Домзак - Юрий Буйда

Он резко встал со скамейки, потянулся и, закрыв за собой узкую калитку в ограде, направился к выходу. Бабушка, отец... северо-западная Лента... Чем же она болела? Забыл. Как забыл и все свои обиды на отца - вспоминался только жалобный его голос. Да обстоятельства нелепой смерти: бьющийся в эпилептических корчах мужчина, неудержимо надвигающийся по обледенелой мостовой огромный грузовик...

Старухи все еще судачили на лавочке у входа.

- Можно составить вам компанию? - галантно поинтересовался Байрон, опускаясь на край скамьи.

- Ты не Бароном ли Тавлинским будешь? - спросила старуха с редкими седыми усиками и россыпью крошечных родимых пятен на щеках.

- Байрон. Он самый. - Он налил в пробку виски, протянул собеседнице. Со здоровьицем.

Та с усмешкой взяла пробку, понюхала и выпила. Ее товарка расправилась с виски таким же манером.

- На деда похож, - сказала маленькая. - Вылитый.

- Змею от змеи не отличишь, - сказала высокая усатенькая. - Прости меня, грешную, но дед твой был козел козлом. Убили, говорят?

- Убили.

- Свят, свят...

Старухи разом перекрестились.

- На том свете Господь разберется... - неопределенно проговорила маленькая. - Всем воздастся.

- Ему-то достанется, - без злобы сказала высокая. - Я сама в Домзаке жила, сколько раз его там встречала - не счесть. Одно время к Наде Зверевой наладился, она тогда как раз с мужем развелась. А как она забеременела, так он ее и бросил. С тех пор она и запила. Потом и замуж вышла, а все равно пила не переставая... и второго мужа потеряла...

- Сама виновата. Кто ж его не знал? Все знали.

- И ты, что ли?

Маленькая задохнулась от негодования.

- Язык у тебя - что у дьявола: шипастый, Вера!

- Да показал бы он тебе тогда сторублевую - ты б до Москвы без штанов дернула б!

- Я без штанов никогда не ходила! И с козлами не вязалась, как некоторые.

- Ты это про кого? - подобралась усатая.

Байрон встал, попрощался - но старухам было уже не до него - и направился к машине, оставленной в жидкой тени берез. Издали разглядел женскую головку, склоненную над книгой.

- Привет! - Он сел за руль. - Что читаем?

- Что придется, - ответила Диана. - От тебя опять как из винной бочки...

Она бросила книгу на заднее сиденье.

Он оглянулся: "Нарцисс и Гольмунд" Гессе.

- Цыц, принцесса, - весело отозвался он, запуская двигатель. - Домой или куда-нибудь?

- Домой неохота: Нила как убитая ходит, остальные еще не вернулись. А давай-ка я лучше за руль сяду, а? От греха подальше.

Пожав плечами, Байрон вышел из машины и сел на пассажирское место.

Диана с места газанула на всю катушку.

- Чего машину не запираешь? Здесь хоть и не Москва, но сопрут - ахнуть не успеешь. - На развилке не раздумывая свернула направо - к центральной площади. - Ты к бабушке ходил?

- И к отцу. Поехали на мост - оттуда вид хороший. - Он хлебнул из горлышка, потянулся. - Хорошо здесь!

- Наездами - да.

- Ты мои подарки успела разобрать? Извини, хотел сам преподнести, да вот... Книги, диски, кассеты...

- Спасибо, разобрала. Вот только когда читать все это - не знаю. Байрон, я же в Высшую школу экономики поступила.

- Во страсть! - с восхищением проговорил он. - В святая святых экономического либерализма. За тебя, принцесса! Я рад, правда. - Он снова глотнул. - Но зачем тогда тебе Шатов?

- Там видно будет...

- Дед успел подкинуть тебе на учебу, жилье и так далее? А то не стесняйся: у меня хватит. - Допил виски и закрутил пустую флягу пробкой.

- Майя Михайловна говорит, что ты и в Москве киряешь, как бешеный. Когда ж ты успеваешь на бирже играть? Кстати, как ты вообще в это дело ввязался? Ты мне никогда про это не рассказывал.

Байрон закурил, опустив боковое стекло.

- Друзья помогли. Вместе служили в Афганистане, потом встречались - они в столице осели. Не то чтобы не разлей водой, но раза два-три в год встречались. Артем экономический закончил, сейчас в одной суперкомпании начальником департамента. Аршавир тоже где-то учился после армии, служил в КГБ, сейчас в какой-то информационно-аналитической фирме командует. Но, судя по всему, эта фирма - явная "дочка" ФСБ. Что-то вроде экономической разведки и контрразведки. Когда я из прокуратуры ушел, предложили мне в консалтинговую фирму пойти. Шахматно-юридические этюды решать. И бабки неплохие, и все прочие условия... Но, видишь ли, я пятнадцать лет занимался чистой уголовкой: убийства, дедовщина, хищения оружия и так далее. Надо было, по сути, переучиваться, а значит, начинать с нулевой должности. Я же, как тебе, может быть, известно, человек высокомерный... ну, не сложилось... Вот тут ребята и помогли. Артем и Аршавир. Биржевые-то хитрости я быстро освоил - на полулюбительском уровне, конечно, - но им и этого оказалось достаточно...

- Они были твоими инсайдерами, - догадалась Диана. - Шпионами!

- Что-то вроде. Они наводили меня на компанию, которая разогревает акции почти что на пустом месте, и подсказывали, когда эти акции покупать свально, а когда разом продавать. Но это - случай. А чаще рутинная слежка за курсом, открытые позиции, короткие позиции, стоп-лоссы, фьючерсы и прочая мутота. Я и до сих пор по-настоящему не осовоил этот словарь. Любой двадцатилетний мальчишка-биржевик даст мне сто очков вперед. Дед помог стартовым капиталом, да у меня еще от продажи старой квартиры кое-что оставалось, так что играл я не с пустыми руками. Для Артема с Аршавиром это было благотворительностью, разумеется, а для меня - двадцать-тридцать тысяч в месяц. Впрочем, бывало и меньше, но редко...

- На виски хватает.

- Миленькая, биржевые торги начинаются в половине одиннадцатого утра, поэтому я успевал к тому времени выпить, отоспаться, еще раз выпить, вздремнуть, принять душ, позавтракать и сделать первый звонок брокеру. А вечерами - книги или видео. В последнее время чаще видео, чем книги.

Медленно проехав по мосту, Диана свернула с шоссе на узкую грунтовую дорогу, пролегавшую через рощу (деревья карабкались на холм, голую вершину которого занимали двухэтажные дома), и вскоре остановилась.

Байрон снова закурил.

- После Афгана я чувствовал себя этаким Растиньяком - Москва лежала у моих ног. Я читал Карабчиевского, Плевако, Александрова и Кони, я читал Достоевского и запрещенного Набокова - "Дар"... Я считал, что непременно завоюю мир - во всяком случае, мой мир - тот огромный кусок хорошей, правильной, если угодно - праведной, интересной жизни. Я ни секунды в этом не сомневался даже после матримониальных моих неудач - ну их к черту! Невзирая ни на что я был твердо уверен в себе, в том, что я - лучший. И Чечня подхлестнула меня, повела, хотя, конечно, нас, военных следователей, ненавидели все - и солдаты, и офицеры с генералами, и местные. Я дышал полной грудью, принцесса. По инерции все эти чувства, ощущение личного могущества и значимости не оставляли меня и после того, как я потерял ногу... Но жизнь - как, впрочем, и следовало ожидать, оказалась стократ сильнее меня. И безжалостнее. Я не жалуюсь. Я отношусь к тому разряду отчаявшихся людей, которые считают, что жаловаться - ниже их достоинства. Занятие бесприбыльное и унизительное.

- Ты отчаялся? - тихо спросила Диана, прижимаясь к нему плечом. Отчаялся, заметался - и запил. Только не подумай, что я осуждаю тебя.

- Отчаялся, - тупо повторил он. - Если из года в год вкалываешь, как проклятый, и ловишь от этого настоящий кайф - куда там алкогольному! - а потом вдруг все обваливается... Все, понимаешь? - Он достал из бардачка еще одну фляжку, выпил, глядя перед собой незрячими глазами. - У меня вдруг появилась бездна свободного времени. Пока я валялся по госпиталям... а потом - эти вечера... Перебираешь прошлую жизнь: были жена с сыном потерял, и потерял безвозвратно. Сожалею об этом? И вдруг понимаешь: уже не сожалею. Ужас. Вот это и есть ужас: когда думал, что не сможешь без них прожить, а оказалось - еще как можешь. О второй жене и не говорю: она мне изменила, тут все ясно. Но ведь поначалу какая обида была! Кому изменила? Мне. Самому-рассамому - мне, единственному...

- Обними меня... вот так, рукой...

- А? Да, спасибо, малыш. - Он снова приложился к фляжке. - Много свободного - по-настоящему свободного времени, которого обычно офицер попросту лишен...

- Но ты же не в казарме жил - подъем, отбой...

- Это не имеет значения. Я служил. Более или менее строгий распорядок дня, дежурства, командировки - а я любил ездить в командировки, опасность это когда я попал в группу, работавшую по Чечне... И вдруг время свалилось на меня, как камень. Пока вкалываешь с утра до вечера, а иногда и сутками напролет, время - это ты и есть. Оно не просто шагает рядом, в ногу, - оно и есть твоя жизнь, размеренная и безотлагательная. А потом вдруг - обрыв. И время, продолжая оставаться тобою, превращается в щелочь. Я где-то читал, что тайком расстрелянного Берию растворили в щелочи, чтобы и косточки ни одной не осталось... Вот и со мною происходит что-то подобное. Щелочь исподволь разъедает меня, пока от меня не останется ничего. Ни-че-го. Душа? Но я не верю в Бога. А больше и нечему уцелевать. Ты будешь смеяться, но я вдруг начал задумываться о смысле жизни. В сорок-то лет! Какого рожна я жил, думал, любил и ненавидел, стремился к чему-то, мечтал... Ну, конечно, какое-то время обо мне будут вспоминать родные, друзья, но и они забудут такова жизнь. Я подарил тебе одну книжку - Гессе... У меня хорошая память. Обрывок одной фразы, извини, что называется, просто врезался в память... Что-то вроде: реализуя себя, человек, каков бы он ни был, совершает высшее и единственно разумное деяние, на какое он только способен. На грани банальности! Но фразы вроде этой бьют по нервам, если человек только об этом и думает... Что такого я реализовал или должен реализовать, чтобы сказать себе: да, я совершил высшее и единственно разумное деяние, на какое я только был способен? Что? Неужели - ничего? Что останется после щелочи? Я пытался махнуть рукой на всю эту муть, пытался и пытаюсь забыться... но чем меньше времени остается, тем больше, черт подери, об этом думаешь!