Демоны крови - Андрей Посняков

— А монголы? — как-то подначил Ратников. Им послужить не пробовал?

— Мунгалы? — Олекса мечтательно улыбнулся, кивнул. — Был и у тех, а как же! Бату-хан, Кайду… мужчины серьезные! Правда, и строгость у них… чтоб старшого ослушаться ни-ни! Сразу голова с плеч. Не нравится мне это… Да и грязные они — пахнут, смердят просто! Хотя выпить не дураки — любят.

Так вот дни и тянулись. И не происходило ничего. Абсолютно! Никому этот убогий островок не казался интересным, никто сюда не заглядывал, похоже, рыбы и в иных, близких к человеческому жилью, местах хватало.

Олекса перед сном молился, уж это обязательно, крестился мелко-мелко на какой-то ракитовый куст, что-то там выпрашивал у Господа, какие-то тряпочки, от брюк оторвав к веткам привязывал… Тьфу! И как только не стыдно! Это что — христианство, что ли? Так, пародия какая-то…

Сам Миша, кстати, тоже молился — ощущал в себе такую потребность, и даже чувствовал некоторые укоры совести: это ж надо — в церковь так редко ходил! Права, права была Машенька, правильно ругала.

Ратников все чаще вспоминал жену, все думал — как ему с ней повезло. И еще одно тревожило: Маша почему-то ну никак не могла родить, а ребятишек хотелось — сына или дочку, а лучше — обоих. Что это за семья — без детей? Врачам, что ли, Марьюшку показать? Нужно бы… В конце концов, если все так серьезно, так можно и из детского дома ребеночка взять. Усыновить, так сказать… А что? Чем плохо-то?

Вот на такие вот мысли наталкивало Михаила вынужденное безделье, весь этот остров, заброшенный и первозданно-дикий, тающие угольки костра, шум набегающих на берег волн и далекое кукованье кукушки.

Ладно, семья, Машенька, людокрады и флигель, все это можно понять, но все чаще и чаще Мишу тянуло на размышления о проблемах глобальных, больших, общечеловеческих. И это был плохой признак. Почему плохой — Ратников и сам бы не мог сказать. Наверное, потому, что какой толк рассуждать о том, на что сам никак повлиять не можешь?

Что же касается конкретики, тех же рыбаков или кого еще…

— Лекса! — подумав, воскликнул Ратников. — А не поискать ли нам на бережку мест, для ладеек пригодных?!

— Пойдем, поищем, Мисаиле-боярин, — охотно откликнулся юноша.

Было как раз утро, точнее, уже ближе к полудню, хороший такой денек, с синим высоким небом, ярким ласковым солнышком, птичьим гомоном и пряным запахом трав.

Сделав по бережку круг, напарники обнаружили четыре удобных для причаливания лодок местечка: одно — на том самом песчаном пляже, второе — за плесом, и два — на другой стороне островка, ближе к ивовым зарослям. И везде Миша, не поленившись, понацепил по кустам да камышинам тоненьких, вытащенных из подола рубашки, ниточек, чтоб, ежели что, так потом увидеть, был здесь кто-то или нет. Вообще, хорошая идея — жаль, поздновато в голову пришла, ну, да лучше уж поздно, чем никогда.

День «сторожки» простояли, другой, а на третий… Первым заметил глазастый Олекса, на той стороне, на одном из дальних местечек, за ивами. Прибежал, запыхавшись:

— А нитки-то порваны, Мисаиле!

— Порваны? А ну-ка, пошли, сходим! Ты смотрел там чего?

— Не. Ты ж, боярин, сказал — сперва тебя звать.

— Молодец! А то все следы затопчешь.

Улеглись вчера поздно — с вечера молотил дождь, в шалаше мокровато стало, потому и уснули уже под утро, соответственно и проснулись… А куда торопиться-то?

Ниточки, ниточки, веревочки… Ну, конечно, порваны. Кто бы сомневался! А еще на песке след от киля ладьи или какой-то большой лодки! Видать, вытаскивали на берег.

— Не, не вытаскивали, — вскользь возразил Олекса. — Просто втюрились в берег с разгона, выскочили…

— Ну-ка по песочку пройдись… Вон, до тех камышей! Что-то они какие-то… вроде бы как примятые.

— Точно — примятые! Может, бежал кто? Или на челноке…

— Вот и посмотри… Постой! Пройдусь-ка и я с тобой.

Оба закатали штанины, пошлепали по мелководью, по песочку, стараясь не порезать ноги острыми раковинами.

Олекса внезапно остановился:

— Глянь, боярин! Вроде как след. Цепочка целая!

Миша опустил глаза: гм-гм… если и следы, то уж очень сильно размытые. Не поймешь, то ли к камышам шли, то ли, наоборот, оттуда к ладейке.

— А тут не один человек бежал, — Олекса присел на корточки. — Трое!

— Бежал?

— Ну да. Вон, расстояние-то… Оп-оп. Больно уж широковато шагать-то. Нет, не шли, бежали! Один… за ним двое. Пошли в камыши?

— Стой! — Ратников насторожился. — А вдруг там есть кто?

— Да нету! — отмахнулся юноша. — Вон, утки-то спокойные да и птицы поют… Был бы кто — так бы не пели.

Вот с этим можно было согласиться, вообще, средневековые люди, в отличие от современных, обладали изрядной наблюдательностью, и уж раз Олекса сказал, что в камышах никого нет, стало быть, нету.

Песок. Синее небо над головой. Жгущее спины солнце, бликующее в волнах золотой сверкающей змейкой. Цепочка размытых следов. Примятые, явно примятые камыши… И там же, в этих вот, камышах — лежащее навзничь тело.

Голая девушка с черной стрелой в спине.

Глава 5

Лето. Чудское озеро

МЕРТВЫЕ И ЖИВЫЕ

…общественное мнение превыше всего ценило силу, причем в самом примитивном ее проявлении.

Девушка лет шестнадцати была убита часа два-три назад, утром, по крайней мере, именно так, внимательно осмотрев труп, утверждал Олекса, а он в таких делах понимал не хуже любого судмедэксперта — жизнь выучила.

— Девка, видать, выскочила с ладьи, убегти восхотела, — не мудрствуя лукаво, высказал свою версию юноша. — За ней двое побегли… кто-то стрельнул из лука. И все! Не, стрела добрая, новгородцка!

— Новгородская, говоришь? Ну-ну… — Ратников сжал губы и тут же спросил: — Слушай, а чего им стрелять-то? Коли уж в погоню бросились?

— Не знаю, боярин, — Олекса пожал плечами. — Я ведь не кудесник, не чаровник, предсказывать да гадать не умею. Что вижу — про то и говорю.

Нагнувшись, парень вытащил стрелу и, перевернув мертвое тело на спину, внимательно всмотрелся в лицо убитой:

— Нет, не знаю такой. А девка ничего, красивая… была.

Олекса произнес это с таким равнодушием, что Мише на миг вдруг стало страшно: это что же за парень такой! Сидит рядом со свеженьким трупом, рассуждает цинично… Ни вздоха, ни оха, ни сожаления… даже брезгливости — и той нет. Хотя, если спокойно рассудить — а чего ему охать и вздыхать? Сам-то Ратников, вон, тоже не особо-то покоробился. Кто она им, эта мертвая девушка? Уж, слава богу, не сестрица и не женушка любимая… так, не пойми кто. Ну, жалко, конечно, но… Это Михаилу жалко, а Олексе… он человек своего времени, где смерть — вполне привычное дело. Убили и убили… слава богу — не его самого. Сейчас — не его, а дальше — один бог знает.

— Похоронить бы надо юницу, — шмыгнув носом, неожиданно промолвил Олекса. — Негоже так оставлять, не по-людски это, не по-божески!

— Ага, похоронить, — на этот раз цинично усмехнулся уже Миша. — Руками будем могилу копать?

— Так в песке-то быстро. Крестик выломаем… а то как же так-то?

Прав был Олекса, кругом прав: тело телом, а ведь и о душе надо думать. И коли уж так случилось, что, кроме двух странников-беглецов, никому в целом мире не было дела до несчастной убитой, то уж придется им и взять на себя все дальнейшие хлопоты. По мысли средневекового человека, очень даже необходимые хлопоты. Мыслимое ли дело — тело непогребенным оставить?

— Она хоть православная? Ах да… — нагнувшись, Миша заметил на шее несчастной крестик. Маленький, зазеленевший, медный, не на цепочке даже, на нитке суровой, по всему видать — из небогатых слоев была девка, наверное, челядинка-холопка — раба. Как когда-то Марьюшка. Марьюшка… А ведь и она могла бы вот так же вот лежать со стрелой в спине или в груди, или вообще с перерезанным горлом, запросто могла… И что — тогда тоже не нашлось бы кому схоронить?

— Что ж, давай рыть могилу, парень, — сухо кивнул Михаил. — Ты начинай, а я в лесок прогуляюсь — досочку там подходящую видел.

«Подходящей досочкой» оказалась коряжина с плоским обломом, удобная вещь, почти как лопата, не забыть бы с собой потом прихватить, пригодится.

Могилу вырыли быстро, причем по большей-то части копал один Олекса, парень явно стеснялся, когда за импровизированную «лопату» брался «боярин-батюшка». Но сам-то работал умело, ходко, управившись с ямой менее чем за пару часов.

Вырыв могилу, выпрямился, посетовал:

— Эх, жаль, без гроба хоронить придется, да и не вовремя, до обеда ж надо… ну да Бог простит, не оставлять же на завтра — жарко, протухнет вся.

Ратников только хмыкнул: ну конечно протухнет.

Вдвоем осторожно перенесли убитую в яму, положили, скрестили на груди руки. Миша нагнулся — закрыть глаза. Большие, синие, кажется… да-да, синие… Или в них просто отражалось небо?