Бедная нина, или Куртизанка из любви к людям искусства (Нина Петровская) - Елена Арсеньева

Нина упрекала его в том, что он теперь «плюет на ее любовьс бóльшим пренебрежением, чем когда-то Б.Н.». Ну что ж, такова природа женщины! По меткому наблюдению французского писателя Поля де Кока, «любовь женщины пропорционально усиливается с жертвой, которую она приносит своему любовнику: чем больше она ему уступает, тем сильнее она к нему привязывается. Что касается мужчины, то его, напротив, страсть утомляет, а слишком частое удовлетворение охлаждает его, а полное пресыщение даже разрушает те узы, которые налагает любовь».

Можно сказать, что Брюсов не просто пресытился – он «объелся» до тошноты. К тому же просто ничего не мог поделать с собой: «тонких клавиш души» вновь коснулся «проклятый виртуоз… ты хочешь стонов, хочешь слез», как он называл это непрерывное творческое желание испытывать новые и новые потрясения, чтобы запечатлевать их в новых стихах. Однако Нина и отношения с ней теперь только сковывали его.

Как птицы, очковой змеей очарованы,Поднять мы не смеем измученных рук,И, двое, железами давними скованы,Мы сносим покорно медлительность мук.

Всегда предо мною улыбка поблекшаяКогда-то горевших, как пурпуром, губ.Ты никнешь в оковах, сестра изнемогшая,И я неподвижен, как брошенный труп.

Привстать бы, сорвать бы оковы железные,И кольца, и цепи! И вольными вновьБежать в дали синие, в сумерки звездные,Где ставит алтарь свой меж сосен Любовь!

Со смехом упасть там на мхи потемневшие,Объятья святые, как детям, сплести, —Забыть эти муки, как дни отлетевшие,Как камни на прежнем, пройденном пути!

Я знаю, исчезнет тоска нестерпимаяПри веяньи первом прохлады лесной.И снова ты станешь – любимая, белая, —И я на коленях склонюсь пред тобой.

Но воля бессильна, как птица бескрылая,И налиты руки тяжелым свинцом.Ты никнешь в слезах, ненавистная, милая,В оковах железных мы никнем вдвоем.

В августе 1907 года Владислав Ходасевич случайно оказался в Петербурге на несколько дней – и застрял надолго: не было сил вернуться в Москву. Ночами он слонялся по ресторанам, игорным домам и просто по улицам, а днем спал. Вдруг приехала Нина Петровская, которой невмоготу стало в Москве, невмоготу стало видеть, как отходит от нее человек, которого она любила больше жизни. Она словно впервые осознала, насколько грозна эта опасность – утратить Брюсова. Она несколько раз пыталась прибегнуть к испытанному средству многих женщин: пробовала удержать Брюсова, возбуждая его ревность. Благо желающих «забыться» со знаменитой «Ренатой» было множество. В ней самой эти мимолетные романы (с «прохожими», как она выражалась) вызывали отвращение и отчаяние. «Прохожих» она презирала и оскорбляла. Однако все было напрасно. Брюсов охладевал. Иногда он пытался воспользоваться ее изменами, чтобы порвать с ней вовсе. Нина переходила от полосы к полосе, то любя Брюсова, то ненавидя его. Но во все полосы она предавалась отчаянию. Самым страшным было постоянно вспоминать, как все было раньше, и, подобно Рупрехту, она могла тогда воскликнуть: «Чувствую я, как птичьи когти тоски сжимают мне сердце, и готов я, с ропотом на Творца, признать воспоминание самым жестоким из его даров».

По двое суток, без пищи и сна, пролеживала она на диване, накрыв голову черным платком, и плакала. Да и свидания с Брюсовым протекали в обстановке не более легкой. Иногда находили на нее приступы ярости. Она ломала мебель, била предметы, бросая их «подобно ядрам из баллисты», как сказано в «Огненном ангеле» при описании подобной сцены.

И вот, стало быть, приехала она в Петербург, гонимая из Москвы неладами с Брюсовым и романом с очередным «прохожим» – молодым модным петербургским беллетристом Сергеем Ауслендером. Нина ведь ни с кем не могла предаваться любви – даже такой вот минутной, угарной, – только с людьми искусства!

Брюсов за ней приезжал, пытался вернуть в Москву – она не сразу поехала. Очень наслаждалась его ревностью и при этом уверяла, что с Ауслендером у нее ничего нет: «Не подозревай меня в дурном с этим мальчиком… когда я сказала, что люблю тебя и буду любить всегда, он побледнел, а глаза у него стали большие, в слезах. Он больше „существо“, чем Б.Н. Он ведь не захочет быть бледным пажом нашей любви…»

Брюсов уже тоже крутил другой роман, правда, не для того, чтобы пробудить ревность у Нины, а совершенно искренне, от души. Однако и Нину не забывал, порою являлся к ней ее помучить:

Слева вправо, справа влево,Словно лезвие косы,В звуках нежного напеваЧередой идут часы.

Ты вдвоем с подругой русой,С темнокудрой ты вдвоем,Словно четки, словно бусы,Тень мелькает день за днем.

То к одной приникну ближе,То опять к другой взнесусь.Миг помедли, подожди же,Вновь, упавши, вознесусь.

Справа влево, слева вправо,Словно маятник часов,И поэт твердит лукавоЗвуки нежные стихов.

То с подругой белокурой,С темноликой то сестрой,И поем мы стих немудрый,Стих знакомый и простой.

Но вернемся к Нине, в Петербург. В основном вечера она проводила не с Ауслендером, а с Ходасевичем – вечера, «признаться, неврастенические», как он вспоминал, – жалуясь друг другу на жизнь.

По случайности в Петербурге в это же самое время оказался и Андрей Белый, который приехал к Любови Дмитриевне Менделеевой – чтобы вновь быть отвергнутым ею.

Встретились он и Ходасевич случайно. Возле Публичной библиотеки пристала ко Владиславу Фелициановичу уличная женщина. Чтобы убить время, он предложил угостить ее ужином. Зашли в ресторанчик. На вопрос, как ее зовут, она ответила странно:

– Меня все зовут бедная Нина. Так зовите и вы.

Разговор не клеился. Бедная Нина, щупленькая брюнетка с коротким носиком, устало делала глазки и говорила, что ужас как любит мужчин, а Ходасевич подумывал, как бы от нее отделаться. Потом они с Белым за бутылкою коньяку забыли о своей собеседнице. Разговорились о Москве, и не сразу вспомнили, что у них было условлено пообедать в ресторане «Вена» с Ниной Петровской.

Побежали туда. Нина уже ждала, но даже встреча с Белым ее не обрадовала. Она была мрачной и молчаливой, таким же вышел и обед.

Наконец Ходасевич сказал:

– Нина, в вашей тарелке, кажется, больше слез, чем супа.

Она подняла голову и ответила:

– Меня надо звать бедная Нина.

Ходасевич потом вспоминал: «Мы с Белым переглянулись – о женщине с Невского Нина ничего не знала. В те времена такие совпадения для нас много значили».

Совпадение объяснялось просто: ни кем иным Нина себя сейчас не чувствовала, как постаревшим на столетие подобием «бедной Лизы», точно так же, как та, брошенной своим возлюбленным.