Избранник Божией Матери. Преподобный Иосиф Оптинский: житие и наставления - В. Н. Карагодин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Вскоре о. Иосиф и официально был утверждён духовником Шамординских сестёр наравне с скитоначальником старцем о. Анатолием, и потому два раза в год — Петровским и Успенским постами — приезжал в Шамордино для исповеди духовных детей старца Амвросия, перешедших теперь к нему (а в зимнее время сёстры ездили к нему).
Для скорбных сестёр приезды эти служили большой радостью. Его встречали и провожали, как покойного батюшку Амвросия. Такою же тесною толпой окружали они его, также сопровождали во время осмотра монастыря и также нежно и усердно заботились о покое того, кто с такою любовью принял на себя все тяжелые заботы о них. Батюшка Иосиф сделался для них вторым отцом: их нужды, их скорби были для него своими, их душевное спасение — дорого.
В Шамордине он никогда почти не оставался ночевать, сколько его ни упрашивали. «Нет, — говорил он, — хоть и поздно, а как-то приятно ехать по той дороге, по которой ездил батюшка и аз с ним». Сколько любви к старцу и глубокой грусти по нём скрывалось в этих словах!
Но скоро эти поездки прекратились совсем; его слабый организм не выдерживал продолжительного утомления; и однажды, заболев в Шамордино, старец не стал больше туда ездить и даже не видел нового отстроенного собора.
В Оптиной жизнь его была тоже трудовая: с утра выходил он на делание своё и оставался на нём до вечера, как верный слуга Божий. С 8-ми часов начинал он приём посетителей. После трапезы, на которую, когда был здоров, всегда ходил неопустительно, он несколько отдыхал. С 2-х часов опять принимал до 8-ми часов, а иногда и позже; после чего всегда выслушивал прочитываемое келейниками вечернее правило. Летом, после 2-х часов в жаркие дни, он выходил в лес, куда дозволялось сопровождать его желающим. Все обыкновенно шли поотдаль, а старец впереди с кем-нибудь занимался. Когда садился он для отдыха, то рассказывал что-нибудь назидательное. Эти духовные прогулки в пустынном лесу со своим наставником напоминали древнюю пустыню с её отшельниками. Келейники у него поначалу оставались те же; но вскоре одного из них взяли в монастырь, и старец долго оставался с одним, пока настоятель не прислал ему другого и велел оставить за послушание.
Вообще во внешней жизни он был очень строг к себе; никогда, несмотря на своё слабое здоровье и непосильные труды, он не позволял себе никаких послаблений. Только последние годы перестал ходить на трапезу, так как вообще не мог выходить на воздух; а прежде даже вечером в его келье не разводился очаг; впоследствии же на ужин ему приготовляли жиденький кисель, или рисовую кашицу. Вина он никогда не употреблял; даже в случаях болезни, когда это ему было необходимо и врачи настоятельно требовали, он не соглашался и строго останавливал близких, упрашивающих его подкрепить свои силы, говоря, что это лишнее и чтобы больше ему об этом не говорили.
Когда по праздникам служил собором в монастыре, пока был в силах, никогда не позволял себе ездить, а всегда и зимой, и осенью в непогоду ходил пешком. Также и в одежде был строг к себе. Долгое время носил он выношенный меховой подрясник, который уже не грел, а только тяготил его, слабого и зябкого, и никак не соглашался переменить его. Наконец, уже усердствующие, не спрашивая у него, купили мех и сшили новый подрясник, который батюшка принял с любовью, не желая огорчить усердия своим отказом, но и то велел переменить воротник, чтобы ничем не отличаться от простого монаха.
От служения он никогда не отказывался, когда его назначали. И если станут его просить, чтобы он отказался в непогоду или по нездоровью: то он строго и внушительно отвечал: «Мы этим живём — как же от этого отказываться».
Спал старец очень мало, и днём не всегда ложился, а занимался чтением и молитвой. Однажды когда заметили ему, что он изнуряет себя, лишая и малого отдыха, на это батюшка ответил: «Да разве отдых состоит в том, чтобы спать, — на это есть ночь, а днём довольно и так одному побыть». Когда скорбели по поводу его изнеможения от трудов, он обыкновенно приводил в пример св. Феодора Студита, который сам томясь в заточении, утешал и ободрял скорбящих братий и, несмотря на свои страдания от согнивающих ран, писал наставления своей пастве. «Вот какая любовь была», — добавлял смиренно старец. Времени он никогда не терял в праздности, — всё у него было распределено; замечательно, что будучи уже старцем, когда ему почти не оставалось времени на отдых, он, улучив свободную минутку, или брал книгу, или занимался переклеиванием старых конвертов на внутреннюю сторону, которые затем употреблялись для рассылки писем по ближайшим монастырям. Всё у него было во время и в меру; и оттого, может быть, у него всё так и спорилось, и все были удовлетворены.
В обращении он был удивительно ровен со всеми. Всегда приветливый и участливый, он ни перед кем не заискивал, никого не привлекал, никого не отличал; даже для лиц высокопоставленных он не изменял своих порядков. Родственников, приезжающих к нему, он принимал наравне с прочими в той же приёмной и беседовал с ними; но никаких чаепитий и никаких особых утешений родным не предлагалось. Вообще он никого к себе не звал и никому не отказывал.
Одна особа обратилась к нему в письме с просьбой принять её в своё руководство, поясняя что её многое смущает и беспокоит. Не получив на это письмо ответа, она приехала сама в Оптину и так расположилась к старцу, что открыла ему свою душу. На вопрос же её, почему батюшка не ответил на её письмо, он сказал: «А я ждал, что вы вслед за этим напишите, что вас смущает». «Я не решалась этого сделать без вашего позволения и думала, что вы меня не примете», — возразила госпожа. «Да разве старцы когда отказывают, кто к ним обращается», — сказал он ей на это.
Принимая всех без различия, о. Иосиф всегда отвечал на
