Я вернулся - Михаил Федотов

На сцене все сумасшедшие. И я. У тебя болезнь мозга, и мы ее будем лечить, — говорит Пинтер. Как я не хочу участвовать в лечении!

Каждый спектакль меня преследует одна и та же болезнь. Я свободный пока человек, и я не обязан сидеть тут в этом сумасшедшем доме оба действия. Но как уйти из такого крохотного пространства? Может быть, у меня поезд на Москву. У меня в руках журнал «Московский наблюдатель». Может быть, я именно этот наблюдатель. И хочу уйти. Потому что просто не могу схватить главной мысли автора. Наверное, этот спектакль обо мне. Герои одеты во все мои лучшие хламиды. Я узнаю все свои куртки с капюшонами. Я понимаю, почему теща хочет напялить на меня пиджак. Но я не дамся.

Я хочу на улицу. Я хочу на темный после дождя Литейный. Я хочу купить свежий батон и молоко. Видимо, этот парень Пинтер тоже порядком сумасшедший. И он наставил тут удивительно твердые стулья. От них у меня затекла каждая клетка таза! Две толстые бабки рядом не дают мне пошевелиться. Это часть замысла: посадить зрителя на самые жесткие стулья, между толстых бабок, чтобы они были нераздельной частью трущобы. А у меня еще специальные стулья для контрамарочников. Чтобы у них так затекала жопа, чтоб не повадно было шляться в нищие театры без денег.

Только бы не нарваться на спектакль без перерыва. Нельзя сидеть так близко от сумасшедших. Это очень затягивает. Текст Пинтера абсолютно пуст, но все думают, что за этими глупостями есть высший смысл, и смеются. Сумасшедшие братья неистово разбивают и топчут Будду. На сцене зажигают свет. Хороший театр! Номерки вообще экстракласса: я нигде не видел таких тяжелых элегантных номерков. Я первым вырываюсь на воздух. Длинную Владимирскую яму закопали и покрыли импортным асфальтом. Здесь будут ходить бесшумные трамваи. Но пока вместо трамваев ходят одни пьяные ханыги. Но мысль гениальная — трамвай громыхает по всему городу, а потом въезжает на триста пятьдесят метров на бесшумный Владимирский и едет в абсолютной тишине. Он чувствует себя в Цюрихе. А потом трамвай свернет на Колокольную и снова начнет дребезжать. Отличный вечер, и спектакль мне понравился. Его можно отвезти обратно в Европу. Расходы небольшие: трое невысоких мужчин, две железные кровати, пять клеенок и трубы.

Первокласснице Тане дали на дом задачу, с которой она не справилась. Три мужских портрета, нужно только правильно разместить фамилии. Таня прожила всю жизнь в Иерусалиме, и она впервые видит этих людей. Изображены Суворов, Кутузов и Гагарин. Класс тоже в основном с задачей не справился.

Я проводил тест среди израильских старшеклассников. Я спрашивал, с какими странами граничит Израиль. Из двадцати правильно ответили только двое. Называли и Грецию, и Турцию, и «Саудию», и, конечно, Ирак. Сегодня все мои респонденты служат в израильской армии.

Сегодня седьмое ноября. Это мой праздник. В Канаде я испытал главный шок своей жизни, когда проснулся и вышел на улицу в десять утра седьмого ноября, и вокруг была обычная жизнь. Никакого праздника, ни военного парада — ничего! Я сразу понял, что канадцем мне не стать. К сожалению, я не ошибся.

Кофе давно уже стал подарком. Вообще еда — это хороший подарок. Кстати, если вы никогда не пробовали пельмени «Богатырские», то считайте, что вам крупно повезло. Но старушки никогда не пробуют эти пельмени.

Я не понимаю, что они друг другу дарят.

Я сижу и подделываю подпись израильского вице-консула. Не ездить же за ней в Москву. Я уже три раза бегал на почту напротив делать новые копии, у меня все время получаются очень длинные хвостики. Техника очень простая: берешь старый документ, подписанный каким-то придурком, и мажешь его «типексом». Старые копировальные машины на почте делают такие мутные копии, что «типекса» не видно. Дальше пишете любой текст, а на нем уже готовая печать консула. В Израиле скажете, что получили его по факсу. У меня это не денежный документ. Кому я предъявляю такую бумагу, я решил не писать, чтобы кто-нибудь не настучал. Не из подлости, а из национального чувства долга. Меня один раз так чуть не сдали военной разведке. Я возвращался в военной форме из Ливана. Шел 82-й год, и один знакомый офицер возил меня на фронт в свою часть. Но когда я возвращался домой, эта военная форма сослужила мне плохую службу. На иврите я не говорил ни слова, у меня был с собой только временный итальянский паспорт, и я ехал с фронта. Не быть бы мне кондово русским, черта с два бы меня выпустили. Тот знакомый офицер уже давно умер. Перед смертью он даже был вице-консулом в одном из государств СНГ. Но подпись я подделываю какого-то другого израильтянина. Надо запретить консулам так сложно расписываться.

Профессорская дочь Женька хочет есть. Я ее спрашиваю:

Хочешь гречки? Нет. Овсянки? Нет. Ядрицы? Нет. Пшенички? Нет. Манки хочешь? Нет. Ячменных хлопьев? Нет. Щец тебе сварю? Нет. Удивительная избалованность. Я не понимаю, чего она хочет. Я вообще плохо понимаю, чего хотят женщины. Деликатесами я ее кормить не собираюсь. Деликатесы — на зиму. Вот начнется тотальный голод, и мы будем есть деликатесы.

Мороз. Холодный ясный воздух. Приходится надевать два плаща. Пора покупать пальто, но жалко денег. Заливаю каток водой из глубокой лужи. Черной, грязной водой, а утром снова все тает. Надо где-нибудь украсть дворницкую лопату. У меня, как у проститутки, мечта жить честным трудом, разгребать снег для людей. Если разбогатею — в следующем году постараюсь нанять за два доллара поливальную машину, если они еще существуют на свете.

Хочется лежать в Мертвом море, смотреть на небо и никогда оттуда не вылезать. Ближе к Содому вода лазоревого цвета. Скоро зацветут маки, арабки залезают в воду в платьях, немцы понаедут с псориазом. Неужели никогда в жизни не увидеть мне больше Содома!

— Женька, что у нас сегодня в театре?

— Ты знаешь, совершенно точные данные: у Виктюка в театре всего двое голубых. Причем один из них — электромонтер.

— Думаю, что врут. Но бывают еще скрытые голубые! Ты читала книгу «Мальчики и девочки»? Бывают левши, а бывают частичные левши: левша на левый глаз, левша на левое ухо, левша на левую почку, но хватит сегодня о театре.

Живя с Женькой, я стал большим специалистом по театру.

……..

РЕПОРТАЖ 12

Ах, когда я вернусь.

Несколько раз повторили, что цены на свечи не будут увеличиваться. Это меня начинает настораживать, похоже, что зимой придется писать при свечах.

Большие вклады держать в банках опасно — видимо, тайна вклада не сохраняется. На тебя наезжают и под пистолетом заставляют деньги снять. Бедным быть безопаснее, ты никому не нужен, кроме избиркома. Целый день к нам приходят избирательные старушки с избирательными листовками. Женька не отпирает никому и говорит, что не прописаны, а я открываю дверь всем старушкам и обещаю голосовать за всех, раз они уже приперлись на восьмой этаж.

Хорошо бы основать партию старушек, я готов ее возглавить.

Я говорю своей жене, профессорской дочери Женьке:

— Считай себя снова невестой!

— Невеста без места, — рассеянно отвечает Женька.

— Я хочу помочь тебе вернуться в твою привычную среду, в отчий дом! Ты не должна тратить свои душевные силы на такого никчемного человека. — говорю я и понимаю, что меня очень внимательно слушают. Я на верном пути.

— Неужели мы вместе выйдем в третье тысячелетие? — спрашиваю я профессорскую дочку.

— Нам бы до 200-летия Пушкина дожить! — отвечает она.

Мой сын, израильский солдат Давид посмотрел Ромео и Джульетту в БДТ и говорит, что, если очень нужно, он может еще пойти в театр, но лучше бы не нужно. Только чтобы я не обижался. Через год он еще раз приедет из израильской армии, и купит мне машину и ботинки «доктор Мартин». Чтобы я не ходил зимой в кроссовках. Я его успокаиваю, говорю, что мне все равно. Но он не верит.

Памперсы стоят восемьдесят рублей. Мы перестали их покупать. Памперсы восемьдесят, а банка сгущенки — восемь. За десять банок сгущенки пусть он ссытся на пол. Ковры можно убрать, не баре. Тем более, что ковры вытерты до дыр. Я столько лет за границей не мог позволить себе вволю поесть вареной сгущенки, что я не желаю, чтобы ее писали на ветер.

— Не надо было заводить детей!

Ах, не надо было заводить детей? Половой жизнью мы больше не живем. Пока памперсы не подешевеют, я объявляю великий сексуальный пост.

Пока памперсы не подешевеют можно еще ходить на Сезанна и на Сильфиду. Но лично я в Зимний дворец ходить не собираюсь. Когда я после десятилетнего перерыва попал в Эрмитаж, он показался мне заштатной коллекцией второразрядных картин. Сволочь Хаммер вывез все, что можно было вывезти. Я нанял себе румяную девку-экскурсовода с большой косой до попы.

Но это меня не спасло. Мне ужасно нравилась коса, мне ужасно нравилось, что я нанял себе девушку по сопровождению по музею, но уже через час я умирал со скуки. Картин много, но шедевров нет. Я сел на банкетку и заснул. Жуткий позор! Ни в Берлине, ни в Вене, ни во Флоренции со мной такого не случалось. Правда, я дважды засыпал в Ватикане. На меня действует католический дух. В Русском музее тоже тоска. Я хожу только на Филонова и еще на три картины. На картину Филонова можно купить очень много памперсов. Целый пароход памперсов. Хватит на всю жизнь.