Сказание о флотоводце - Б Вадецкий

отряду. Солнечный восход люди встречал и с мыслями о том, каким будет закат, по закату судили о зреющих где-то штормах. Днем стойбище лодок походило на птичий базар. Гребцы, голые, натянув над собой рубахи, дремали под тенью.

Наконец, когда закат уже не предвещал покоя на море, отряд приблизился к Херсонесу. В окутанное туманом утро они остановились возле рыбацкого кладбища. Здесь были похоронены только женщины и дети. С края светилась лампада, словно дальний огонек маяка. Дорожка, посыпанная желтым песком, вела к свежей могиле. Па кресте белела дощечка с надписью: "Рыбачка Мария Дыховец ушла во след мужу". Богов прочитал надпись и пожалел, что обычай не позволил похоронить Марию, как мужчину, в море.

Подождали полдня и вновь вышли в море. Петро Богов искал корабли и удивлялся, не видя ни одного. Белые холмы Севастополя не прикрывали с моря, как обычно, сплошные полотнища парусов, и город выглядел оголенным. Богов терзался недоумением, но молчал. Они не знали, что лишь на день раньше этой же стороной прошли к Севастополю лодки с сохранившимися сербскими добровольцами, после затопления их корабля.

Был вечер, когда они встретили патрульные суда и заметили в глубине бухты корабли, стоящие на мертвых якорях. До гребцов донесся стук топоров, вскрывающих днища, и приглушенный рокот воды, будто где-то били глухие струи водопадов. Сюда доходила голубоватая прохлада ущелий, и струи нагретого воздуха дрожали над сумеречной волной и расходились на ветру. Все холодней становилось в море, и яснее выступали в прозрачной дали недвижные контуры кораблей. Вскоре все увидели три передних корабля, медленно опускавшихся в воду на безветренной глади моря. Одни из кораблей, накренясь бортом, голыми мачтами, словно руками, тянулся в сторону пришедших. Блеснула палуба, покатая, как каток, и гулко, отступив от бортов, приняла корабль саженная, воронкой вздыбившаяся волна. Лодки вошли в бухту, и в воде отразился частокол весел, словно вырос вокруг тонущих кораблей невысокий шаткий барьер.

Петро Богов снял шапку и встал. Товарищи последовали его примеру. Стоя в лодках, поникшие, в этот последний час "Силистрии" они увидели на ее палубе унтер-офицера и от него узнали о потоплении эскадры.

8

Смуглый и словно еще больше почерневший от бессонных ночей, быстрый и легкий в движениях, Корнилов бережно подсаживает Нахимова в гичку и, отпуская гребца, сам ведет ее вдоль берега. Только сейчас, к вечеру, два адмирала остались наедине. Весь день провели на укреплениях, и теперь вместе идут на "Владимир", к капитану второго ранга Бутакову, замыслившему одиночную вылазку в море, "попугать союзников".

- Кутузов говорил, что моряку Чичагову можно простить березнинскую неудачу, ибо не он виноват, если государю угодно было доверить ему действия, требующие осведомленности не в морском, а в пехотинском искусстве,- говорит Корнилов, управляя веслами, - но нам с вами никто не простит, если уподобимся Чичагову!

- А князю Меншикову бог простит! - едко вставляет Нахимов.

- Ему, но не нам!.. - продолжает свою мысль Владимир Алексеевич. Он избегает толковать о светлейшем, то ли из нежелания осуждать главнокомандующего, то ли из привычки не полагаться на него в делах. - О другом хочу вам сказать. Думал я, что может выручить Севастополь в этой войне, при той малости сил, которой пока располагаем, главное вижу в оттяжке времени и в постепенном обессиливании врага. Выдержим первые атаки - отобьем последние, хоть и горько знать, что вражеские пули за версту достают, а наши, спасибо военному ведомству, куда раньше ложатся. - Он поморщился, и его узкое строгое лицо приняло на минуту выражение знакомой Нахимову вежливой отчужденности. - Не говорил я вам, Павел Степанович, тут же оживился он,- что разрешил открыть мастерскую оружейников, пусть наши мастера совершенствуют штуцера и старые ружья. Думаю, надо во всем нашим людям дать больше свободы для военной выдумки. Охотников я утром к себе приглашал, среди них лейтенанта Обезьянинова с тендера "Струя", хорошо перепелок бьет. Из их охотничьей среды, из людей, лучше всех знающих окрестные горы, надо создать группу переодетых лазутчиков, чтобы за союзниками следили. Не дай бог, посты наши опоздают донести - ведь горы открыты, а на месте французов я бы давно какой-нибудь обход предпринял. Все это немаловажно для народной войны, коей станет наша Севастопольская кампания. О действиях же кораблей особо хочу план предложить. Только, Павел Степанович, - он оставил весла, - возьмите вы под свое начальство и мою сторону... и меня, стало быть!

- Что вы, Владимир Алексеевич, - - немного смутился Нахимов, - по чину и положению вам ли уступать мне!.. Нет, уж я вас о том же намерен просить!

- Командование должно быть в одних руках, - отчеканил Корнилов, вольно светлейшему делить его между нами. А кроме всего, ваши знания и способности всегда вам перевес давали, все в кулаке держите, Павел Степанович, хотя с виду очень вы мягки. А я вам подчиняться от всего сердца хотел бы.

Он снова взялся за весла и, опасаясь, как бы Налимов не посчитал сегодняшний их разговор об этом уже окончательным и не настаивал на своем отказе, промолвил предупредительно:

- Ну другой раз, другой раз, Павел Степанович...

Задумчиво глядя в сторону, где далеко за створами

бухты светились в мглистом вечернем сумерке огни союзнической эскадры, сказал, усмехнувшись.

- О чем-то там храбрые воители совещаются?.. У себя и Париже Сент-Арно действовал бы решительнее! Ведь небось один перед другим хорохорятся, Сент-Арно перед Рагланом, а втайне ждут, чтобы турки баталию начали. Говорят ведь, сэром Рагланом установлены но светскому этикету правила войны. Вы, например, Павел Степанович, погрешили против традиций Нельсона, не предупредив турок о часе, когда явитесь в Синоп... Дуэлянты в одежде разбойников, играющие в этикет, - вот кто эти воители, и будь бы у турок флот, они выслали бы его сейчас против нас, теперь же надо идти самим! А давно ведь сюда им хочется, ох, еще и Наполеону хотелось!

Корнилов развеселился, встал во весь рост и крикнул в темноту - туда, где высились стеной черные борта кораблей:

- Эй, на "Владимире"!..

Несколькими минутами позже адмиралы сидят в маленькой каюте командира и слушают его рапорт.

- Я полагаю, оставшиеся корабли, не обращенные в батареи, должны бездействовать, - излагает молодой Бутаков свой план действий. - Паровым судам меньше всего пристало отказываться от атак, которые могут нарушить строй и огневое расположение союзников. Кроме того, - Бутаков выжидательно смотрит на Павла Степановича, - смею думать, что "Владимир" коли и не вернется, то потопит флагманский корабль врага. Разрешите готовиться, ваше превосходительство! Не "Владимиру" ли первому выпадет напомнить, что Черноморский флот жив?

- Не теперь,- спокойно останавливает его Нахимов.- Теперь разрешаю другое...

- Слушаю, Павел Степанович.

- Потопить корабль, пусть то не будет флагманский, но не иначе, как возвратившись невредимым. И только так! Способны ли вы к этому?

Бутаков молчит, сказать о том, что не всегда человек волен в своей жизни и во многом зависит от случая,- значит вызвать недовольство Нахимова. "Какие там случаи, - скажет ему адмирал, - моряк-математик, вы же, кажется, "лихач".

Нахимов смотрит ему в лицо и угадывает его мысли.

- Ныне герои - люди большого расчета, впрочем же, герои все! - говорит ом.

Бутаков склоняет голову. Скуластое широкое лицо, освещенное тонким язычком свечи, кажется бронзовым, под темными пятнами загара исчезает синева бессонницы. Многие позавидуют ему сегодня, узнав о данном ему Нахимовым разрешении...

Адмиралы покидают корабли.

В эту ночь вдвоем они едут верхами к светлейшему князю Меншикову. Уже прошло несколько дней, как оставил князь Севастополь и перебрался из своего дворца на Бельбек. Шатер Меншикова, весь закрытый коврами, высится на зеленом холме. Казачья сотня - конвой светлейшего-расположилась рядом в леске, охраняя ставку главнокомандующего. Отсюда видно старое греческое кладбище, - гранитные белые плиты с латинскими надписями лежат вповалку, похожие на торосы в полярных морях. Пустынно. Гористая крымская земля, иссушенная солнцем и исчерченная каменистыми тропами, простирается за линией холмов.

Князь живет в положении мудреца, избравшего себе уделом уединение. Рослый адъютант, с энергичным обветренным лицом принимает поводья у адмиралов и, отдавая честь, говорит:

- Его светлость дремлет, но я могу разбудить...

В слово "дремлет" он вкладывает только им двоим понятный смысл и озорно улыбается одними глазами. Рассказывая о происшедших за неделю событиях, офицеры не раз перешептывались: "Пока князь дремал, противник ночью вышел из Варны".

"Экий вольнодумец адъютантом у светлейшего",-думает Нахимов, глядя на открытое, юношески свежее, беззаботное лицо лейтенанта, в беззаботности которого нетрудно угадать молодцеватость. И, расположившись к нему, спрашивает: