Русская борзая (сборник) - Милорад Павич

– С картой ветров ошибиться невозможно! – утверждал Димитриевич. К афише прилагалось объявление: «После представления будут приготовлены пончики, которые раздадут почтеннейшей публике. В каждом пончике находится карта ветров, а в одном из них – цесарский дукат. Кто его найдет, может оставить себе».

Вместе с афишей Димитриевич напечатал и «Чудесную карту ветров», предназначенную для раздачи в пончиках, но именно это привлекло внимание полиции. Изготовленные на судне экземпляры карты были конфискованы и уничтожены вместе с афишей, представление Петра Димитриевича запрещено, а сам корабль с типографом, обвиненным в печатании без разрешения документов военного значения, отбыл вверх по Дунаю, искусно используя попутный ветер, и, избежав таким образом преследования, ушел на австрийскую сторону…

«Атлас ветров» прерывал в этом месте историческую часть и переходил к главному предмету изложения – каталогу балканских ветров. Они различались по направлению, с которого дуют, по времени года и суток, ибо один дует на дукат, а другой на грош, и по тому, что они несут, потому что один ветер приносит град, а другой пух. Были описаны игры на Крестопоклонный день, когда дети делятся на две команды и каждая болеет за один из двух ветров, что борются в этот день в небе, и читают молитвы, обращенные к святым или к преподобным златоустам – иерархам, которые своей сладкозвучной проповедью способны усмирить демонов воздуха.

Вот такой атлас из 32 ветров, половина из которых дневные, а половина – ночные, хранился в нашей семье поколениями, и я помню, как отец время от времени читал его нам зимой в полнолуние, когда (как говорилось) мясо животных слаще, а карман пуст, как диск у молодого месяца. Все ветры были занесены в одну карту, поделенную на 64 поля, белые из которых обозначали дни, а черные – ночи месяца, а два оставшихся – 366-й день и 366-ю ночь високосного года, когда дуют скоромные ветры.

Особое внимание отец обращал на заключительную часть атласа, где помещалось наставление читателям, как избежать всех опасностей и не последовать за неправильным ветром в неправильном направлении. Судя по рукописи моих предков, в балканском небе было столько опасных ветров, что из смертоносной игры, которую они затевали в небесах и днем, и ночью испокон веков, очень трудно было вырваться невредимым. Посему великим и важным искусством было вникнуть во все хитрости и ловушки небесного устройства, изучить все их варианты, никогда не разыгрывать неверную карту и побеждать в игре с небесами, используя ветры себе на пользу или хотя бы не во вред. Всегда выбирать верную масть, которая приведет к добыче и успеху, избегать блужданий и неизвестности, никогда не задерживаться на перекрестках, где встречаются западный и северный ветры, не терять дороги и добраться до цели, как до того дуката в пончике, – вот что было высшей мудростью и главной задачей жизни. «Атласы ветров» помогали человеку научиться этой мудрости и выполнить эту задачу. Наш «Атлас ветров» – наставление в непогрешимости – принадлежал к такому роду книг, и сам я до недавнего времени ему верил.

В тот год зима выдалась холодной, язык во рту просыпался рано, рыба жирела, прохожие на улице Рузвельта покупали цветы после «смущенного ветра» с кладбища. Я работал возле окна, открытого в том году в последний раз. На полу были разбросаны тетради и книги; толстые тома стояли прямо, тонкие – раскорячившись, как палатки, на ковре. Тонконогий столик шатался, сотрясаемый моими шагами, нагруженный, словно мул, раскрытыми и закрытыми справочниками, которые я мог различить и с закрытыми глазами, по одному весу. На полках уже давно не было места…

Я завершал труд, который длился десятилетиями; он сросся со мной, как мозоль с ладонью. Приводя его к концу, я уже не помнил, когда он был начат; я заканчивал его в другой квартире, в ящиках уже не было ни одной из тех рубашек, в которых я писал первые страницы, а в моем рту давно уже недоставало зубов до числа дней в месяце. Это была объемистая рукопись, в которой излагалась история некоей многовековой деятельности на Балканах.

Неизвестные рукописные документы и тайные планы, составленные в иерусалимских катакомбах, рукописи из Парижа и Бухареста, копии документов из Московского архива Министерства иностранных дел (закрытого для посторонних) и из Ватикана (из которых выдаются для чтения только те, что относятся к Конгрегации пропаганды веры), секретные донесения разведывательных служб XVIII века, в которых говорилось о жизненно важных вещах для двух-трех империй тогдашнего мира, извещения о контрабанде мехов, закупках токайского вина и пополнении русской царской конюшни, монашеские протоколы и повеления с Афона, церковные бумаги монастырей обоих исповеданий в Далмации, объемистая тайная переписка Дубровницкой республики XVII и XVIII веков – все это годами сливалось в мой труд. Все было проверено до мелочей, каждый факт имел свою тень или был чьей-то тенью, и тени эти были приведены в соответствие со своим прототипом. Во время работы я был решительно настроен ни на секунду не терять контроль над этим огромным материалом со всей ветрометной балканской земли, где у каждого имени есть хвост, а каждый хвост рано или поздно поджигается, чтобы обнаружились следы под ним.

И все-таки я уже не так любил свой труд, как в начале работы. Последние строчки дописывал, понуждаемый количеством уже готовых страниц, и в тяжелой рукописи, исчерпывающе документированной и неоднократно проверенной, меня привлекали теперь исключительно цвет и запах старой бумаги, напоминавшие о том времени, когда на моей голове росли другие волосы. Дни, оставшиеся позади, приходилось умножать на три, иначе казалось, что все случилось вчера, а дни подступающие я вообще не в силах был предвидеть: время собралось и зажало меня со всех сторон, словно колодец. Труд приближался к концу, когда мои дети (родившиеся в его начале) уже выросли, и я чувствовал, что предал их ради рукописи, которая теперь для меня значила не больше, чем лосиная блоха. Я размышлял о том, что, как и мои сверстники, получил все с десятилетним опозданием, и только на пятидесятом году жизни обнаружил, что весь свой век не умел пить вино и глотал его с открытым ртом, то есть без толку. Напрасно были написаны – показалось тогда – и мои книги: и эта последняя, и десять предыдущих, что в красивых обложках стоят на желтой полке в моей комнате. Короткое бабье лето было на исходе, и я сидел на солнце, прислушиваясь, как ветер залетает в дом.

Вдруг я услышал позади себя что-то вроде хлопков птичьих крыльев, и, прежде чем успел обернуться, что-то большое и темное вылетело из комнаты и порхнуло к небу. Я подошел к окну, пытаясь понять, что это могло быть, и тут над моей головой, задев волосы, вылетело еще что-то. Все дальнейшее я видел собственными глазами. С полки в комнате одна за другой поднимались и вылетали через окно книги моей библиотеки. Они хлопали на ветру страницами, словно крыльями, и мне пришлось отступить в сторону, чтобы они меня не поранили. Натыкаясь на стены и рамы, ударяясь о стекла, сталкиваясь друг с другом, вылетали в окно вместе с остальными и книги, которые я сам некогда написал, оставляя желтую полку пустой. Они стремительно набирали высоту, и самые быстрые (среди них я узнал «Атлас ветров») уже, как стая перелетных птиц, ловили ветер высоко в воздухе, их трудно было отличить от ласточек или диких гусей, которые в это время года летят в белградском небе на юг.

Я вышел на улицу, не теряя беглецов из виду, но единственное, что мне удалось обнаружить, – один разодранный том, который зацепился за электропровода и страницы которого валялись теперь по уличным канавам и крышам автомобилей. Это было все.

Я вернулся домой, чтобы продолжить работу, но в рукописи теперь невозможно было ничего проверить и ничего добавить, даже проверенного, потому что книг и справочников у меня под рукой больше не было. За опустевшими полками я впервые в жизни увидел стены своей комнаты и обрадовался им: наконец-то я знал, чей пес отзывается на Божье имя. Долго, целую жизнь шествовал я правильными путями, по известным дорогам, старался не совершить ошибки ни на одном повороте, рассчитывал, куда свернуть на каждой развилке, – делал все так, как заповедали предки в «Атласе ветров». Я всегда жаждал точно знать, где огонь, в каких я сам водах, всю жизнь я слюнил палец и поднимал вверх, чтобы проверить, откуда дуют ветры, и всегда стремился выяснить истинное имя земли, по которой хожу, дабы не взять ложный курс и не пройти мимо пункта назначения…

Но теперь я знаю: до тайны добираются не по накатанной дороге, а по боковой тропинке, она – в конце не правильного, а ошибочного пути. У каждого ветра есть своя тень, и тени эти проясняют характер ветра и дуют в собственном направлении. Нужно хоть однажды наплевать на флюгер, выбрать направление, которое все полагают неверным, последовать неточным расчетам и положиться на шанс, который все отвергают. Нужно хотя бы один раз назвать Саву Западным Дунаем, и при этом не важно, что Америка не будет носить твое имя…