Горбовский - Марьяна Куприянова

назад, мы вместе ходили на парад? Стояли с тобой вот так, в обнимку, и украдкой целовались. Помнишь, как нам было хорошо?.. – мечтательно спрашивал Матвей, не обращая внимания на сопротивление.

– Хватит, – рванулась Марина, – все кончено. И уже давно.

Но Матвей был намного сильнее, к тому же стоял позади, в выгодной позиции для захвата.

– Да ты успокойся. Не дергайся. Вспомни, как ты меня любила. Я даю тебе время вспомнить.

Марине было противно, но и слишком стыдно, чтобы звать на помощь в огромной толпе людей. Из-за шума бронетранспортеров на ее брыкания мало кто обращал внимание.

– Пусти. Хуже будет.

– Откуда ты можешь знать, насколько мне плохо без тебя? Хуже не будет – мне и так паршиво.

– Отпусти, мне это гадко.

– Нет. Я хочу обнимать тебя, как раньше. Я хочу быть с тобой.

– Я не хочу!

– Ну и что?

– Я не люблю тебя!

– Ну и что?.. – почти безумно спросил юноша.

– Да пусти же ты меня! – крикнула Марина и стала отчаянно вырываться, размахивая ногами и задевая людей.

Возню в толпе заметил омоновец из оцепления. Покинув пост, он вошел в человеческое месиво, повторяя громогласно: «Дорогу, разойдись, разойдись!» Люди неохотно, но расступались перед человеком в форме, и тот быстро пробрался к нарушителям порядка. Увидев омоновца, Матвей разжал руки. Марина мгновенно развернулась и метко ударила его по лицу, затем сделала шаг назад, насколько это позволяла толпа. Бессонов схватился за нос и тоже отступил на шаг, но поток людей был слишком плотным, и сбежать не удалось. Омоновец, не нуждаясь в прояснении ситуации, отстранил девушку себе за спину. В два шага он оказался около Матвея, схватил его за шиворот, встряхнул как следует и куда-то увел.

Стиснув зубы, Марина Спицына покинула демонстрацию. Как она ни храбрилась, а теперь ей было действительно страшно. Она хорошо знала Бессонова, знала, что если этот человек переступает черту, то потом его уже нельзя будет остановить. И отныне эта черта пройдена, теперь-то точно надо начинать бояться и заботиться о своей безопасности. Матвей будет идти к своей бессмысленной цели любыми средствами. Он не сдастся вот так – это не в его стиле. Скорее он покалечит ее, лишь бы она к нему вернулась. И самое плохое во всей ситуации в том, что искать защиты не у кого. Отцу до этого дела нет. А кто остается?.. Она одна, сама по себе. Извечно – сама по себе.

По пути домой Марина позвонила тете и обо всем рассказала. Изначально она не собиралась этого делать, но эмоции взяли над ней верх. Та порывалась приехать, но Марина ее отговорила. Кое-как ей удалось подавить всхлипывания во время телефонного разговора. Бдительность тети удалось усыпить, но та всерьез настроилась позвонить брату и серьезно с ним пообщаться относительно племянницы. Разумеется, ничего хорошего Марине это не сулило – лишь очередную ссору с отцом, возможно, более серьезную, чем все остальные.

Леонид Спицын вернулся после полудня – веселый, добродушный. Он нежно обнял дочь и потрепал ее за плечо, как ни в чем не бывало. Марина смотрела на него исподлобья, понимая, где корни этой внезапной отцовской заботы. Леонид любил дочь только будучи в приподнятом настроении, в остальное время он готов был всячески измываться над ней. Сейчас он находился в светлом расположении духа, и Марина предположила, что он выпил. Она не стала ему ничего рассказывать – ей просто было противно, и никакие кровные узы сейчас не могли спасти ситуацию.

– Вот что, – сказал Леонид Спицын, – мы с сослуживцами хотим отметить День Победы вместе, поэтому собираемся за городом, на шашлыки.

Как и каждый год, – добавила Марина про себя, а вслух сказала:

– Хорошо отдохнуть.

– Ты ведь не обижаешься? Подумай сама – как я могу взять тебя в абсолютно мужское общество, которое, к тому же, ближе к вечеру превратится в пьяных свиней?

– Я не обижаюсь, – отрезала Марина, и отец ощутил таинственный холодок в этом голосе, так напоминающем сейчас голос ее матери.

– А что я, собственно, оправдываюсь тут перед тобой, – прищурился он и сжал губы. Затем развернулся на каблуках и ушел.

Марина вздохнула с облегчением. Она была очень рада, что этот вечер проведет дома в одиночестве и сможет посвятить свободное время на подготовку к комиссии. Да, Марина пока смутно, но решилась. Сейчас она скорее склонялась к «да», чем к «нет». Она и сама не понимала, чем вызван в ней этот кардинальный перелом – перейти от позиции невмешательства к четкому решению. Возможно, бессовестной выходкой Матвея. Возможно, накаляющимися отношениями с отцом. Возможно, чем-то еще, что размыто и нечетко связано с Горбовским. Пока было неясно. Но на всякий случай Марина решила готовиться – ведь хуже не будет. Знания не бывают лишними, а если все же с комиссией не сложится, то это поможет ей на экзаменах, да и в ближайшем будущем, когда предстоит работать по специальности.

Предстояло прочесть столько, насколько хватит времени, и запомнить наизусть столько, насколько способен мозг. Огромный объем материала не пугал Марину, а представлялся отличным способом убить сразу двух зайцев: сбежать от реальности и заполнить пробелы в знаниях.

Если в жизни что-то идет не так – загрузи себя работой. Труд вытащит из любой депрессии, развеет любое несчастье и сделает несущественными проблемы, изменит твое отношение к любой ситуации. Душа и ум обязаны трудиться, иначе человек погрязнет в апатии, которой не будет конца. В этом была уверена Марина. Примерно того же принципа придерживался и Горбовский. В его жизни «что-то шло не так» вот уже семнадцать лет, и он безжалостно топил себя в работе, не позволяя себе останавливаться и оглядываться назад.

В то время как Марина штудировала учебные пособия по микробиологии, читала диссертации и научные статьи, перелистывала толстую тетрадь с лекциями Горбовского (которые пока что были самым понятным источником), пытаясь систематизировать свои знания, Лев Семенович, не в силах оставаться дома, сидел в комнате отдыха секции вирусологии, один во всем НИИ в этот выходной день, и составлял список вопросов и практических заданий для комиссии. Ему хотелось бы, чтобы эти вопросы и эти задания стали камнем преткновения студентов на пути к практике, и он был максимально жесток, балансируя на грани субъективности.

Пока что никто из обучающихся не подал даже намека на желание проходить летнюю практику, и это радовало бы Горбовского, если… если бы не ощущалось так явственно и так точно, что вот-вот появится человек, который все нарушит. Лев Семенович кожей ощущал, что кто-то из студентов хочет провести его, и поэтому будет молчать до самого конца, чтобы не навлечь на себя гнев преподавателя. Как вывести их на чистую воду, Горбовский не знал. Зато как