Мэрилин Монро - Игорь Беленький

Ее самомоделирование, заметное уже на ранних фотографиях, проистекало из природного стремления (возможно, неосознанного) к гармонии (соответствию) с взглядом стороннего наблюдателя, персонифицированного в фотографе, к гармонии оценки с самооценкой. «С самого начала, — пишет Морис Золотов, — Мэрилин почти инстинктивно угадывала фотографа». Мэрилин, вторит ему Гайлс, «чувствовала, что он [фотограф] теперь откликается на подмеченное и придуманное именно ею, и фотообъектив показался ей глазом просто человека, человека с улицы, которого она уже всерьез начала соблазнять». (Кстати, это стремление к гармонии внешнего с внутренним, «я» с «не-я» означало, что в ее душе, от природы цельной, царит смута; оно, это стремление, было вообще странным для ее вовсе не рефлектированной натуры, и гармония изображений резко противоречила ее хаотичной жизни.)

В той или иной степени все фотографии Мэрилин излучают гармонию, и эта гармония одного типа практически на всех фотографиях, кто бы ни стоял за фотокамерой. Потому и гармония также принадлежит Мэрилин, она — эффект ее мгновенного, полевого контакта с объективом, с глазом фотографа. Рассматривая любой снимок позирующей Мэрилин, невольно ловишь себя на мысли, что взгляд удовлетворяется целым, игнорирует детали, и любые обнаруженные недостатки, видимые самому восторженному глазу (изъяны фигуры, например, или дефекты кожи), не мешают целостности, гармоничности впечатления, органично вписываясь в общую картину. Собственно, это и есть признак художественности (разумеется, в той степени, в какой она вообще возможна при работе с фотомоделью), позволяющий без колебаний отделить, эстетически отграничить изображения Мэрилин, снятые десятками фотографов, от любой «плэйбоевской» картинки, где впечатление от изображенной девушки, иногда действительно очень красивой, неизбежно распадается на оценочные фрагменты — пропорции фигуры, размеры и форма груди, бедер и т. д. Ни одной «плэйбоевской» натурщице не прощается и малейший недостаток, но Мэрилин прощается все — уже простилось, ведь, снятые четыре десятилетия назад, ее обнаженные изображения до сих пор привлекают зрителей, резко отличаясь от однотипных «фотокартинок». Да и кому же придет в голову придираться к дефектам сложения у моделей Рубенса или Фрагонара? Они пережили время за счет художественного взгляда на них, который важнее реальных физических качеств их тела. Мэрилин пережила время за счет художественности своего облика, гармонии художника (природы) и его модели, благодаря ее ауре, светящейся в пространстве.

Откуда она взялась, эта аура? К сожалению, все, что описано в биографиях Мэрилин, связано с житейским, доступным глазу, но не объясняющим непохожесть, выделенность из ряда. Но помимо самых общих качеств (сообразительности, раскованности, непосредственности, живучести), по воспоминаниям, выделявшим ее среди подруг и сверстниц, была и некая внутренняя сила, позволявшая ей выживать в неблагоприятном мире и не терять, а приобретать внешнее обаяние и гармонию форм. Не из ауры ли неистовой красавицы Деллы возникла эта сила? Не из психической ли патологии той же Деллы и Глэдис, которая сдвинула генный механизм, способствовав высвобождению необычной душевной и телесной энергии? Ведь прекрасные золушки существуют, как правило, только в сказках, а ангелоподобные нищие дети — только на гравюрах Доре.

Как бы то ни было, а 19 июня 1942 года Норма Джин Бэйкер и Джеймс Эдвард Дахерти были обвенчаны — в присутствии многочисленной родни Дахерти и первых приемных родителей Нормы Джин — супругов Болендер. (Любопытно, что Док и Грэйс Годдар на свадьбе не были, отправившись, как уже говорилось, в Западную Вирджинию; организовав свадьбу, Грэйс предпочла отделаться лишь письменным поздравлением из далекого Хантингтона. По понятным причинам не было и Глэдис, все еще находившейся в психиатрической лечебнице. На какое-то время она выпишется оттуда лишь в 1946 году.)

Практически все биографы достаточно подробно описывают жизнь молодоженов, знакомя нас, жадных до супружеских подробностей самого интимного свойства, каждый со своим набором происшествий, ссор и радостей — в зависимости от источника информации. Приводить ли и мне эти подробности? Жадные взгляды парней на пляже, непременно поднятый вверх палец с обручальным кольцом (так надежнее), перебранки с мужем по поводу излишне вольных танцев или чересчур обтягивающего платья, карточные игры с братьями Дахерти, курьезы с приготовлением пищи, всевозможные подначки (например, Джим приходит вечером домой, а Норма Джин нарочито сонным голосом бормочет из спальни: «Это ты, Билл?») и проч. и проч. Недостаточно? В конце книги читатель, владеющий английским, найдет список использованной литературы и, проявив известную настойчивость, сможет ознакомиться со всеми подробностями в полном объеме. Я же ограничусь сказанным. Да и строго говоря, это была жизнь обычной молодой семьи — никто ведь в ту пору не предполагал, что юная миссис Дахерти спустя какое-нибудь десятилетие станет Королевой экрана, или Богиней любви, или Мэрилин Монро. Только однажды у супругов состоялся сейчас кажущийся примечательным разговор — Бог знает, выдуманный ли, реальный (впервые его приводит в своей книге Морис Золотов, по-видимому, со слов Джима Дахерти): «Однажды, решив довериться Джиму, она призналась, что очень хочет стать голливудской «звездой». Он подумал, что она спятила. «Там же тысячи красоток, — сказал он, — и все они умеют петь, танцевать, играть, однако же слоняются по улицам без работы. С чего ты взяла, что у тебя это получится по-другому?» Так как на стороне многоопытного Джима (ему уже за двадцать) здесь рассудительность, стало быть, он и сообщил об этом разговоре. Впрочем, тут нет еще ровным счетом ничего провиденциального — аналогичные беседы вела практически каждая из «тысяч красоток», помянутых Джимом. Теперь-то, конечно, задним числом, он воспринимается как вещий…

Замужняя жизнь Нормы Джин длилась четыре года. Многочисленные биографы Богини любви оценивают эти годы по-разному, стремясь, однако, привести их к некому общему знаменателю. Одни считают, что семейство Дахерти — люди примитивные и недалекие — держало девушку взаперти, точно птичку в клетке, и с уходом Джима в плавание она наконец обрела свободу, в том числе и в выборе партнеров (по-видимому, имеются в виду те, кто пожирал ее глазами на пляже). Другие полагают, что именно в эти годы в душе женщины-девочки были посеяны первые семена «моральной вседозволенности», «нравственной раскрепощенности», «свободы любви», «неразборчивости связей» и т. п. Думаю, трудно все-таки с точностью до года определить, когда именно в нашей душе поселяются те или иные настроения, привычки, склонности или взгляды на жизнь. Мы уже имели возможность видеть, как жизнь тащила и кидала Норму Джин из стороны в сторону, словно поток щепку — случайный предмет, с которым взрослые люди игрались как дети, и притягивающий к себе внимание, и никому не нужный в одно и то же время. Эти четыре года замужества вряд ли были тут исключением. Прежде всего они не были одноцветными, как может иногда показаться. Разумеется, то было военное время. Однако события второй мировой войны, вспыхнувшей в тихоокеанском регионе катастрофой в гавайской бухте Пёрл-Харбор 7 декабря 1941 года, весьма и весьма отдаленным громом донеслись до пляжей Лос-Анджелеса, неподалеку от которых (в Ван-Нюйсе, Уэствуде, на Виста дель Монте) жили Дахерти. Никакого специфически военного времени здесь не ощущалось: за исключением понятных нюансов, жизнь текла вполне мирно. Можно, конечно, вспомнить, что совсем молоденькая девушка была практически насильно выдана замуж за случайного парня — просто потому, что семьи соседствовали. Но и это обстоятельство драматично только своим принципом — самим фактом подобного замужества. В жизни же все протекало проще и спокойнее. Вряд ли Норма Джин долго и болезненно привыкала к новому для себя состоянию — во всяком случае, ни один из биографов ничего подобного не отмечает. Да и что ж тут удивительного? Пятнадцатилетняя девочка перешла в следующую приемную семью — Дахерти. (Какая она там по счету — седьмая?)

«В некотором смысле она все еще оставалась ребенком, — утверждает биограф. — Ее куклы и плюшевые животные заполняли верхние полки шкапов, ибо «так им видать, что происходит». Могу себе представить, что именно так, с этим же багажом, иногда пополнявшимся, она и прежде переезжала из семьи в семью — в зависимости от прихоти капризной Грэйс. Годы спустя она назвала свою жизнь с Джимом «пребыванием в зоопарке», но, думаю, это преувеличение, объяснимое временем, когда сороковые годы стали уже историей, (понятным) стремлением усилить впечатление о себе как о сиротке, отданной во власть грубых людей, и т. п. По многочисленным свидетельствам, все семейство Дахерти относилось к ней очень хорошо, младший брат Джима, Марион, в ней души не чаял, да и сам Джим если и не любил ее, то уж влюблен был наверняка, а главное — гордился тем, что женат на красивой девушке, что чувствуется даже в его воспоминаниях, написанных спустя годы. Семейство Дахерти было, конечно, простым, но это еще не повод называть его «зоопарком», тем более что сравнивать-то их Норме Джин было не с кем: вряд ли по уровню — и интеллектуальному, и жизненному — Дахерти уж очень отличались от остальных приемных семей, в которых девочке довелось жить. Любопытнее другое воспоминание Мэрилин: «Когда мне исполнилось пятнадцать лет, мне сыграли свадьбу, довольно простую, выдав меня за Джеймса Дахерти; идея заключалась в том, что у меня должен быть свой дом и муж. Мы с мужем жили в небольшом бунгало с двориком. Я хотела закончить школу, но выяснилось, что школа и семейная жизнь несочетаемы. Мы ведь были бедны. От меня, понятное дело, требовалось считать каждую копейку».