦРУ. Амин живьем сбрасывает в ямы с хлорной известью сторонников Тараки. Рассеивает, как пепел по ветру тысячи людей. Просто так — загружает самолет и над Гиндукушем раскрывает рампу. Это у него называется — «десант».

А Советам, значит, ничего не остается, как целовать Амина в заднее место. И ждать. Чего собственно? Пока новоявленный азиатский фюрер передушит полстраны, как он задушил своего дорогого учителя, или отдастся за доллары американцам и те появятся у наших южных рубежей?

"Н-да, — подумал генерал, — замечательная перспектива". Нуикрутойзавязалсяузелок. А развязывать, значит, его ребятам. Только вот развязывать ли, скорее всего — разрубать мечом. Лес рубят — щепки летят. Кабы только щепки… У машины его встречали заместители начальника группы — майоры Ивон и Романов. Зайцев в госпитале. Ивон тоже не боец; на десантной подготовке повредил ногу, едва ходит. Значит, Романов. Признаться, он был рад, что жизнь сделала такой выбор. Михаил Михайлович в группе с первых дней, сам ее формировал, подбирал людей. Офицеры ему верят. И жена поймет, она тоже служит в комитете.

— Ну что, Романов, — вздохнул генерал, словно взваливая на себя воз, — пришло время тяжких трудов.

Знал ли он, начальник управления, на что посылал людей? Тогда казалось: знал. Теперь, по прошествии лет, ясно, что он только догадывался о тяжких трудах. Эту догадку и тревогу, связанную с ней, пытался передать майору. Ему, Михаилу Романову, первому командиру страшной девятилетней войны, а через него и первым бойцам — первым инвалидам, первым героям. Именно они откроют скорбный список погибших в Афганистане, и несчастные жены, падая на крышки гробов, не в силах будут понять, во имя чего отдали жизни их мужья.

Во имя Родины, скажут им. Так почему ж тогда Родина спешно зароет тела погибших, не разрешив даже на гранитной плите выбить слова о месте их гибели, почему назначит мизерную пенсию и забудет на десятилетие?.. Что с тобой, Родина, если не дорожишь ты своими сыновьями?..

Их не забудут друзья. Они и утешат, помогут, поддержат. Но все это будет потом. А пока «Михалыч», как его звали в группе, стоял перед начальством.

— Понимаешь, — выдавил улыбку генерал, — командир сказал, только ты сможешь выполнить задачу. Собирай людей. Поскольку дело государственной важности, едут добровольцы, малосемейные, хорошо, если и вовсе неженатые.

Бесчастнов умолк, долго и как-то грустно, по-отцовски глядел на майора.

— Лучшие из лучших, — продолжал он, — бойцы нужны, Романов. Там не только вы, но и в вас стрелять будут. Понял меня?

— Так точно, товарищ генерал, — ответил четко, как положено по уставу, майор.

Но ответ этот как-то не понравился Алексею Дмитриевичу. Сухостью, что ли, своей, бесцветием. Ну да Бог с ним, с ответом, время готовить людей экипировку, оружие, боеприпасы. Достаточно одного слова генерала и все закрутилось бы, завертелось и через часдругой группа «А» была бы готова к бою. Такого приказа ждал Романов. Но Бесчастнов сказал совсем другое:

— Часа через два-три отпусти ребят к семьям. Легенда такая: уезжают на учения. Кто в Ярославль, кто в Балашиху. Вопросы есть?

— Оружие, товарищ генерал? — начал Романов. Генерал остановил его взмахом руки.

— Оружие и боеприпасы по максимуму.

Ивон и Романов собрали группу. Сказали, что велел генерал. Не забыли добавить главное: стрелять будут и в нас.

Сообщение восприняли спокойно. Будут стрелять — ну что ж, для этого они в конце концов и готовились столько лет.

Готовились, но разве для этого?

Разъехались по домам. Михаил Михайлович сразу отбросил легенду. Какая там к черту Балашиха! Разве его жену проведешь? Посидели, поговорили. Жена успокаивала, как могла, ничего, мол, батя, прорвемся. Не впервые. А когда под окном просигналила машина, Романов снял с вешалки куртку дзюдоиста, всю в медалях и значках, на поясе расписался и отдал сыну — на добрую от отца память.

Обнялись. Тут и Володя Гришин на пороге. Жена увидела его, в лице переменилась. Они знали друг друга, раньше в одном подразделении работали.

— Что ж ты Вовку втянул? У него двое маленьких. И вправду, похолодел Романов, двое грудничков. В суматохе, в беготне забыли. А сам Гришин промолчал. Спустились вниз, сели в машину.

— Володя, ты ж у нас, считай, многодетный. А Бесчастнов что сказал?

Гришин молча «врубил» скорость. По дороге Романов убеждал его остаться, а сам думал: как же без него, без Вовки? Машину водит виртуозно, стреляет великолепно, мастер спорта. И мужик надежнейший.

Так ни о чем и не договорились, приехали в подразделение. У дверей кабинета Романов увидел Глеба Толстикова, старого товарища, командира одного из отделений группы.

— Хорошо, что ты приехал, — обрадовался Михаил Михайлович,

— Зайди, посмотри своих ребят.

Глеб посмотрел список. С кандидатурами в основном согласился, но подсказал Романову, что у одного из бойцов болит нога.

— Добро, — сказал Романов, — вычеркни его. И вдруг Глеб понял, что его самого нет в боевом расчете. Пробежался еще раз по списку: фамилия Толстикова отсутствовала.

— Миша, я что-то не понял, мое отделение едет, а я нет?

— А что делать, — сказал Романов, — надо же кому-то и на хозяйстве оставаться. В следующий раз поедешь…

Кровь ударила в виски. Давно не было такого с Толстиковым. Бокс приучил держать себя в узде. Но тут узда не выдержала.