Берег варваров - Норман Мейлер

— Монина больфе не хочет кафы, — сообщила нам девочка.

— А ты заткнись и ешь! — заверещала Гиневра и подтвердила свое распоряжение угрозой: — Смотри у меня, вот я сейчас ремень возьму.

Получив таким образом требовавшуюся ей долю внимания, девочка на время затихла. Она как-то не по-детски, а скорее по-старушечьи вздохнула и прижала ложку к щеке.

— Господи, сколько же я из-за нее в жизни упустила и потеряла. Если бы не дочка, я бы сейчас знаете какие деньги зарабатывала… — Гиневра покачала головой и отхлебнула кофе из чашки. — Никому, никому нельзя доверять. Взять, например, меня: знали бы вы, сколько выгодных предложений — как по работе, так и личного плана — у меня было, и что мы имеем на сегодняшний день… Давайте, что ли, покурим.

Мы закурили и некоторое время просидели молча.

— Зачем вы собираетесь тащить ее в Голливуд? — поинтересовался я.

Гиневра вытаращила на меня глаза, а затем сказала низким бархатным голосом, словно лакированным самовлюбленностью:

— Эх, Ловетт, Ловетт… Да что вы понимаете в женской доле. Если бы вы знали, какие испытания выпадают на долю женщины и какие разочарования уготованы ей. Неужели вы думаете, что судьба домохозяйки, связавшейся с мужем-неудачником, это предел моих мечтаний? Может быть, так оно и было бы, не попробуй я другой жизни. Знали бы вы, как я жила!.. Триумф за триумфом, победа за победой, любовники, ночные клубы — вот счастливые были времена. Между прочим, я могла бы выйти замуж даже за одного махараджу, представляете? А уж каким он был любовником… В общем, умел он свой прибор использовать, а уж калибром его природа не обделила… — Гиневра на пару секунд замолчала и, по всей видимости не рассчитывая на мою сообразительность, пояснила: — Я всегда это хозяйство так называю — прибором.

Я уже успел привыкнуть к ее манере разговора, по ходу которого Гиневра то взмывала в облака, по крайней мере эмоционально, то словно падала с небес на землю.

— Ну да, я понял, — кивнул я.

— Он умолял меня выйти за него замуж. Но я его отвергла. Хотите знать почему? Все просто: дело было в цвете его кожи. В общем, пока я решала, становиться ли мне махараджиней или же повременить, привыкая к кое-каким его странностям, поезд ушел. По правде говоря, хороший мне был урок: уверяю вас, доведись мне сейчас встретить другого ниггера с такими бабками, как у того махараджи, я бы своего не упустила. Поймите, Ловетт, мое состояние: я молодая женщина и при этом теряю свои лучшие годы сама не знаю на что. А ведь были времена, когда я крутила и вертела вами, мужиками, как хотела.

— Как же вы поедете в Голливуд? — Этим вопросом я попытался вернуть разговор на интересовавшую меня тему. — А ваш муж?

— Я уеду без него, пускай катится подальше. Да я за этого мудака только из жалости вышла. — Она обвела взглядом комнату, задержавшись на некоторое время на грязной посуде. — Я такая добрая… В этом корень всех моих неприятностей. Если бы вы увидели меня «при параде», одетой и накрашенной, то ни на секунду не усомнились бы в том, что от мужчин у меня отбоя не будет. Да стоит мне пальцем пошевелить, и вы к моим ногам косяками сползаться будете.

— Ой, пошевелите пальчиком ради меня, — глумливым тоном попросил ее я.

— Очень вам это нужно — со старухой связываться. Разве я вам пара. Мне ведь уже, страшно сказать, двадцать восемь. — Гиневра поводила пальцем по столу, словно рисуя какой-то узор на россыпи хлебных крошек. — Эх, если б я сказала вам, кто мой муж, вы бы, наверное, со стула свалились.

— Ну и кто же он?

Она заговорщицки улыбнулась:

— Ну да, так я вам все и скажу.

С улицы в комнату через открытое окно теплым ветром тянуло запахом листвы и дегтя. Мое тело вздрогнуло от неясного предчувствия. Где-то там, за стенами нашего дома, люди занимались любовью, и в вязкой летней жаре их тела покрывались потом. Эта влага, этот бальзам лета делал счастливым их существование в такой томный час. Забывшись, я уже протянул было руку, чтобы ласково прикоснуться к Гиневре.

— Ловетт, можно попросить вас об одном одолжении?

— О каком именно?

Она притворно доверчиво положила свою руку поверх моей ладони.

— Видите ли, я с большим удовольствием выпила бы сейчас рутбира[2]. Давайте вы, как воспитанный юноша, сходите в магазин и принесете мне бутылочку, а заодно я отдам вам накопившиеся у меня пустые бутылки, чтобы вы их сдали.

— Я вам вроде бы не нанимался бутылки сдавать, — раздраженно ответил я, недовольный тем, как она разрушила мое благостное и даже романтическое настроение.

— Ах, бросьте! Ладно, давайте поступим так: сдадите бутылки, принесете мне рутбира, а я вам выдам за это пятачок. — Деловую часть этого предложения она произнесла с трудом, явно преодолевая большое внутреннее сопротивление.

В ответ я только рассмеялся:

— Как вы думаете, сколько мне лет?

Гиневра покачала головой с самым серьезным видом.

— А что, по-моему, все честно, — рассудительно сказала она. — Вы идете по жаре в магазин и честно зарабатываете свое вознаграждение.

— Да не нужны мне ваши пять центов!

— Ну и что, принесите мне тогда пива просто так и сдайте все-таки бутылки.

Это был уже какой-то детский сад.

— Ну хорошо-хорошо, иду — Я взял протянутый мне четвертак и вышел из комнаты — прямо скажу, далеко не в лучшем настроении. Я был зол на себя за то, что согласился быть у нее на посылках. На кой черт сдалась мне эта сумасбродная, растолстевшая баба, практически похоронившая всю свою привлекательность под бесконечными стенаниями о своей тяжкой доле и похвальбами себе любимой. И все же я хотел ее. С моей точки зрения, нам с Гиневрой ничто не мешало время от времени уединяться в моей чердачной комнатушке и превратить это лето в цепь таких приятных свиданий.

Я купил две бутылки рутбира, большую карамельную конфету и поспешил домой.

— Вот, забирайте свой четвертак, — сказал я Гиневре с порога. — Все остальное — подарок.

— Ах, как это любезно с вашей стороны.

Она схватила протянутую монету — жадно, как неожиданно свалившееся на нее сокровище. — Видите, я, между прочим, ради вас переоделась.

Уж что-то, а это я заметил, как только перешагнул порог ее квартиры. Сердце мое учащенно забилось. На Гиневре была легкая блузка на бретельках и короткие бриджи. Ее пышное тело с трудом умещалось в таком небольшом количестве ткани.

— Говорите, для меня переоделись? Ну-ну.

Гиневра глупо расхохоталась:

— А что такого? Ну не могу я укутывать себя кучей одежек в такую жару. Не будь рядом людей, я бы вообще с удовольствием голой ходила. — Она замолчала, словно призадумавшись над тем, что только что произнесла. — Знаете, а ведь нудисты, похоже, не дураки. Что-то в этом есть.

Пока меня не было, Монина успела спуститься с детского кресла и теперь ходила по комнате. Пару раз она открыто и бесхитростно пыталась поймать мой взгляд, а кроме того, я время от времени замечал, что она исподтишка рассматривает меня.

— Тятя Лафет касивый, — сообщила она матери.

— Это она о чем?

— Она говорит, что вы — дядя Ловетт — красивый, — рассмеялась Гиневра. — А знаете, Ловетт, она, наверное, не так уж и неправа.

Теперь и ребенок и мать уже вдвоем смотрели на меня в упор. Я, по правде сказать, чувствовал себя под этими взглядами не слишком уютно. А Монина и вовсе стала меня раздражать. Мне даже показалось, что у девочки какие-то проблемы с развитием — слишком уж невнятно и примитивно даже для этого возраста излагала она свои мысли.

— А когда, кстати, у нее тихий час? — как бы невзначай поинтересовался я.

— Какой там тихий час, она вообще днем не спит. Я таких детей в своей жизни не видела. Точь-в-точь такой же режим, как у меня. Нет, честное слово, она и спать ложиться за полночь. Ну, может быть, не ежедневно, но через день это точно. — Гиневра сделала большой глоток рутбира и протянула бутылку Монине. Та, не то подражая маме, не то кривляясь и пародируя ее, запрокинула голову и поднесла бутылку к тубам. К сожалению, хорошей координацией движений девочка похвастаться не могла и, промахнувшись, расплескала часть напитка — по полу, по подбородку и по сорочке.

— Неряха! — завопила на нее мать.

Монина захихикала и вновь сообщила нам с Гиневрой:

— Тятя Лафет касивый.

— Слушайте, Гиневра, давайте посидим где-нибудь в другой комнате, — предложил я. — А Монина пусть поиграет, например, в спальне. — Монина, ты же хочешь поиграть в спальне?

— Нет!

— Она все время за мной ходит, — объяснила мне Гиневра. — Ни на шаг не отстает. Монина просто не может без меня. — Зевнув, она добавила: — Предлагаю перейти в гостиную.

Судя по всему, слово «гостиная» было своего рода паролем для переключения регистра ее настроения. Сменив непринужденный тон, которым она говорила со мной последние полчаса, на уморительно жалкие светские интонации, она, словно смилостивившись, сказала: