Реквием - Грэм Джойс

— Тоби!

Из всех знакомых Шерон только у Тоби непристойности вплетались в речь совершенно естественно, наравне с прочими словами.

— Потому что, если он тебе нравится, но ты его не трахнула, это плохо скажется на нашей работе.

— Слушай, мне пора. Меня ждет моя группа.

— Ты даже не хочешь говорить со мной? Значит, это еще хуже, чем я думала.

— Послушай, я не люблю его и не собираюсь травить. Кстати, я как раз хотела поговорить с тобой о нем и о его проблемах.

— К черту его проблемы, дорогая. Я за тебя волнуюсь.

— В другой раз, Тоби, ладно?

— Ладно.

Шерон направилась к группе женщин, ожидавших ее в приемной. Тоби, с озабоченным видом, допила свой кофе. «Черт побери, — думала она. — Шерон влюбилась! Ну и что нам теперь всем делать?»

19

— Возьми трубку, — сказал Том.

— Возьми сам.

К телефону никто не хотел подходить. Кейти сидела на диване, подвернув под себя длинные изящные ноги. Она принесла работу на дом. Том сидел за столом. Перед ним возвышалась стопка ученических тетрадей, в которых он исправлял ошибки перьевой ручкой с красными чернилами. Телефон перестал звонить. Кейти посмотрела на Тома, продолжавшего чиркать в тетрадях.

Спустя несколько минут телефон снова зазвонил. Кейти отложила ручку и встала с дивана. Том невольно прислушался к тому, что она говорила.

— Алло? О, добрый вечер! Нет-нет, все в порядке. Чем мы можем быть полезны для вас? Да, он дома. Проверяет ученические работы. Да, он учитель. Нет, я не учительница и не хотела бы быть ею. Это очень приятно слышать. Об этом не стоит беспокоиться. Да-да, он здесь. Сейчас.

Кейти накрыла трубку рукой:

— Том, это Майкл Энтони.

— Кто?

— Ну, тот человек, которого мы встретили в кофейне. Пьяница с вечеринки. Он хочет поговорить с тобой.

— Что ему надо?

— Откуда я знаю? — Она ткнула в его сторону трубкой со свирепым выражением лица.

Том с усталым видом поднялся и взял у нее трубку:

— Да?

Несколько минут Том слушал молча, лишь изредка издавая невнятные междометия. В конце концов он записал телефонный номер в блокнот и положил трубку.

— И что?

— Он спросил, не буду ли я возражать, если он пригласит тебя погулять с ним в воскресенье в парке.

— Что?!

— Он говорил очень корректно, очень сдержанно.

— Зачем я ему понадобилась?

— Он считает, что ты прекрасна. Кроме того, он умирает. Доктор сказал, что ему осталось жить полгода или год. Он сказал, что это его последнее желание, в некотором роде. Похоже, так оно и есть.

20

— Теперь я поняла, как это сделано, — сказала Шерон. — Перед тем как пришить эти листки к шелковой подкладке, их с помощью горячего утюга наклеили на какое-то подобие кальки, чтобы они не расползались.

— Как по-твоему, представляют они какую-нибудь ценность? — спросил Том.

— Понятия не имею. Это иврит, но я ничего не могу разобрать. Если хочешь знать, что тут написано, надо показать рукопись кому-нибудь, кто окажется способным разобраться в ее содержании.

Шерон подпирала голову загорелыми руками, и они возвышались по обеим сторонам свитка, как колонны в храме. Том загляделся на их плавные изгибы. Он уже почти забыл, какую спокойную уверенность может излучать Шерон.

— Фрагменты этих свитков можно отыскать повсюду, — произнесла она тоном экскурсовода, — но сама я видела их только в музее. Не исключено, что тут записаны результаты каких-нибудь измерений, сделанных при постройке храма. «Здесь сорок локтей, затем еще двадцать локтей плюс стена десять локтей» — что-нибудь такое.

— Давид думал, что они содержат что-то важное.

— Ты говорил, что он думал также, будто Ватикан пытается отравить его. По-моему, у твоего Давида не все было в порядке с головой.

— Он не говорил, что это Ватикан. Кто мог бы помочь с этим, как ты думаешь?

— Сначала реши, хочешь ли ты показывать их кому-нибудь или нет. Если ты отдашь рукописи христианским или хасидским ученым, то больше их уже К увидишь. Это точно. Можно было бы попросить какого-нибудь знатока взглянуть на них частным порядком. Но если в этих свитках действительно что-нибудь интересное, то очень скоро всем станет известно, что они находятся у тебя.

— Вот черт. Что же нам делать?

— У меня есть один друг. Бывший клиент нашего реабилитационного центра. Я не хотела связываться с ним, но раз уж не остается ничего другого…

— Ахмед аль-Асмар, — сказала Шерон, принимаясь барабанить в дверь в третий раз. — Наверное, спит. И если даже я разбудила его, он откроет только с четвертого стука. Как он утверждает, джинны[16] никогда не стучат больше трех раз.

— Джинны?

Они были в мусульманском квартале Старого города. Шерон подъехала к зданию в северо-восточном Секторе. Окна были закрыты ставнями. В узком переулке пахло сыростью и ослиной мочой.

— Демоны. Ахмед не такой, как обычные палестинские арабы. А меня он считает немного свихнувшейся.

— Почему?

Прежде чем Шерон успела ответить, в нескольких футах над их головами распахнулись ставни, и из окна высунулась моргающая спросонья мужская голова. Том увидел взъерошенные черные волосы и тонкие усики. Несколько секунд араб тупо смотрел на них.

— Чокнутая еврейка, — пробормотал он.

Голова исчезла, но спустя несколько мгновений араб появился снова и выкинул им ключи. Шерон поймала их и отперла дверь.

Внутри было прохладно и полутемно. Том поднялся вслед за Шерон по каменным ступеням в пропахшую благовониями комнату, где араб натягивал джинсы и футболку. Он нарочито поморгал и протер глаза. На вид ему было лет сорок. Ахмед и Шерон расцеловались, подставив друг другу щеки, и Шерон представила Тома:

— Он из Англии.

— Из Англии? — переспросил Ахмед таким тоном, будто Том приехал из Атлантиды. — Из Англии?

Том протянул ему руку. Араб несколько секунд взирал на его ладонь со смесью ужаса и восхищения и затем пожал ее.

— Чай. Надо заварить вам чай.

Шерон уже опустилась без приглашения на одну из больших подушек, набросанных у стены. Ахмед жестом предложил Тому сделать то же самое и удалился на кухню.

— Не обращай внимания, — прошептала ему Шерон. — Он еще не проснулся.

— Мне все слышно, — донесся голос из кухни. — В Англии все такие же грубые? Я имею в виду, как эта чокнутая еврейка?

— Да, все, — ответил Том.

— Это правда, я знаю. Я бывал там. Я просто хотел проверить, честный ли вы человек.

Пока Ахмед заваривал чай, они не разговаривали. Толстые каменные стены старого здания полностью заглушали уличный шум, так что в квартире стояла восхитительная тишина. На стенах были развешаны драпировки и куски ткани, создававшие впечатление абстрактных геометрических фигур. Воздух был наполнен ароматом ладана, смешанным с каким-то другим, более острым запахом. Том чувствовал, что запах ему знаком, по никак не мог его точно определить. Вернулся Ахмед С подносом и стаканами. В каждом стакане был листик свежей мяты и два куска сахара. Том хотел отказаться от сахара, но Ахмед уже разливал чай.

— Ну и как вам наша Палестина? Нравится? — г просил он, передавая Тому стакан.

— Я еще не понял. Кажется, здесь беспокойно.

— О да. Когда мы избавимся от евреев, станет спокойнее.

Шерон улыбнулась:

— Мы как твои демоны, Ахмед. Мы всегда будем С тобой.

Ахмед обращался исключительно к Тому, как будто Шерон в комнате не было.

— Она права. Не знаю, кто хуже: джинны или евреи. Еще ладно, если бы все они были такие же, как она, но… О Аллах! Как чай?

— Великолепен!

Ахмед благодарно прижал руку к груди, словно это был очень лестный комплимент, сказанный лично ему. Затем он неожиданно повернулся к Шерон:

— Ты не приходила ко мне шесть месяцев. Где ты была, сучка?

Шерон пожала плечами, прихлебывая чай.

— Что это за дружба, Том, если она не бывает у меня по шесть месяцев? В Англии все обращаются так же грубо, по-свински со своими друзьями?

— Ты уже спрашивал его об этом.

— Да, правда, спрашивал. Прошу прощения, Том.

— Ты тоже не приходил ко мне, — сказала Шерон. — Я тебя приглашала.

— Ну да, приглашала. Чтобы какой-нибудь еврейский подросток с автоматом «узи» отстрелил мне голову только за то, что я араб, живущий на своей родной арабской земле! Что вы думаете об этом, Том? Араб не может чувствовать себя в безопасности в собственной стране.

— Не обращай на него внимания. Он боится выходить на улицу не из-за солдат, а из-за джиннов.

— Теперь она смеется надо мной. Я убил бы ее, если бы не любил так сильно. Но она сумасшедшая. Вы спросите почему? Потому что она не верит в джиннов. Только сумасшедшие не верят в джиннов. Вы верите в джиннов, Том?

— То есть в демонов? — Том поколебался. — Ну… я верю в Бога и, стало быть, в чертей… так что, наверное, я должен сказать «да».