Разоренный год - Зиновий Самойлович Давыдов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Гляди, а? — приговаривал Петр Митриев. — Хитрая штука, а? Секи шляхту, рубай ее в пень, гони прочь, прочь, прочь!..
Сенька уже хохотал во все горло. Смеялся и Петр Митриев, и кончик бороды дрожал у него одним волоском, как паутинка на ветру. Игрушка перешла затем в Сенькины руки, и Сенька тоже стал ловко управляться с нею. Молодчики в кафтанах всё яростнее мочалили шляхтича, с размаху, откидываясь и вновь нагибаясь. А Петр Митриев, притопывая ногой, все приговаривал:
— Прочь, прочь, прочь!.. Гони, секи, рубай!..
Но Сенька отложил игрушку в сторону и глянул исподлобья на дверь.
— Где тятя? — молвил он с тоской в голосе. — Чего же тятя не идет?
— Придет тятя, не кручинься! — стал Петр Митриев снова успокаивать Сеньку. — Велика Москва, да ведь и тятя не иголка. Небось не потеряется.
— Кошель у нас украли, — вздохнул Сенька.
— А? Кошель? Кошель — это да! — разделил Петр Митриев с Сенькой его кручину. — Много теперь ворья этого расплодилось в Москве. Смутная пора — вот ворам и раздолье.
— Тя-ать! — протянул Сенька, и слезы снова готовы были брызнуть у него из глаз.
Но Сенька вовремя вспомнил, что Москва слезам не верит и плакать в Москве не полагается. Он крепко зажмурил глаза, чтобы не дать ни одной слезинке выступить наружу.
— Сенька, ты здесь? — услышал он тятин голос.
Когда Сенька открыл глаза, Андреян уже шагнул через порог.
…А СВЕТ НЕ БЕЗ ДОБРЫХ ЛЮДЕЙ
Андреян, когда увидел Сеньку на скамье, рядом с Петром Митриевым, сразу успокоился и тоже опустился на скамью.
— Поймал ты Кузьку, тятя?
— Поймаешь его! Как стал сигать из ряду в ряд! Бежит, а сам вопит: «Держи вора! Держи вора!» И никому невдомек, что вор-то он, Кузька, и есть.
— Чего это? — поднес ладонь к уху Петр Митриев. — «Держи вора» кричит? А это у них, у воров, известная уловка. Бежит, след заметает, «держи вора» кричит.
— Ты-то, Петр Митриев, его не примечал в рядах? Кузькой Кокорем зовется.
— И-и, милый! — махнул рукой старик. — «Кузькой Кокорем»… Сегодня он Кузька Кокорь, а завтра Митрофаном Грязным называется… А денег-то в кошеле много ли было? Велика ли казна?
— Как тебе сказать… По мне, так велика. А по тебе, купец, если мерить, так, может, и совсем мала покажется. Хотел у тебя того-другого прикупить, да вот ворочусь к себе на подворье с пустыми руками.
— А ты знаешь, что, добрый человек? — подмигнул Петр Митриев Андреяну. — Тебя звать-то как? Имечка твоего не знаю.
— Андреяном звать. Кузнецы мы.
— Я за версту бы спознал, что кузнец. Я вашего брата нюхом угадываю. А ты, Андреян, чей будешь? За кем пишешься?
— Приписаны мы ко князю Дмитрию Михайловичу Пожарскому.
— О-о!.. — протянул Петр Митриев. — Это ты зарайского воеводы мужик будешь? Слыхали мы про зарайского, как он там под Зарайском шляхту крошил. Крепкий человек, великого духа человек…
— Господин — никому другому в ровню не станет. Сам не обидит и другому в обиду не даст… Ну, Сенька! — И Андреян встал со скамьи. — Пришли налегке, и пойдем отсель еще легче. Чай, мать заждалась.
— Постой, мастер! — придержал Петр Митриев Андреяна. — Погоди! Тебе что требуется по ремеслу — отбирай. На веру, на совесть, значит. Двор у вас на Сретенке, близ церкви Введенья? Знаю, знаю я ваш двор. Так ты отбирай, что надобно тебе, и волоки к себе на Сретенку. А мы уж сочтемся. Не на тебе взыщу, так на князе Дмитрии Михайловиче. Да я и тебе, Андреян, верю.
Андреян растерялся. Как-то чудно показалось ему, что рядский купец, в чужом городе, с первого знакомства предлагает ему взять товар в долг, на веру.
Робко, словно нехотя, стал Андреян отбирать с прилавков то напильник, то щипцы, то молоток… Петр Митриев прикинул: получилось товару на восемь гривен с деньгой.
«Неужто ж поверит мне Петр Митриев столько?» — подумал Андреян.
А Петр Митриев достал из-под прилавка рогожный кулек и положил его на отобранный Андреяном товар.
— Сам отбирал — сам и укладывай, — сказал Петр Митриев.
— А деньги тебе, отец, когда же? — спросил Андреян смущенно.
— А вот как разживешься, так и деньги принесешь. Вижу, не обманешь старика.
— Не обману, отец. Принесу деньги. Слово мое крепко.
— А чай, снасть-то эта тебе, Андреян, требуется теперь не печные ухваты для баб работать? — И Петр Митриев стал весело потирать руки. — Может, для чего другого тебе, кузнец, эта снасть теперь понадобилась? Ха-ха-ха!
— Может, для чего другого, — улыбнулся Андреян.
— Ну и хорошо! Ну и дело! — приговаривал Петр Митриев, потирая ладонь о ладонь. — Волоки ее, снасть эту, к князю Пожарскому на Сретенку. А это вот — в придачу, не в счет. Да не тебе, а Сеньке.
И старик взял со скамьи игрушку с вырезанным из жести шляхтичем и положил ее поверх рогожного кулька.
— А это… это… что же это? — недоумевал Андреян.
— А это, тятя… — схватился Сенька, — это, тетя, гляди!
Он взял в руки игрушку, и молодцы в кафтанах стали снова обколачивать прутья о шляхетскую спину.
— Вот так штука! — удивился Андреян. — Ловко придумано! Главное дело — ко времени.
— Как? Ко времени? Это ты верно говоришь, кузнец, — согласился Петр Митриев. — Ко времени, очень даже ко времени!
— Ну, Сенька, — сказал Андреян, — поклонись дедушке за добро, за ласку и за подарок. Скажи: спасибо, дедушка Петр Митриев.
Сенька снял свой колпачок с головы и низко поклонился приветливому старику.
— Спасибо, добрый дедушка Петр Митриев! — звонко выкрикнул при этом Сенька.
— Ну-ну, — сказал Петр Митриев, потрепав Сеньку по спине. — Чего уж! Идите с миром.
И бородка у Петра Митриева затряслась, а морщинки снова к вискам лучиками разбежались.
Когда Андреян с Сенькой вышли на улицу, короткий осенний день уже был на исходе.
Купцы, грохоча тяжелыми засовами и пудовыми замками, запирали лавки. В рогожном кульке у Андреяна позвякивал металл.
Андреян и Сенька, поминутно спрашивая у встречных дорогу, вышли в охотный ряд и стали подниматься вверх, к Лубянской площади. Оба шагали молча. Когда поверх заборов и кровель показался золоченый крест на колокольне Введенской церкви, Андреян повернулся к Сеньке и молвил:
— Вот видишь, Сенька, как это выходит: Москва, говорят, слезам не верит, а свет-то все-таки не без добрых людей!
ПОЧЕМ ДРОВА?
Зима накатила в одну ночь.
Выбежал Сенька ранним утром из избушки, видит — всюду белым-бело.
Сенька
