Подкидыш - Эльмира Нетесова

— А моя как отчебучила? С моим другом, в сарае… Я ее за космы с сена сорвал и в угол мордой. А там коса висела. Все рыло искромсало ей. Так она наплела, что я ее ножом порезал. И поверили в суде. Теперь спилась. Обоих детей у нее в приют забрали. Ворочусь, все заново начинать придется, — рассказал мужик с соседней шконки.

— Это еще что! Ваши хоть с чужими! У меня и вовсе. С моим отцом спуталась. Три года… И если бы не мать… Она уже не выдержала позора. Выдала обоих. Я и добрался. Озверел. Обоих ночью на сеновале топором изрубил в куски. Вся деревня за меня вступилась. Мол, как иначе? Но судья, сука!

Все трепалась про закон и неприкосновенность личности! Вот только про мою душу запамятовала! А в доме дочка осталась. Не знаю, может, сестрой доводится. Теперь уж в школу пошла. Мать растит. Все равно родная…

— Оно, вишь, не только у тебя в судьбе замете- лило. Всех достало паскудство бабье! Может, кто с нас и давал в жизни левака, но по семье это не било. Детву не сиротили. А эти… Нет, Колька, вырви с души заразу. И никогда ни одной не верь!

Калягин работал на погрузке три месяца. Его уже не удивляло, почему никто из заключенных не ждет писем с воли. Никто по выходным не смотрит в красном уголке фильмы о любви. Обкрадённые, обманутые, они смотрели с презрением даже на газеты, где иногда проскакивали фото женщин и девушек.

Николай вскоре втянулся в новую работу. Приобрел сноровку, перестал уставать. И в выходные общался с зэками, слушал их рассказы, делая для себя выводы на будущее.

Вскоре Макарыч решил перевести его в цех. И Колька стал разбираться не только в сорте бумаги, но и в том, как она делалась.

Прошло полтора года. Николай радовался, что в этой зоне администрация не звереет, доверяет заключенным. Не бросает в шизо по поводу и без него. Да и сами зэки старались. Следили за качеством бумаги. Ведь от этого напрямую зависели их заработки. На счету Калягина появилась неплохая сумма, увеличивающаяся с каждым месяцем. Он уже прикидывал, что сможет купить себе на воле.

«Куртку, костюм, шапку, ботинки, рубашки… Стоп! Еще плащ нужен! — сверял сумму и радовался: — Даже на жизнь остается. Надо побольше собрать, на первый случай».

Вспомнил, как понадобились деньги, когда его выпустили из зоны в первый раз. «Ну, уж хрен! На этот раз тебе, Ольга, ничего не обломится!» — вспомнил старшую сестру.

«А стариков сам навещу… — подумал напоследок. — Съезжу к ним, как только освобожусь».

А на следующий день своим ушам не поверил, что позвали в спецчасть за письмом.

— Перепутали. Мне неоткуда ждать! — отмахнулся равнодушно. Но в рупор была повторена фамилия.

— Получите, — протянул вскрытое письмо оперативник и тихо, сочувственно вздохнул.

Колька удивленно развернул сложенный вчетверо листок бумаги, побежал по строчкам:

«Здравствуй, Коля! Я понимаю, как удивишься, получив это письмо. Я так долго разыскивала тебя! Еле нашла. Конечно, ты и теперь обижаешься на меня за случившееся. Да и есть за что. Я виновата в твоей беде. Но кто знал заранее, что все так повернется? За свое я уже наказана с лихвой. За неверность получила измену.

И теперь живу с двумя детьми одна. Кроме Павлика, ращу дочку. Ее отец ушел к другой женщине, оставив нас полгода назад: Моя мама уехала в деревню. И мы живем втроем на одну зарплату. Ее ни на что не хватает. А Павлику в этом году надо идти в школу. У меня голова трещит от забот. Где я найду денег на форму, на пальто и куртки? Сын растет. Вся одежда и обувь горят на нем, как на костре. Я не успеваю за ним. Помоги, если можешь, хотя бы собственному сыну! Мне больше не к кому обратиться за помощью. Ты у него единственный родной человек, какой может позаботиться. На стариков, твоих и своих, надеяться не стоит. Они сами еле сводят концы с концами. Если у тебя осталась хотя бы капля отцовского тепла — помоги Павлику! Может, время еще помирит нас с тобой. Я по-прежнему люблю тебя! Арпик…»

Колька стоял среди двора зоны. Ветер трепал листок бумаги в руке.

«Надо помочь сыну!» — решился Николай. " И хотел отпроситься у бригадира на десяток минут.

— Иди к Макарычу! — сказал тот коротко.

Бугор, глянув на Кольку, понятливо ухмыльнулся и спросил:

— Подсос запросили? Кислороду не стало хватать? Сеструха? Иль курвища?

— Жена! Для сына просит…

— Дай письмо! — взял из рук резко. Стал читать, хмыкая на каждой строчке: — И ты поверил ей? Да тут брехни полные кальсоны! Темнуху лепит баба! Не деньги ей понадобились. А ты! Тебя воротить вздумала! Дурак будешь, коли клюнешь на это говно! Ведь ей неохота в блядях жить! Ладно, если чужие в рыло смеются! А это так и есть у ней! Кто ж иначе облает? Самое хреновое — впереди, когда и дети так назовут. Этого она не минет. Усекла! Вот и хочет очиститься за твоей спиной. В семейных канать. Но помни, коль повадилась кума в кумьих портках руки греть, уже не отучишь, покуда клешни не обрубишь! Доперло? Иль нет? Не верь ей, стерве! Предавшая однажды, в другой раз отнимет жизнь…

Николай долго колебался. Ворочался ночами на шконке. Ему виделось, как босоногий Пашка бежит по снегу в школу.

«Нет! Не могу больше мучиться», — пошел мужик в администрацию, попросил перевести с его счета на адрес Арпик сто рублей. Но само ее письмо оставил без ответа.

«Нет пути назад. Я не вернусь к ней никогда. Но сыну обязан помочь», — убеждал себя в собственной правоте.

А через месяц снова получил письмо. В нем была фотография сына. В школьной форме, с ранцем за плечами, большеглазый и серьезный, он был похож на маленького старика, заблудившегося в детстве.

«Коля! Позволь снова назвать тебя так! Спасибо тебе, что помог Павлику и сумел перешагнуть через свою обиду на меня. Ведь сын не виноват! И ты это понял! Я всегда знала, что ты самый умный и добрый человек на земле, за что всегда и любила тебя! Да, именно любила! Ведь ошибаются все люди. И я наказана самой жизнью за собственную глупость. Я раскаялась всем сердцем. Я плачу целыми днями. Я так хочу, чтобы мы снова были вместе и жили счастливо, как прежде. Ты не написал ответ на мое письмо. Но, знаю, я еще живу в твоем сердце, раз ты понял и помог. Я и сын… Не выгоняй нас из души и памяти. Мы любим и ждем тебя. Арпик»

Николай хотел выбросить, порвать письмо. Но не смог. Арпик опять сумела задеть за живое. И замерзшее сердце снова затрепетало.

— Козел! Нашел кому верить? Сопли распустил! Любит она, сучка облезлая! Просто пока рядом нет желающего. А появится шелудивый кобель, и тебя враз по боку. У таких, этих любовей, сколько волосьев на барбоске. Не счесть! Убедился, что не деньги, а ты ей нужен, чтоб грязь прикрыть перед всем светом! Вот и затарахтела про любовь, стерва! — злился Макарыч, пытаясь переубедить Кольку, отговорить от примирения с Арпик.

— Послушайте, мужики! Чего мы спорим? Ведь можно устроить ей проверку. Как мне когда-то. Пусть сам убедится, чего стоит бабья любовь? — предложил лысый Никанор, свесившись с верхней шконки.

— Во! Это то самое!

— Давай, Жорка! Валяй к столу. Строчи письмо прокунде! Пусть попробует продохнуть! — скомандовал Макарыч. И мужики вмиг облепили стол, как тараканы кусок хлеба.

— Не дадим бабью окрутить себя вокруг пальца!

— Ну, Жорик! Врежь ей по самой что ни на есть! Набреши, чтоб в спираль скрутилась! Постой, как за себя! — подбадривали мужики. И щуплый, верткий мужичонка важно уселся за столом, начал писать письмо к Арпик от имени всех зэков барака.

«Здравствуйте!» — написал Жорка первое слово и чуть не оглох от подсказанных эпитетов в адрес Арпик.

— Заглохните! Я не начальнику зоны строчу. Не главному лягавому. И тут мне ваших подсказок не понадобилось бы! Я — женщине пишу. Как решено, для проверки. А значит, без хамства. Понятно? — разозлился Жорик и снова взялся за ручку.

«Мы, друзья вашего мужа, не сразу решились взяться за это письмо. Но обстоятельства сложились так, что молчать далее не имеем права. Ваш муж попал в нашу зону два года назад. Уже тогда мы заметили некоторые отклоненья от нормы в состоянии его здоровья. Он часто кашлял," не спал ночами. У него была постоянно повышенная температура. А вот уже с полгода он откашливается с кровью и врач определил у него туберкулез. Конечно, он и теперь находится в больничке, поскольку стал опасен для окружающих. Мы — взрослые люди, заключенные, а и то общение с ним у нас запрещено. Говорит врач, что Николай долго не протянет. А на его лечение потребуется куча денег. Ведь жить ему и лечиться нужно в Ялте! Такое вряд ли вам под силу. Но беда не пришла одна. У вашего мужа случаются нервные срывы. И тогда он крушит все, что попадает ему в руки. Виною тому — пережитое. Он не отдает отчета своим словам и действиям. Ранее эти приступы были каждый месяц, теперь — еженедельно. Администрация зоны не возьмет на себя ответственность и постарается побыстрее выпихнуть его на волю. Если вы подтвердите свое согласие, его с сопровождающим привезут к вам. Одно знайте, Николая ни в коем случае нельзя устраивать на работу в коллектив. В квартире он должен жить в отдельной комнате, где не сможет ничего разбить и сломать. При этом его питание должно быть высококалорийным. Так говорит наш врач. Конечно, сам Николай никогда не напишет вам об этом. Ведь деваться ему некуда. Это мы знаем из его слов. Именно потому, а все туберкулезные больные — эгоистичны, он постарается вернуться к вам. Его счастье, что вы ждете и любите! Иначе куда деваться умирающему? А ему прочли ваши письма. Правда, он не смог ответить на них. Порезался куском стекла, с каким бросался на врача. Но… Говорят, любовь и не такое исцеляет. Мы от души желаем Николаю счастья и здоровья! Особо — в кругу семьи. Если любите, если и впрямь подтвердите свое намерение жить с ним, мы готовы сопровождать его всем бараком! Он стоит вашей любви! Дай Бог, чтобы она не замерзла на пути вашего мужа…»