Символ веры третьего тысячелетия - Колин Маккалоу

– Старина Чейзен всех переплюнул, правда? Я всегда знала, что Сильвия ему не пара.

– Да, он – молодчина, – согласился Джон. – Соберетесь перебросить его на проблему миграции?

– Да.

– И посмотреть его кандидатов?

– Не доверила бы никому другому, – она не удержалась и зевнула, прикрыв рот ладошкой. – Я так устала… Не принесешь чашечку кофе? Не хочу хлебать какую-нибудь бурду в какой-нибудь кафешке. Лучше здесь задержусь.

– Прикажете подать ужин?

– Ну, это слишком хлопотно. Если что-нибудь осталось после совещания, тогда принеси, пожалуйста.

– Кого первого разложите на молекулы, мадам?

Даже наедине Джон никогда не обращался к ней по имени, да она и не поощряла его и не сподвигала его к этому.

– Что за вопрос? Кто, как не сенатор Хиллер?! Он ведь здесь, в Вашингтоне, – она поежилась. – Бр-р-р! Неужели ты думаешь, что я отравлюсь в Коннектикут и Мичиган к тем двоим, да еще зимой?

Джон криво усмехнулся. Зубы у него были прекрасные, голливудского образца, но широкой улыбки от него еще никто не добился.

– Все равно что Аляска.

– Не совсем, – пожала она плечами. – Пока еще нет…

Она оставалась в офисе, пока не стемнело. Зато теперь она знала содержание всех досье, могла расположить имена и лица по ранжиру, выделив плюсы и минусы каждого. Двух кандидатов она уже отбросила, уверенная в том, что они не пригодятся Тибору Ричи.

Но доктора Джошуа Кристиана не было среди тех, кого она недрогнувшей рукой вычеркнула из списка. И не только в силу его заслуг. «Неврозы тысячелетия» – это, конечно, интересно. Но еще больше заинтересовало ее имя этого человека.

Однако работать с ним, судя по всему, будет нелегко. Диссидент от науки, изгой среди коллег. Практика его невелика – значит, и кругозор узок. Кроме того, не страдает ли он Эдиповым комплексом? В свои тридцать все еще живет с мамочкой и явно не искал даже близости ни с женщинами, ни с мужчинами. Как и большинство ее современников, доктор считала добровольное воздержание куда более трудно объяснимым, нежели любые сексуальные отклонения. Себя Джудит понимала: она была фригидна. Кристиан не похож на человека с холодной кровью. Тогда что за сила помогает ему сдерживать природные инстинкты?

Нагрянуть к нему в клинику, вторгнуться в его жизнь, оглушить потоком информации? Не выйдет, изучая досье, она поймала себя на ощущении, будто это он наблюдает за ней – с недоверием и тревогой. Представиться ему: «Я из Вашингтона»? Наверняка его только отпугнет упоминание о столице: вместилище власти и бюрократического аппарата. Не поможет и посредничество ее знакомых в Чаббе: он не приедет, это ясно. Нужно, чтобы их встреча произошла естественно, как бы сама собой.

Пора было уходить: выйти через центральный подъезд и принять очередную порцию мучений в каком-нибудь жутком троллейбусе. Каждый вечер она уговаривала себя потерпеть. Еще несколько дней – и ее включат в число немногих счастливчиков, которым разрешено приезжать в Департамент и уезжать на машине. Для большинства смертных такая роскошь бывала доступна только во время отпуска, четыре недели в году. Весьма благоразумное и дальновидное установление: об отпуске люди вспоминали как о самом счастливом, самом светлом моменте жизни. Воистину, нынешнее правительство – самое благоразумное и дальновидное в истории страны. Вот только положение страны все бедственней. Потому Америке и понадобились Исследования.

Доктор Карриол жила в Джорджтауне. Очаровательное местечко! Еще до наступления невыносимых холодов она утеплила свой домик из красного кирпича. Пришлось заколотить досками окна, хотя она так любила смотреть на улицу с ровными рядами деревьев и домами старинной постройки.

Два года назад все свободные деньги – да и те, что только планировала заработать с повышением жалованья – она вложила в покупку дома. И до сих пор сидела бы по уши в долгах, если бы не эта рискованная затея с Исследованиями. Выросла идея из азов профессии, а перспективу сулила и Джудит, и всей стране. Возьми Гарольд Магнус дело в свои руки – оно не принесло бы Джудит таких выгод. Но пока ей удавалось так распоряжаться ходом работ, что сам Магнус уже ни за что не смог бы разобраться во всех тонкостях.

Постоянного мужчины в ее жизни не было. Лишь случайные свидания, в которых она искала скорее общения. Потребности в сексе она не испытывала и, если уступала домогательствам, то без интереса: ни отвращения, ни радости, ни привязанности. Вашингтон – идеальный город для вечных любовниц, но неподходящее место для поисков мужа. Да и вряд ли ей кто-либо подошел бы. Замужество отняло бы слишком много сил и энергии, которые нужны ей для работы. Даже постоянный любовник только раздражал бы ее.

Было холодно. Она переоделась в теплый велюровый костюм, натянула толстые шерстяные носки и вязаные тапочки. Пока тушила консервированное мясо с картошкой – грела руки над газовой плитой. За ужином окончательно согрелась. И – спать. Даже если близился восход, она обязательно ложилась спать.

Глава III

В конце января город окутывался туманом и тайной. Двое могли пройти в метре друг от друга, друг друга не заметив. Следы на снегу свивались в замысловатую вязь, складывались в бессмысленный шифр. Вздохи восторга и предсмертные вздохи парили над землей, как облачка влажного дыхания. Туман оседал на тротуары устало, бессмысленно, будто под тяжестью отлетевших и слившихся с ним человеческих душ. Умирали многие.

Одним из тех, кто умер в эти дни, был Гарри Бартоломью. Его застрелили. Он был беден и постоянно страдал от холода. Может, он хуже переносил холод, чем другие. Или просто был слабее. Если бы ему дали возможность выбрать, он отправился бы в Каролину или в Техас, но его жена не могла бросить свою матушку, а та не желала уезжать из Коннектикута. «Янки не должны жить южнее линии Мейсона – Диксона. Так повелось со времен Гражданской войны» – твердила старуха. Он не работал уже с конца ноября и получил бы работу не раньше 1 апреля, Дня Дураков, а приходилось остаться здесь, в холоде. Сварливая, противная старуха, приходилось делиться с ней драгоценными крохами тепла. Ничего не поделаешь: у старухи водились деньжата.

А в результате Гарри сделался преступником: он жег дрова.

Печью Бартоломью обзавелись еще несколько десятилетий назад, когда все без опаски и без сомнения вырубали и жгли леса. Потом власти – сначала федеральные, а затем и местные – наложили запрет. Во-первых, леса быстро редели и исчезали. А во-вторых, холодный влажный воздух так насыщался углекислотой, что превращался в смог, густой, как кисель. Холодный кисель лип к коже, студил кровь в жилах, и люди топили печи все больше и больше, и туман становился все гуще и гуще…