Синяя тетрадь - Эммануил Казакевич

– Только богдановские?

– Именно. А ты никак из евонных был? Или одумался?

– Чего там… Я сам по себе.

– Брось! Знаю.

– У меня заботы другие. Корову вот задумал купить.

– Слыхал. Правильно! Постой, есть на примете. В Тарховке знакомые телка у них подросла, красавица. Хочешь, поедем? Недорого возьмут. Мне за комиссию бутылку спирту… Ну, ладно, полбутылки.

– У меня уже дело слажено. Сейчас вот собираюсь туда идти. Так что извини…

– Пойти с тобой? Я здорово торгуюсь, ты так не сможешь. Все-таки я купец, не то что ты – «Пролетарии всех стран, соединяйтесь». Полцены выторгую, ей-богу! И продавщик самогону нам выставит. Я шепну.

– Нет. Уж извини. Пойдем, Надя.

– Как угодно, мил-сдарь…

Фаддей Кузьмич разочарованно бросил окурок и наконец распростился.

Надежда Кондратьевна, стоявшая у калитки в ожидании сыновей, вздохнула с облегчением. Она подняла окурок с таким видом, словно это был сам Фаддей Кузьмич, и выкинула его в помойное ведро. Емельянов рассмеялся, потом обнял жену быстрым и нежным объятием и спросил:

– Газеты купили?

– Я купила. Мальчики сейчас приедут. Как там?

– Все хорошо. Нравится ему. Говорит, лучше не надо.

Она улыбнулась.

– Если что надо ему постирать или заштопать, вези сюда.

– Ладно.

– Что Коленька?

– Молодец! Разведчик!

– Вот, селедки достала. Отвезешь.

– Ладно. Французского коньяку марки «Мартель» не достала?

Оба рассмеялись. Она продолжала расспрашивать:

– Как там ночью? Не холодно?

– Ничего. Сыровато, конечно. И комары. Но ничего. Не жалуется.

– Ты загорел, Николай.

– Кошу понемножку.

– А на вид усталый.

– Не знаю с чего.

– Душа неспокойна.

– Верно, так.

– Как спали?

– Так себе. Он долго не засыпал.

– Ворочался?

– Нет, лежал тихо. Но не спал, я заметил.

– Опасается?

– Нет. Думает. С утра опять сел писать. Как всегда, газет ждет не дождется.

Вскоре появились мальчики с газетами. Картошка была уже готова, все уселись завтракать. Когда поели, подсела к столу и Надежда Кондратьевна она всегда завтракала простывшими остатками, вечно боясь, что детям не хватит. В последнее время она, завтракая, просматривала привезенные мальчиками газеты.

Емельянов начал укладывать вещички и газеты в мешок.

– Мерзавцы, чистые мерзавцы! – услышал он восклицание Надежды Кондратьевны.

– Что там?

Он не привык слышать от жены даже таких невинных ругательств и поднял голову.

– Что пишут! Подлецы, чистые подлецы! – Она протянула ему газету.

Он, посмеиваясь над ее негодованием, взял газету, начал читать, похохатывая.

В газетной заметке, которая называлась «Ленин и шведская шансонетка», рассказывалось, что Ленин пользовался популярностью щедрого поклонника у опереточных примадонн «Летнего Буффа» и «находится в тесной связи» со шведской шансонеткой-певичкой Эрной Эймусти. «Никому неизвестны попойки, устраиваемые „мучеником“ Лениным в Стеклянном Театре „Буффа“. Но лакеям памятны те дни, когда Ленин платил по 110 рублей за бутылку шампанского, давал по „четвертной“ на чай. Помнят и еще один случай, в котором Ленин выявил свой „пролетарский“ характер. Однажды, заняв со своей дивой Эрной Эймусти отдельный кабинет № 4, он позвал лакея, чтобы заказать ужин. На звонок в кабинет вошел старший официант, массивный мастодонт „Казбек“. Увидев его, дотоле спокойный Ленин вдруг пришел в ярость, затопал каблуками, неистово крича: „Пошел вон, буржуй! Пришлите другого лакея“. Толстый и высокий, с солидным брюшком „Казбек“ убежал, тем более что заметил в руке Ленина бомбу».

– Ну и врут, просто уму непостижимо! – искренне удивился Емельянов, затем, взглянув на Надежду Кондратьевну, ласково сказал: – Чего ты расстраиваешься?! На него и похлеще врали…

Но она не могла успокоиться. Ее почти трясло от отвращения и обиды. Ей, чисто по-женски, казалось, что эта клевета, касающаяся нравственности Ленина, серьезнее и опаснее всех других. Она тихо сказала:

– Ты ему эту газету не показывай. Зря расстроится. Оставь ее тут.

– Ну, что ты!..

– Оставь ее тут, – упрямо повторила Надежда Кондратьевна.

Емельянов не мог этого понять, говорил, что Ленин и не то еще видел, но газету все-таки с собой не взял. Так Ленин и не узнал, что находится «в тесной связи» с шансонеткой Эрной Эймусти.

10

Посетители приезжали редко, – очевидно, в Питере опасались навести сыщиков на след. Только раз в три-четыре дня появлялся «Берг» – он же Александр Васильевич Шотман[32]. С каштановой бородкой, в пенсне и белой панаме, он выглядел настоящим барином, и это обстоятельство, в интересах конспирации, было очень по душе Надежде Кондратьевне. Еще реже приезжал Зоф. Иногда в калитку бесшумно проскальзывала молчаливая женщина в черном вдовьем платке, привозившая то каравай хлеба, то смену белья.

Все они появлялись и исчезали только с наступлением темноты.

Когда Шотман однажды пришел со станции утром, Надежда Кондратьевна удивилась. Шотман торопился. Он расспросил, не замечено ли вокруг дачи чего-нибудь подозрительного; успокоившись же на этот счет, он предупредил, что вечером привезет двух товарищей («членов ЦК», – прошептал он в самое ухо Надежде Кондратьевне). Затем поспешно ушел обратно на станцию.

Действительно, часов в шесть вечера Надежда Кондратьевна увидела возле своей калитки двух людей. Они постояли с полминуты как бы в раздумье, затем толкнули калитку и вошли. Она пошла им навстречу. Один был щуплый человек в пенсне, с клочковатой темной бородкой и очень темными печальными глазами, другой – сухощавый, тонколицый, с остроконечной бородкой.

– Как поживает Карпович? – спросил человек в пенсне густым и грустным баском, будто и впрямь спрашивал о здоровье какого-то очень близкого и очень исстрадавшегося человека.

– Врачи говорят, здоров, – быстро ответила Надежда Кондратьевна и добавила уже естественным голосом: – Сейчас вас переправлю.

Человек в пенсне представился:

– Андрей.

– Юзеф[33], – представился второй, с остроконечной бородкой.

Оба приезжих уселись на лавку и сидели размягченные, видимо очень усталые, глядя мечтательными глазами на куст жасмина, росший возле забора.

– А? – спросил «Андрей», кивая на жасмин с полуулыбкой, блуждавшей на его лице.

– Да, – ответил «Юзеф», улыбаясь точно таким же образом.

– Забыли, что этакое есть на свете, – сказал «Андрей» полувопросительно.

– Да, – согласился «Юзеф».

Надежда Кондратьевна молча отломила ветку жасмина и подала «Андрею». Он приник лицом к ветке, затем, не выпуская ее из рук, спросил: