Пиво, стихи и зеленые глаза (сборник) - Михаил Ландбург

– Справедливости требую! – объяснил Ади.

Полицейский жадно глотнул воздух и немного помолчал.

– Дурак ты, Ади! – сказал он потом.

– Что ж, – постучав себя в грудь, Ади загадочно улыбнулся, – дуракам закон не писан!..

И вновь, разгоняя печаль по площади, захрипела валторна.

– Иди! – сказал полицейский. – Прошу тебя, убирайся!

Весь день Ади бродил по городу, потому что, объявив по покойному носорогу траур, решил на работу не выходить, а вечером на тротуаре, где были выставлены жёлтые столики с зелёными стульчиками, он увидел полицейского. Тот закончил свою дневную смену и теперь облачился в штатское.

– Присаживайся! – пригласил полицейский.

Ади попросил бутылку пива, присел рядом и опустил валторну, словно ружьё, к ноге.

На небе появились первые звёздочки.

– М-м-да, – вдруг сказал полицейский.

Ади молча посмотрел на полицейского, потом на проезжающие мимо них автомобили.

– Днём мою жену уволили с работы, – задумчиво проговорил полицейский. – Они это называют «реорганизацией»… Знаешь, теперь вся страна реорганизуется…

– Во что? – спросил Ади.

Полицейский махнул рукой.

Они молча смотрели на дорогу, потом на небо, потом выпили ещё по бутылке пива, и, уходя, полицейский сказал:

– А трубу свою убери!

* * *

Ади вернулся на площадь, когда луна стояла высоко над городом. По подоконнику одного из окон мэрии прохаживалась тощая ворона, которая, заметив Ади, вдруг встряхнула головкой и закричала пронзительно и злобно. «Мне ты и на хрен не нужна, – подумал Ади, – в конце концов, финансами города распоряжаются не вороны». Расчехлив валторну, он объявил:

– Фредерик Шопен. Похоронный марш.

Изумлённо поглядывая на площадь, светила луна. Ади подумал о носороге, и о Шопене, и о том, что не все, кто мертвы, умерли навсегда, и что не все, кто живы, живут на самом деле.

И вдруг ворона умолкла.

«Сейчас, – решил Ади, – сейчас за мной приедет полицейский наряд».

Валторна заиграла похоронный марш.

Холодно и мрачно мерцали окна мэрии, и с пустынных ночных улочек города к освещенной луной площади стали сбегаться бездомные собаки.

Мимо

Скверик над морем был крохотный – узкая песчаная дорожка, несколько густых кустов жасмина и три скамейки. Старик присел на одну из скамеек, глубоко вдохнул в себя запах кустов, посмотрел на утреннее небо и улыбнулся, вдруг вспомнив, как много лет назад на одной из вильнюсских улиц его задержала одетая в тонкую кожаную перчатку женская рука.

– Сегодня праздник! – сказала молодая женщина.

– Да-да, – отозвался он, – Новый год!

– А вам, вроде бы, тоскливо?

Он не знал, что сказать.

– Надо веселиться! – загадочным голосом проговорила женщина.

Он молча заглянул в глаза женщины – они были большие и ожидающие.

– Почему вы молчите? – спросила она.

Он пожал плечами, потом сказал:

– Хотите, приглашу вас в оперу? Дают «Травиату»… Хотите?

Женщина вдруг рассмеялась.

– Сумасшедший! – сказала она и, убрав руку, прошла мимо.

Теперь на песчаной дорожке скверика он увидел мужчину и мальчика. Они шли торопливыми шагами, и у них были озабоченные лица.

– Обещаю, – сказал мужчина, – куплю тебе другой мячик!

Мальчик показал на один из кустов.

– Вчера мячик закатился сюда.

Приподнявшись на носки, мужчина заглянул за куст.

– Но здесь его нет!

– Он закатился сюда, – упрямо повторил мальчик.

– Бог с ним! – сказал мужчина. – Куплю тебе другой…

– А тот?.. – мальчик не отходил от куста и тихо всхлипывал.

Старику захотелось сказать мальчику, что огорчаться не надо, что всё ещё будет замечательно, но мужчина взял мальчика за руку, и они прошли мимо.

«Ещё будет замечательно!» – на обратном пути домой думал старик.

Напротив шла женщина, и вдруг ему захотелось, чтобы она, вытянув перед собой руку, задержала его. Молча… Не говоря ни слова… Но женщина прошла мимо.

Обернувшись, старик стоял и долго смотрел, как женщина удаляется, удаляется, удаляется.

«Снова мимо…» – с грустью подумал он, но тут же, словно о чём-то вспомнив, торопливо встряхнул головой и, нисколько себя не сдерживая, громко, на всю улицу, рассмеялся.

Выходной день

Было утро выходного дня, но заставить себя заниматься этим женщина не могла. Во всём доме занимались этим, и на всей улице занимались этим. Она не могла. Не в это утро. Вчера, когда сосед сообщил, что её пёсика раздавил автобус, она вдруг почувствовала, как в ней высохло её нутро. Заперев себя в ванной, женщина пустила воду и долго простояла там неподвижно. Потом на кухне плеснула в стакан немного водки и стала босиком ходить по комнатам, отпивая из стакана и пугаясь тусклого блеска предметов.

– Изводишь себя? – сказал мужчина, когда она вернулась в постель.

Она не ответила. Пыталась уснуть. Не могла.

Было душно; ни открытое окно, ни распахнутая на балкон дверь не спасали.

– Ласковый он был, – вдруг проговорила женщина. – А теперь его нет…

– Есть я!

– Вот именно!.. – женщина поднялась с кровати, ушла на кухню, вернулась с недопитым стаканом водки.

– Гадость это – пить водку в кровати! – сказал мужчина.

– Потерпи, пожалуйста!

– Пёсика всё равно не вернуть…

– Не вернуть… – женщина отпила из стакана и откинулась на подушку. – Не вернуть…

Мужчина положил к ней на живот свою большую горячую ладонь, и вдруг женщина вспомнила, как однажды пёсик исчез на двое суток, а когда вернулся, долго не мог унять дрожь; утих лишь тогда, когда она искупала его под тёплой струёй воды, а потом положила к себе на живот.

– Убери! – попросила женщина.

– Можно другого пёсика достать, – сказал мужчина, убирая ладонь.

– Как это другого? – женщина покачала головой.

Мужчина подумал об испорченном выходном дне.

– Может, он заболел, а я не знала, – сказала женщина.

– Может и так…

– А может, он умереть хотел?

– Разве у него была на то причина?

Женщина снова потянулась к рюмке.

– А тебе? Тебе когда-нибудь умереть хотелось?

– На фига? – сказал мужчина.

Женщина молча повела плечами, а потом долго лежала с закрытыми глазами.

Мужчина хотел снова положить ладонь на живот женщины, но передумал. Он сел в кровати и потянулся к ручке приёмника. Сообщали, что в ближайшие дни ожидается повышение температуры.

Три, четыре, пять…

Когда я называю по привычкеМоих друзей забытых имена,Всегда на этой странной перекличкеМне отвечает только тишина…

Пока девочка прижимается лбом к старой пальме и считает «один, два, три, четыре, пять», дети успевают разбежаться по двору.

– Всё, – кричу я девочке, – можешь обернуться!

Обернувшись, девочка спрашивает:

– Ты кто?

– Ури! – говорю я.

– А почему стоишь здесь?

– Здесь мой двор!

– Твой двор?

– Я жил здесь… А ты – Рита?

Девочка рассмеялась.

– Я – Дина! – сказала она.

«У Риты были такие же ножки-соломинки», – думаю я и слышу, как из окон доносится знакомый запах жареной рыбы.

– Можно мне поиграть с вами? – спрашиваю я.

– Мы в прятки играем, – объясняет девочка.

– И я хочу…

– Делать тебе нечего?

– Как тебе сказать…

– С ума сходишь?

– А как ты узнала?

– Когда у папы закрывают фабрику, и ему приходится сидеть дома, мама говорит, что папа от безделья с ума сходит!

– Ясно! А в прятки он играет?

– Мой папа взрослый! Взрослые искать не умеют…

– Ты так думаешь?

– Взрослые делают это плохо…

* * *

Однажды я искал Риту целых полчаса, а потом оказалось, что она сидела между ящиками с мусором и едва не задохнулась.

– Наконец-то! – обрадовалась тогда Рита. – Наконец-то нашёл!

– Не я, так нашли бы кошки… – смеялся я.

– Лучше, пусть ты…

* * *

– Взрослым быть не хочу! – говорю я Дине. – Хочу искать…

– Ладно, – пожимает плечиками Дина, – только, кто новенький, тот ищет… А мы спрячемся заново…

– Что ж, всё по правилам, – говорю я и, прижавшись к старой пальме, закрываю глаза. – Один, два, три…

Мне вдруг кажется, что стоит лишь обернуться, и я увижу Риту…

– Четыре, пять… – я иду искать!

* * *

Риту я бы отыскал, если бы тогда, под Бейрутом, мой танк не подбросило…

– Один, два, три… – неужели взрослые искать не умеют?

* * *

С войны я вернулся с забинтованными руками и обожжённым лицом. Днём спал или просто лежал на коричневом диване, а по вечерам, когда падал дождь, накидывал на себя серый плащ отца и бродил возле дома. Пряча лицо в воротник, я поглядывал на пробегающих мимо девчонок, а забинтованные руки скрывал под плащом.

Иногда заходил в какой-нибудь бар, в надежде, что увижу что-либо забавное, но там ничего забавного не замечал. И в театре не замечал. И в музее… «Рита, – звал я, – Рита!»

Дождавшись меня, отец доставал из пачки сигарету, прикуривал её и подносил к моим губам. Мы стояли в темноте возле нашего подъезда и слушали, как потрескивает сигаретная бумага, а потом молча входили в дом.