Точки пересечения. Завещание - Михаил Яковлевич Черненок

позвонил Коробченко, сказал, что находится на железнодорожном вокзале в Минске и хочет меня увидеть насчет того, о чем договорились. Встретились мы у входа в вокзал. Первым делом Жора упрекнул меня за то, что я дал ему «липовый» домашний адрес. «Ты, Сава, в дальнейшем шуточки брось. Горсправка работает четко», — сказал он. Я начал было сочинять, мол, родители поменяли квартиру, но Коробченко махнул рукой: «Не наводи тень на ясный день. Когда надо, найду тебя под землей». У меня имелось пять рублей. Чтобы задобрить Жоржа — это его настоящее имя, я предложил пообедать. Зашли в вокзальный ресторан. За обедом Коробченко спросил: «Как насчет немецкого «вальтера» с патрончиками?» Пришлось опять лгать: «Понимаешь, пока я находился в колонии, солдаты с миноискателями обнаружили склад, и теперь там ничего не осталось». Жорж обозвал меня нехорошим словом и сказал, что моя брехня добром не кончится. Чтобы задобрить его, я пообещал раздобыть денег. Под предлогом купить новую импортную куртку в этот же день выпросил у мамы сто рублей. Куртку купил в магазине отечественную за сорок рублей, остальные деньги отдал Коробченко, думая, что он сразу уедет из Минска. Однако 31 мая Жорж снова позвонил мне, потребовал еще полсотни, чтобы купить в дорогу что-нибудь из одежды. По его голосу чувствовалось, что он сильно выпивши. Я понял: вымогательству теперь не будет конца, и честно рассказал обо всем родителям. Папа хотел немедленно заявить в милицию, но мама сказала, что никуда заявлять не надо, а лучше мне уехать от уголовных дружков в деревню Ханевичи Гродненской области, где живет мамин отец, то есть мой дедушка. Утром 1 июня мама проводила меня на поезд. Коробченко больше я не видел. Куда и какого числа Жора уехал из Минска, а также, где он находится в настоящее время, не знаю. С моих слов записано правильно и мною прочитано». — Ниже стояла разборчивая подпись Вожегова.

В сопровождающем протокол письме оперуполномоченный Минского ОУР сообщал, что безвыездное нахождение Вожегова С. К. в деревне Ханевичи со 2 июня с. г. до настоящего времени подтверждается свидетельскими показаниями.

— Вот наконец стало ясно, что ничего неясно, — проговорил Бирюков, возвращая протокол Шехватову.

— Голубев вчера вечером звонил… — Шехватов помолчал. — Самое удивительное, Тюленькин «опознал» Вожегова, но подписать протокол опознания категорически отказался и начинает даже поговаривать, будто никакого нападения на него не было, а «Ладу» угнали, когда он купался в реке.

— Старик боится мести, — сказал Антон. — Не могу понять, откуда он узнал о «Трех богатырях»? Это ж, можно сказать, уникальная татуировка. И еще, Шурик Ахмеров сразу навел на след Вожегова. Что это, какой-то расчет или чистая случайность?

— Философы утверждают, что случайность — одна из форм проявления необходимости.

— Ни у Тюленькина, ни у Ахмерова я не вижу даже намека на эту «необходимость».

— Завтра из колонии должен поступить материал на Коробченко, может, что-то прояснится, — нахмурившись, сказал Шехватов. — Рассказывай, что вчера узнал.

Бирюков подробно пересказал собранную за день информацию. Заканчивая, добавил:

— Такие вот разрозненные факты, Виктор Федорович, получаются. Логическая цепочка из них не вяжется, а след Зоркальцева и его пассажира в белой кепочке оборвался для нас на повороте с Красного проспекта к улице Дуси Ковальчук…

— Отыскать бы этого пассажира — след потянулся бы дальше. Давай прикинем: куда Зоркальцев мог выехать по улице Дуси Ковальчук?

Бирюков подумал:

— На Мошково и Болотное. Но, судя по тому, что машина обнаружена в Рожневском урочище, Геннадий Митрофанович свернул с магистральной трассы на проселочную дорогу и заехал в наш район. Это, опять же, таит загадку: зачем ехать скверными проселками около трех часов, если можно всего за полтора часа промчаться по прекрасному шоссе?

— Обрати внимание, таинственный угонщик «Лады» Тюленькина тоже ехал из вашего райцентра в Новосибирск проселками. Не допускаешь мысли, что другой дороги он не знал?

— Допускаю и попробую выяснить, насколько хорошо Зоркальцев ориентировался в районных дорогах.

— Еще какие планы наметил?

— Планы большие. Поговорить с женой Зоркальцева — раз, с родителями Анжелики Харочкиной — два, с самой Анжеликой — три, с гарсоном Милосердовым — четыре. А там, глядишь, еще что-то непредвиденное выплывет.

— Считаешь, Харочкины оговорили Зоркальцева?

— Если верить Кудряшкиной…

— Можно ли ей верить?

— Знаешь, Виктор Федорович, по сравнению с прошлым годом Леля здорово изменилась. Многое, конечно, осталось прежним, но в целом она вроде бы поумнела. Во всяком случае, дурь из нее, как прежде, не прет наружу.

— Что ж, хорошо, когда люди умнеют… На Милосердова обрати особое внимание. По-моему, этот гарсон — темная личность, если выбирает жену по приданому, — Шехватов задумался. — Почему Кудряшкина наотрез отказалась от бирюзового перстня? Неужели Фарфоров солгал?

— Не мог Вадим Алексеевич солгать. Ложь — не в его характере.

— О Зоркальцеве какое мнение сложилось?

— Пока — смутное. В погоне за длинным рублем Геннадий Митрофанович, кажется, говоря языком футболистов, забил гол в свои ворота.

Шехватов посмотрел на часы:

— Мне, Антон Игнатьевич, пора на совещание. Вечером встретимся.

К высокому многоэтажному зданию геологического треста Бирюков подъехал на маршрутном автобусе в самом начале рабочего дня. Разговор с женой Зоркальцева состоялся в кабинете начальника отдела кадров, предусмотрительно вышедшего по «неотложному» делу.

Убитая горем Татьяна Петровна — по-девичьи хрупкая, с тонкими чертами лица и аккуратно уложенными в прическу каштановыми волосами — казалась осунувшейся, постаревшей. Одета она была в безупречно сшитый серый костюм, ворот которого прикрывал отложной воротничок синей в белую горошину блузки.

Беседа долго не клеилась. Тихим, срывающимся голосом Татьяна Петровна отвечала на вопросы лаконично, а большей частью вообще пожимала худенькими плечиками. Все, касающееся пожара и исчезновения мужа, для нее было «совершенно не объяснимым». Ничего не могла сказать она и о прошлом мужа, ссылаясь на провалы в памяти от переживаемого несчастья. На вопрос Бирюкова: был ли у Геннадия Митрофановича серебряный перстень с бирюзой? — по инерции сказала «не знаю», но вдруг задумалась:

— Простите, Гена носил на пальце такой перстень.

— Одиннадцатого июня он не оставил его дома?

— Нет, не оставил.

— Почему Зоркальцев уволился с завода?

— Гена расстраивался из-за какого-то конфликта на почве репетиторства и не хотел, чтобы об этом узнали в заводском коллективе.

— Конкретно не говорил, что за конфликт?

— Нет, но… незадолго до пожара на даче Гене звонила очень рассерженная женщина и, угрожая большими неприятностями, требовала вернуть деньги за репетиторство. По-моему, Гена называл ее Людмилой Егоровной…

— Не Харочкина?

— Фамилии он не упоминал. После я спросила Гену, чем это вызвано? Он усмехнулся: «Такая тупица попалась, что легче медведя научить четырем действиям арифметики».

— Ну и отдал Геннадий Митрофанович эти деньги?