Встреча с пришельцем (сборник) - Юрий Прокопенко

— Ты мне сказок не рассказывай, — с раздражением перебила дочку Люся. — Разве я не слышу, как ты хрипишь? Завтра врача придется вызывать. Уверена — грамм четыреста мороженого съела. Хотя прекрасно знаешь, что с твоим горлом нельзя ни грамма холодного…

— Ну говорю же тебе — не ела я вчера мороженого, — чуть не плакала Леся.

— Кого ты вздумала обманывать? Хоть бы нашла в себе мужество сознаться: да, мама, не выдержала…

— Не ела я! — повысила голос Леся.

— Ты что себе позволяешь? Кричать на маму! Я с тобой вообще не буду разговаривать! И никуда мы сегодня не поедем.

Леся обиженно замолчала. А через минуту сказала миролюбиво:

— Если ты так настаиваешь, то ела я мороженое. Триста грамм. Признаю, что поступила плохо…

— Вот и молодец! — растрогалась Люся. — Главное — никогда не обманывать. За правду я могу тебе все простить…

Леся осторожно приоткрыла дверь и, убедившись, что я уже проснулся, вбежала в комнату и весело приветствовала меня:

— Доброе утро, Валентин Сидорович! Поедете с нами в лес?

— В лес еще рановато. Пусть немного подсохнет.

— Совсем не рановато. Подснежники уже вовсю продают. А в следующее воскресенье может быть поздно.

— Куда тебе ехать! У тебя такой хриплый голос, что не мешало бы и дома посидеть. Не надо было столько мороженого есть.

— Не ела я мороженого, — усмехнулась Леся.

— Ты ведь только что сказала, что съела аж триста грамм?

— А что было делать? Мама так настаивала, чтобы я созналась. Пришлось подчиниться, а то бы в лес не поехали.

Смешно выходит, думал я, одеваясь. Часто нам бывает легче сознаться в том, чего мы не делали, чем доказывать свою правоту. Взять вот даже меня. Еще немного настойчивости, смелости, усилий — и я, возможно, снова стал бы Вячеславом Гарпуном. Но нерешительность, инертность, нежелание рисковать, просто страх — короче, все то, что мы называем стечением обстоятельств, — порой заставляет нас идти по линии наименьшего сопротивления…

За завтраком Люся была как никогда разговорчива, даже шутила.

— Так вы едете с нами за подснежниками? — спросила она.

Проглотив кусок отбивной, я только собирался выразить свой восторг по поводу блестящей идеи, как раздался звонок в дверь. Люся пошла открывать.

— Это квартира Зайчинского?! — низкий женский голос скорее утверждал, чем спрашивал.

— Вы интересуетесь, тут ли живет Зайчинский? — уточнила Люся.

— Да, Зайчинский Валентин, — подтвердил голос.

— Валентин Сидорович, это к вам! — крикнула Люся.

Небольшого роста женщина с черными раскосыми глазами молча смотрела на меня. Так мы и стояли, пока я не сказал:

— Слушаю вас.

— Любимый! Дорогой! Наконец-то! Я не верю своим глазам! Уже думала, что никогда тебя не увижу. Ты почти не изменился. Разве что похудел. Нет, нет, это мне только кажется. Просто я тебя так давно не видела!

— Не понимаю, — растерянно пробормотал я.

— Что же тут понимать! — раскрыла она объятия. — Я снова тебя вижу. Валентин! Любимый мой!

Она кинулась мне на шею и, осыпая поцелуями, горячо зашептала:

— Я знала, знала, что мы снова будем вместе. Ты просто немного заблудился, но твоя Галя нашла тебя, сокол мой ясный. Она всегда тебя находит и ведет, как ребенка, домой…

Еле вырвавшись из объятий, я строго сказал:

— Впервые вас вижу!

— Не волнуйся, мой котик, — улыбнулась Галя. — Ты пойдешь сейчас со мной. Я тебя даже не ревную к этой распатланной, которая мне дверь открыла. К таким не ревнуют. Поиграл с ней и скажи ей гуд бай…

— Замолчите! — не выдержал я.

— Ну, вот что, — грозно сказала Галя, — или ты идешь сейчас же со мной, или я такой скандал устрою, что все соседи посбегаются! А эту твою патлатую…

Я вытолкнул ее за дверь и, схватив плащ, выбежал следом…

Как ни доказывал ей, что я не Зайчинский, — напрасно. Она, оказывается, разыскивала меня по всей стране. Узнала, что я попал в катастрофу. А кто-то недавно ей сказал, что был в нашем городе и видел в газете статью за моей подписью. Вчера она приехала, разыскала редакцию, ей дали мой адрес (и надо было, дураку, оставлять новые координаты!). Едва дождавшись утра, прибежала сюда.

Я вдруг понял: убедить ее в том, что я не Зайчинский, невозможно. Пришлось изменить тактику.

— В конце концов, ты можешь понять — я тебя разлюбил!

— Не говори глупостей, — спокойно сказала она. — Сто раз ты говорил, что разлюбил, и все равно возвращался. Тебе могут сделать хоть тысячу пластических операций, но для меня это никакого значения не имеет. Все равно я тебя узнаю, потому что люблю. Ты мой единственный в мире! А то, что ты меня любишь или не любишь, значения не имеет…

Все мои аргументы разбивались вдребезги о ее неумолимое «не отпущу».

— Неужели ты хочешь меня погубить? — в отчаяний воскликнул я.

— Погубить? — испуганно переспросила она. — Ты намекаешь, что тебя могут… — Она схватила меня за руку и до боли сжала ее.

— Именно, — сказал я, хотя и не понимал, что означает это «могут».

— Тогда другое дело. Прости, дорогой. Как я могла о тебе так плохо подумать! Не было другого выхода, верно же? Иначе ты бы меня не бросил на целый год, правда?

— Правда, — сказал я, радуясь, что нашел хоть какой-то, пусть временный, выход из этого ужасного положения.

— Все понимаю, — закивала она. — Я исчезаю, чтобы тебе не мешать. И жду. Правда же, как только сможешь — приедешь?

— Приеду, — пообещал я.

— Забыла совсем: Петька на завод вернулся, — сообщила она, наверное, важную для нее новость.

— И правильно сделал, — согласился я.

— Это я его заставила, — с гордостью сказала она. — Ты же меня знаешь, если уж за что-то берусь, никогда не отступлю.

От этих слов мне стало совсем не по себе.

— Знаю, знаю, — поспешил я ее заверить.

— Да, чуть не забыла! — Она опять схватила меня за руку. — Представляешь, Нинка до сих пор в твоей квартире живет. Как ты ее перед своим отъездом оставил, так она там и хозяйничает. Хахаля какого-то привела. Про тебя, конечно, и не вспоминает. Пользуется твоими вещами. Я ей сказала, что на все твои вещи имею намного больше прав, чем она. Но вещи меня не интересуют. Для меня главное — ты.

— Ну и пусть живет. Это меня не касается, — сказал я.

— Не сомневалась, что ты ее бросишь. Все равно от меня никуда не денешься!

— Постой, — вдруг осенило меня. — Попроси эту женщину, чтобы собрала все мои документы и выслала на редакцию. Вещи может себе оставить, а вот документы…

— Будет сделано, — пообещала Галя. — Пусть только не отправит, я ей покажу! Она у меня за все получит!

— Запиши адрес.

— Адрес у меня есть. Так что не волнуйся.

Еще с полчаса Галя вспоминала новости, которые могли, по ее мнению, меня интересовать. Я встречал их восклицаниями: «Не может быть!», «Неужели?», «Ничего себе!» Наконец эта игра мне надоела, и я решительно попрощался.

— Любимый, ты ведь знаешь, я тебя буду ждать! И ты обязательно приедешь! — произнесла она.

Последняя фраза по интонации звучала так: «Попробуй только не приехать!»

Дома меня встретили суровым молчанием.

— Так что, едем в лес? — спросил я.

Люся не ответила.

— Или вы уже передумали?

— Передумали, — сухо сказала наконец Люся и пошла на кухню.

Сегодня Духмяный был нарядный и торжественный. Галстук с огромным узлом явно мешал ему. Он забавно крутил головой и время от времени поправлял воротник рубашки. В радостном порыве даже похлопал меня по плечу:

— Ничего, и вы дождетесь такого!

Сегодня ему должны были вручать премию имени Гарпуна. Сегодня был день моего рождения, Люся по этому поводу готовила ужин. Хотела было пригласить нескольких гостей, но передумала.

— Втроем посидим, вспомним Славу, — сказала она.

После последнего инцидента она долго не смотрела в мою сторону. С трудом удалось ее убедить, что это недоразумение, ошибка молодости…

Редакционное собрание открыл сам редактор.

— Товарищи, — начал он, — всем известно, по какому поводу мы собрались? Сегодня состоится вручение премии имени нашего талантливого коллеги, нашего блестящего публициста, великолепного мастера боевого фельетона Вячеслава Гарпуна. Мы благодарны судьбе, что дала нам возможность работать под одной крышей, плечом к плечу с Вячеславом Трофимовичем. Мы гордимся тем, что на газетных полосах наши подписи стояли рядом с его фамилией. Тепло его улыбки всегда согревало наши души, его квалифицированный совет помогал написать лучше, убедительнее, острее. Мы учились и будем учиться у него журналистскому мастерству, непримиримости, принципиальности. Все мы смело можем считать себя учениками Вячеслава Трофимовича. Но непосредственным учеником его был Трофим Сидорович Духмяный. И то, что мы решили первую премию имени Вячеслава Гарпуна вручить именно Духмяному, не случайность.