Дама в черном - Гастон Леру

Теперь она видела Ларсана не повсюду, а лишь там, где он на самом деле был. Бесспорно, это было ужасно, но не так ужасно, как могло быть обострившееся безумие!..

Нервная и терпеливая одновременно, Матильда окружила Робера Дарзака самой трогательной, самой нежной заботой. Она подавала ему то одно, то другое с обворожительной и серьезной улыбкой и следила за тем, чтобы слишком яркий свет не резал ему глаза. Робер благодарил ее, но, я должен сознаться, у него был совершенно убитый вид. И мне невольно пришло на ум следующее: Ларсан появился как раз вовремя, чтобы напомнить госпоже Дарзак, что, прежде чем принять это имя, она была госпожой Жан Руссель — Боллмейер — Ларсан перед Богом и даже, с точки зрения известных заатлантических законов, перед людьми.

Если своим появлением Ларсан задумал нанести страшный удар молодому, только зародившемуся счастью, он вполне достиг своей цели!.. И, вероятно, мне следует особенно выделить, к чести Матильды, тот факт, что не только смятение заставило ее дать понять Дарзаку в первый же вечер, когда они остались одни в отведенном им помещении в Квадратной башне, что это помещение достаточно вместительно для того, чтобы каждый из них мог расположиться там отдельно. На этот шаг она пошла также из чувства долга, внутреннего долга перед своей совестью, которое и продиктовало ей это благородное решение! Я уже говорил, что Матильда Станжерсон была воспитана очень набожно — не своим отцом, который относился довольно равнодушно к религии, а женщинами и, главным образом, старой теткой в Цинциннати. Наука, которой Матильда впоследствии занялась с отцом, не поколебала ее веры, и профессор остерегся влиять в этом смысле на дочь. Последняя осталась привержена своей вере, подобно Пастеру и Ньютону, даже когда ее отец разрабатывал теорию, связанную с распадом материи. Если и будет доказано, говорила она, что мир образовался из ничего, то есть из невесомого эфира, и вечно возвращается в это ничто, постоянно вновь из него возрождаясь, благодаря системе, близкой атомистическому представлению древних, то все же остается еще доказать, что это ничто — первопричина всего — не создано Богом. И, как для доброй католички, для нее этот Бог был единственным Богом, чьим представителем на земле служил папа. Я, быть может, обошел бы молчанием религиозные убеждения Матильды, если бы они не оказали влияния на ее решение не оставаться наедине со своим мужем перед лицом людей, после того как ей стало известно, что муж ее перед лицом Бога еще жив. Поверив в несомненную для нее смерть Ларсана, она пошла под венец, как вдова, с благословения духовника. И вот она уже не вдова, а двумужница перед Богом! В конце концов, эта катастрофа не была непоправимой, и в грустных глазах Дарзака светилась надежда: папская курия, на рассмотрение которой нужно было представить эту дилемму, вполне могла принять решение в их пользу. Короче говоря, на основании всего вышесказанного Матильда и Робер Дарзак через сорок восемь часов после венчания в церкви Сен-Николя-дю-Шардонне занимали отдельные комнаты в Квадратной башне. Читатель поймет, что именно этим объяснялись глубокая меланхолия Робера Дарзака и трогательная заботливость Матильды.

В тот вечер я еще не был посвящен во все эти подробности, но в целом верно определял положение вещей. Я перевел взгляд на соседа Матильды, мистера Артура Ранса, и готов был уже занять мысли этим новым объектом для наблюдения, как дворецкий доложил, что привратник Бернье попросил разрешения переговорить с Рультабием. Последний тотчас встал, извинился и вышел.

– Как! — удивился я. — Разве Бернье не остались служить в Гландье?

Супруги Бернье были привратниками у профессора Станжерсона в Сент-Женевьев-де-Буа. В «Тайне Желтой комнаты» я рассказал, каким образом Рультабий снял с них обвинение, когда их заподозрили как соучастников нападения в павильоне, находившемся в дубовой роще. Разумеется, их признательность по отношению к юному репортеру не знала границ, и Рультабий мог быть уверен в их преданности. Станжерсон объяснил мне, что все его слуги ушли из Гландье, которое он покинул навсегда. Так как Рансу был нужен привратник для форта Геркулес, профессор был счастлив уступить ему этих верных людей, на которых ему никогда не приходилось жаловаться, если не считать небольшой эпизод с браконьерством, который едва не окончился для них так печально. В настоящее время они жили в одной из башен у главных ворот, откуда и следили за всеми, кто входил или выходил из форта Геркулес.

Рультабий, по-видимому, ничуть не удивился, когда дворецкий доложил ему, что Бернье зовет его на пару слов. Следовательно, подумал я, он уже знал об их присутствии в замке. В общем, я убедился, что Рультабий не без пользы провел то время, которое я потратил на свой туалет и бесполезную болтовню с Дарзаком, думая, что репортер у себя в комнате.

Уход Рультабия обеспокоил всех. Каждый спрашивал себя, не имеет ли он отношение к какому-нибудь непредвиденному происшествию, связанному с появлением Ларсана. Госпожа Дарзак заволновалась. Заметив это, мистер Артур Ранс счел нужным также выразить беспокойство. Здесь будет уместно сказать, что Артур Ранс и его жена не были посвящены во все несчастья дочери профессора Станжерсона. С общего согласия их не стали посвящать в тайный брак Матильды с Жаном Русселем, который впоследствии взял имя Ларсан. Это была семейная тайна. Но хозяева лучше кого бы то ни было знали (Артур Ранс — потому что был замешан в драме, а жена его — по рассказам мужа), с каким ожесточением печально известный сыщик Ларсан преследовал ту, которая должна была стать госпожой Дарзак.

Артур Ранс, естественно, объяснял себе выходки Ларсана безумной страстью: не нужно удивляться, что человек, так долго влюбленный в Матильду, не искал другого объяснения поведению Ларсана, уверенный в его отчаянной и безнадежной любви. Что касается Эдит, — я вскоре прекрасно стал отдавать себе в этом отчет, — то ей причины драмы в Гландье представлялись далеко не такими очевидными, как ее мужу. Чтобы разделять его мнение, ей недоставало того энтузиазма по отношению к Матильде, который проявлял Артур Ранс: напротив, в поведении Эдит будто все время сквозила мысль: «Да чем же, в конце концов, обладает эта женщина? Почему в течение столь долгих лет она внушает мужским сердцам столь высокие или столь преступные чувства?.. Ради этой женщины агент полиции убивает, уравновешенный человек теряет рассудок, а невинный позволяет осудить себя! Чем она превосходит меня, вышедшую замуж за человека, который никогда не стал бы моим, если бы она его не оттолкнула? Да, что в ней такого? Она ведь уже не молода!.. А между тем мой муж глаз с нее не сводит!» Вот что я читал в глазах госпожи Эдит, наблюдавшей за тем, как ее муж внимателен к Матильде. Ах, эти черные глаза нежной и томной Эдит!

Я рад, что представил наконец своих героев читателю. Очень важно, чтобы он знал, какие чувства владеют их сердцами, ведь всем им придется сыграть свою роль в необыкновенной драме, назревающей во мраке, который окутывает форт Геркулес. Впрочем, я еще ничего не сказал о старом Бобе и князе Галиче, но не сомневайтесь — придет и их черед. Дело в том, что я принял за правило при описании столь сложного и важного происшествия описывать предметы и людей лишь по мере их появления в ходе событий. Таким образом, читатель испытает все терзания, которые пережили мы, переходя от беспокойства к спокойствию, от тайны к ясности, от непонимания к очевидности. Тем лучше, если в уме читателя блеснет луч разгадки раньше, чем он блеснул для меня. Так как в его распоряжении будет ни больше ни меньше сведений, чем было у нас, он может гордиться умом, достойным самого Рультабия.

Обед подошел к концу, а наш юный друг так и не вернулся. Мы встали из-за стола, не поделившись друг с другом своими сокровенными мыслями, которые были очень тревожны. Матильда, выйдя из Волчицы, тотчас отправилась в моем сопровождении на поиски Рультабия. Дарзак и Эдит последовали за нами. Станжерсон же попрощался и ушел к себе. Артур Ранс, исчезнувший на несколько минут, догнал нас, когда мы вступали под своды главных ворот. Ночь была светлая. Несмотря на это, фонари горели под сводами ворот, содрогавшихся под тяжелыми и глухими ударами. Мы услышали голос Рультабия, ободрявшего тех, кто был с ним. «Ну, еще раз! Нужно приналечь!» — командовал он, и за его словами слышалось учащенное дыхание людей, напрягавших все свои силы. Наконец, страшный грохот наполнил собой своды — в первый раз за сто лет соединились две створки громадных ворот.

Госпожа Эдит была очень удивлена этим распоряжением Рультабия и спросила, куда делась решетка, заменявшая до сих пор ворота. Но Артур Ранс схватил ее за руку, и она поняла, что ей лучше замолчать, однако не преминула пробормотать: «Правда, можно подумать, будто нам предстоит выдержать осаду». Но Рультабий уже увлек нас всех во двор и со смехом объявил, что всякий, кто пожелает сегодня прогуляться по городу, должен будет отказаться от этого намерения, так как он уже отдал необходимые распоряжения и никто не может больше ни войти, ни выйти из замка. Папаша Жак, прибавил он все в том же шутливом тоне, получил в этом смысле самые строгие указания, а каждый знал, что подкупить этого старого слугу невозможно. Таким образом, я узнал, что папаша Жак, которого я знал еще в Гландье, последовал за профессором Станжерсоном в качестве его лакея. Накануне он спал в небольшой комнате Волчицы рядом со спальней своего господина, но Рультабий все поменял, и папаша Жак занял место привратника у башни А.