Что было, что будет - Элис Хоффман

— А про кого-нибудь из сидящих здесь можешь сказать? — Уилл решил отнестись к мнимому недугу Стеллы как к салонной игре. «Скажи, сколько у меня тузов на руках и сколько паршивых валетов, ответь, сколько мне осталось ходить по этой земле». — Как насчет тех двоих в углу?

Естественно, он выбрал их — двух привлекательных женщин лет за тридцать, хорошо проводящих время в ресторане. Одна из них — блондинка, бледненькая, с убранными на затылок волосами; ее подруга в черном платье, очень похожем на то, которое Джулиет подарила Стелле, нацепила на руки не меньше десятка серебряных браслетов.

Стелла бросила взгляд на их столик и тут же повернулась к отцу. В лице — ни кровинки. Ей хватило одного мгновения. Один взгляд — и она все узнала. От отца пахло виски и немного табаком. С соседнего столика убирали грязные тарелки, тихо ими позвякивая.

— Та, что в черном, умрет в собственной постели глубокой старухой. У нее остановится сердце.

— Хорошо. — Уилл пьянел все больше — Если хочешь знать, Стелла, это отличная смерть. Черт возьми, хотелось бы и мне так откинуть коньки. В том, что ты увидела, нет ничего плохого.

Уилл снова повеселел. «Разговаривайте со своими детьми-подростками, — советовала прочитанная до середины книга. — Относитесь к ним так, словно их идеи имеют какое-то значение».

— Как бы там ни было, уверен, что это твое ясновидение вроде гриппа. Поболеешь сутки — и все. Прими два аспирина, хорошенько выспись, Стелла, моя звездочка, а утром почувствуешь себя прекрасно. Проснешься с ясной головой.

Стелла тоже на это надеялась, потому что все эти видения были ей ни к чему. Любая девочка тринадцати лет на ее месте не нашла бы в них никакого утешения. Она заставила себя дышать медленно и ровно, перед тем как рассказать отцу все до конца. А потому не обратила внимания, когда официантка принесла счет вместе со своим телефонным номером и Уилл спрятал бумажку с небрежно нацарапанными цифрами к себе в бумажник. Стелла старалась не смотреть на вторую женщину за столиком в углу, рыжеватую блондинку с перерезанным горлом.

Официантка ушла, а Стелла удивила Уилла, усевшись к нему на колени, чего не делала уже много лет.

— Привет, — сказал Уилл, довольный. Возможно, у него все-таки был шанс стать хорошим отцом, да и вообще неплохим человеком. — Вот моя маленькая девочка.

Он даже не сразу понял, что Стелла плачет, уткнувшись в него лицом. Он почувствовал, как ее слезы промочили ему рубашку насквозь. А еще он почувствовал любовь к Стелле, пусть и бесполезную.

— Сегодня ведь твой день рождения, Стелла. Не плачь.

— Тогда обещай, что поверишь мне, — заговорила Стелла почему-то сердито. — Я серьезно. Поклянись.

Она пересела обратно на свой стул, чтобы видеть, как Уилл торжественно начертит в воздухе крест над своим сердцем или хотя бы на том месте, где должно быть сердце. Он внимательно слушал, пока дочь рассказывала об ужасной смерти женщины за угловым столиком, о том, как ее зарежут в собственной постели, как она откроет глаза и поймет, что через секунду темнота ее поглотит, о том, что у нее не будет ни одного шанса, если все так оставить и не предупредить бедняжку об опасности.

— Ты должен что-то сделать, — настаивала Стелла, — просто должен.

Ее уверенность не оставила Уилла равнодушным, и он на секунду даже стал как будто лучше. Ему ничего не оставалось, как попытаться оправдать свою высокую роль отца Стеллы.

— Ладно. Я скажу, чтобы она запирала окна и опасалась незнакомцев, но, если меня отволокут в психушку, тебе придется подтвердить, что это была целиком твоя идея.

Уилл Эйвери отправился к столику женщин и представился. Он указал на свою дочь, очаровательную девочку, которая смотрела на них немигающим взглядом через весь зал. Женщины рассмеялись, когда Уилл робко поведал им о предчувствиях Стеллы. Они вспомнили, как сами в тринадцать лет страдали от разыгравшегося воображения, верили в призраков, в любовь с первого взгляда — и куда это их привело? Взгляните на них: взрослые женщины, которые ни во что не верят, все подвергают сомнению, хотя, впрочем, не настолько, чтобы не дать своего телефона. Через секунду Уилл уже прятал в бумажник рядом с мятой запиской официантки номер блондинки.

— Кажется, они мне не поверили, — сообщил он Стелле, выходя из ресторана.

— В таком случае нам придется рассказать кому-то еще. Это наш долг, правда? Мы несем ответственность.

Ответственность. Сказывалось влияние Дженни. Только и думала, что о здоровом питании по часам, домашних заданиях, обязанностях по дому. А как Уилл повлиял на дочь? Чему он научил свою девочку? Руководствоваться в жизни только своими аппетитами и желаниями? Поступать как вздумается, не думая о том, кому это может повредить?

Они свернули на Мальборо-стрит и направились к дому. Мягкая сырость, какая бывает только в марте, обволакивала одежду, заставляла раскрываться бутоны магнолий. Уилл больше не поднимался в квартиру. Просто доводил Стеллу до дверей и отправлялся по своим делам. Хотя каким там делам? Выпить как следует, не меньше трех порций, чтобы заснуть? Ни с кем не общаться почти все время, не говоря уже о том, чтобы о ком-то позаботиться, кроме себя самого?

— Нам нужно что-то предпринять, — настаивала Стелла. — Ты должен придумать.

— Должен, — повторил Уилл.

Такая мысль до сих пор ни разу не приходила ему в голову. Стоя перед домом, где он прожил много лет, Уилл впервые подумал о ком-то другом, а не о себе. Интересно, рассуждал он, неужели все самоотверженные люди чувствуют то же самое: эту легкость внутри, невесомость.

— Обещай что-то сделать, папочка.

Стелла выглядела такой хрупкой, словно стеклянной, и в то же время твердой, как кремень, незыблемо уверенной в своей правоте. Какое счастье, что она у него есть. Какое счастье, что она смотрит на него такими глазами.

Уилл Эйвери прижал руку к сердцу и поклялся сделать то, что никогда прежде не пытался делать и даже не обещал. Он заверил дочь, что поступит так, как велит ему долг. Потом он поцеловал ее на ночь, проследил, как она поднимается по лестнице, и только тогда ушел в темноту. Ему казалось, что он дрейфует по Мальборо-стрит, словно сырой воздух превратился в воду, а он — в рыбу, плывущую по течению. Он стал стрелой, направленной в цель доверием и преданностью. Небо заполнилось сонным светом, как всегда называла его Дженни, сиянием тех созвездий, которые, как ей казалось, навевали сны большинству спящих. Вот чего ему особенно не хватало теперь, когда разрушился их брак: он очень любил слушать, когда Дженни пересказывала ему чужие сны. Он сам спал почти без сновидений. И чем дальше, тем меньше утешения дарил ему сон, превратившись в плоскую равнину сожаления, пустынный пейзаж, приходящий ночью к тому, кто так долго лгал, что больше не в состоянии узнать правду.