Бог не Желает - Стивен Эриксон
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Вздохнув, Муштраф отозвался: - Империя уже не та, что прежде. Платит наемникам. И если этого недостаточно, как насчет найма тех, с кем мы еще вчера бодались?
- Предыдущий их наниматель помер, - заметил Штырь.
- Посмотри на нас, - резко сказала Шрейка. - Осталось трое.
- Зато совещания будут краткими, - ответил Муштраф и тут же махнул рукой. - Знаю, шуточка дурная. Прости. Нужно быть как Водичка.
Брови Шрейки взлетели. - Водичка? Твоя магиня с ножом?
- Но никто не знает, что она владеет магией.
- О чем ты, Муштраф? Все знают!
- Она не знает, что все знают.
- Что делает ее идиоткой, - бросила Шрейка. - Считаешь, все мы должны стать вроде нее? Идиотами?
- Она не видит реального мира, - объяснил Муштраф, - и даже людей вокруг. Она живет в своем личном месте, и каком месте! Полном мертвых друзей и живых друзей, которые скоро умрут, разумеется. А тем временем всё иное просто не существует! - Он сел прямее. - Завидую ей.
Шрейка окунула косу в вино и обсосала.
Оба солдата внимательно смотрели на нее.
Она оскалилась, вытащила кончик косы изо рта. - Драные мужики, все вы одинаковы.
Глава третья
В то время северными малазанскими провинциями на Генабакисе командовала кулак Севитт. О Севитт мало что известно, и вряд ли мы узнаем больше. Будет забавно представить историю как ряд свидетелей, выстроившихся пред нами и пытающихся говорить; но лишь у одного из десяти или двадцати рот не зашит нитками. Прошлое по большей части немо, а те выкрики, что все же донеслись до нас в настоящее, кажутся пародией на предзнание. Спорить готов, что любой и каждый разрушенный монумент был поставлен в честь глупости. Мудрость не выживает. Лишь тщетная слава, гордыня и фарс идиотизма.
Ох, о чем это я? А, кулак Севитт...
Кахаграс Пильт, Предисловие к "Введению в предварительные размышления о переосмыслении истории", Великая библиотека Морна
Поселение Серебряное Озеро в провинции Мелин
Хотя он и был охотником почти всю жизнь, той ночью ни разу не подумал разбудить жителей городка. Он давно не был ребенком. Многое повидал и уже знал, когда следует отложить лук, найти насест поудобнее и молча созерцать нечто удивительное.
У животных бывают повадки. Так легко думать, что это всё, что у них есть. Питаться, размножаться, растить потомство. Убегать от опасности и огрызаться, если загнан в угол. Он видел, как зверь ведет себя в страхе, в ужасе, в боли и отчаянии. Даже видел, как звери прыгают с обрыва, идут на смерть, и стадо становится единым существом, слепо убегая от того, чего даже не успело увидеть.
Он видел и других животных, хищников в погоне за добычей, знал, что нужда зачастую бывает жестокой и беспощадной.
У жизни свои узоры, иногда малые, иногда столь большие, что трудно бывает осознать. Растения, животные, люди. Все они вплетены в узор, хотят того или нет, признают это или нет. Время толкает всё и вся вперед; можешь плыть в нем, можешь сопротивляться.
В ту ночь, что еще не окончилась, поверхность озера нашла новый узор, какого охотник еще не видывал. Под разбитой половиной луны, объятые серебристыми молниями, под тихий рокот воды и треск сталкивающихся рогов карибу плыли по озеру. Тысячи или даже десятки тысяч.
На северном берегу озера стоял таежный лес, устья оврагов и ущелий скомканной картой расползались на восток и запад. Наверняка эти русла возникли задолго до озера, и былые потоки уходили в трещины скал, сквозь провалы и подземные реки. Мятый пейзаж простирался и на север, огибая обточенные бока гор Божьей Тропы, постепенно понижаясь в болота, а далее на сотню с лишним лиг лежала тундра.
У стад есть повадки, но никогда они не мигрировали так далеко на юг. Охотник был уверен. Карибу зимовали в лесу и весной обычно шли на север, по древним тропам в болотах, и дальше, по пологим холмам тундры.
Охотник никогда не заходил так далеко, но слышал рассказы жителей лесов северо-востока, торговцев мехами, янтарем и диким рисом. И сам иногда ловил карибу в лесу.
Понадобилась целая ночь, чтобы переправилось стадо. Случись такое дюжину лет назад, он помчался бы в поселение, собрав как можно больше охотников, и они устроили бы побоище, мечтая о грудах мяса, всех этих шкурах и целом состоянии копыт.
Жажда крови, решил он сейчас, самое стойкое чувство, но ушло и оно. Он устал от убийств.
Так что сидел, созерцая зрелище под серебристым лунным светом. Тысячи стали одним - одним нарушением вековой повадки. Не стоило лишь сидеть и восхищаться. Тут могла быть дюжина причин, и все важные, все следует разузнать... но то, что завладело его душой, заняло его мысли, пока ночь медленно ползла мимо и звери выходили на берег и разбегались, направившись на юг по пастбищам и обширным топким лугам на месте сведенных лесов, было куда как более глубоким. Люди смотрят на зверей и видят в повадках инстинкты, видят в зверях рабов своей натуры.
Во многих смыслах так и было. Но увиденное ночью показало охотнику, что любое животное - каждое животное - не только собрание инстинктов. Что звери не отличаются от людей. Каждая жизнь жива. Жива на людской манер. Надежды, даже мечты. Желания, о да, наверняка у них есть желания.
"Не желаю тонуть.
Не желаю, чтобы моего теленка утянула вода или сожрали волки.
Не желаю, чтобы стрела остановила мое сердце. Или пробила легкое, заставив захлебываться кровью, слабея, шатаясь, падая на колени".
Когда небо начало бледнеть, остатки стада покинули озеро, бредя в глубь лугов среди южных туманов. С мокрыми щеками он смотрел, как они уходят.
Приятели-охотники придут в ярость. Многие помчатся по следам, чтобы звери падали под ударами стрел. Но самое опасное, самое уязвимое для стада время миновало.
Лишь затем он решился сойти с холма, собрать заячьи силки и спуститься по дороге в этот последний день убийств. Последний.
Таверна "Трехлапый пес" стояла на конце улицы, у озера, занимая угол прибрежной дороги и главной улицы городка. Под нависающим над дверью балконом уместился огромный череп коня, в два раза больше нормального по южным,
