Концлагерь «Ромашка» - А. Ш.

Лица парней и девушек были необычно счастливы для военных, работающих на передовой, и вскоре закадровый голос разъяснил, что я вижу группу московских добровольцев – молодых ребят, детей богатых родителей, которым прискучила жизнь в столице, «среди порока и искушений большого города». Теперь эти молодые люди отдавали долг Родине в боях с исламистами на тропическом острове, а в промежутках между боями плавали, ловили рыбу, общались и были полностью довольны жизнью. Читателю такой сюжет может показаться полной шизофренией, но для меня, находящегося под воздействием галлюциногенных газов, всё это выглядело довольно убедительно.

Примерно пятнадцать минут я провёл вместе с молодыми москвичами, и должен сказать, что это были не худшие пятнадцать минут в моей зрительской жизни. Оператор выбирал самые заманчивые планы, и я то и дело задерживал дыхание, любуясь то закатом, то луной, то облаками, окутавшими верхушки гор, то пением моря, в которое так хотелось, но нельзя было окунуться, то стрекотанием пулемёта среди тропических цветов, издававших неземные запахи. В один из моментов я оказался в роскошном лесу, мне на правую руку сел прекрасный попугай, и я чуть не всхлипнул от накативших чувств, что вообще-то на меня совсем не похоже.

Затем в фильме появился главный герой, предсказуемо высокий, красивый, с открытым мужественным лицом. Звали главного героя Дима, на вид ему было года двадцать два, и он пошёл в добровольцы после получения красного диплома в МГУ (такое необычное поведение довольно часто встречалось в фильмах Доброхлёбова).

Увидев Диму, его арийский тип внешности и чересчур правильные пропорции, лицо, выражавшее оптимизм и веру в будущее, я впервые за время фильма встревожился. Кажется, зрелище переставало быть приятным и томным, и вот – вот должны было перерасти в нечто устрашающее.

Ожидания меня не обманули. Дима начал поочерёдно доматываться до несчастных добровольцев с разговорами о том, как ничтожна и саморазрушительна была их жизнь в Москве, «среди денег и наркотиков», и как многое изменилось теперь, на этом тропическом острове, где они отдавали долг Родине. В конце одного из таких нравоучительных разговоров Дима повернул голову и посмотрел зрителю, то есть мне, даже не в глаза, а куда – то в самые глубины мозга, и произнёс проникновенно – приказывающим голосом:

«Работа на Родину – это счастье! Нет счастья выше него!»

Лицо Димы продолжало висеть передо мной, и со всех сторон – сверху, снизу, спереди, справа – послышалось громкое не то эхо, не то повторение этой фразы: «РАБОТА НА РОДИНУ – ЭТО СЧАСТЬЕ! НЕТ СЧАСТЬЯ ВЫШЕ НЕГО!»

Фраза повторялась и повторялась, это начинало становиться невыносимым, я протестующе заёрзал в кресле, но Дима всё так же, улыбаясь и не моргая, своими большими блестящими глазами в упор глядел на меня и повторял:

«РАБОТА НА РОДИНУ – ЭТО СЧАСТЬЕ! НЕТ СЧАСТЬЯ ВЫШЕ НЕГО!»

«РАБОТА НА РОДИНУ – ЭТО СЧАСТЬЕ! НЕТ СЧАСТЬЯ ВЫШЕ НЕГО!»

«РАБОТА НА РОДИНУ – ЭТО СЧАСТЬЕ! НЕТ СЧАСТЬЯ ВЫШЕ НЕГО!»

Я не выдержал и, кажется, закричал. Ужасное правильное лицо Димы с нордической холодной улыбкой отпечаталось в моём сознании, как переводная картинка, и торчала перед глазами, даже когда я их на миг закрывал, чтобы моргнуть. Зрачки Димы, огромные, блестящие, светящиеся, мучительно приковывали к себе внимание. Я почувствовал головную боль – пронзительную боль, как будто кто-то вскрыл мою черепную коробку и рылся в ней без наркоза.

Наконец, кадры с чудовищным молодым лицом, сверлившим меня глазами – дрелями, исчезли. Я шумно выдохнул и буквально сполз в кресле, насколько позволяли руки, закованные в браслеты. Лоб взмок от пота, рубашка, кажется, тоже.

Следующая сцена развивалась постепенно. В ней Дима поинтересовался у девушки Маши, остались ли у неё в Москве друзья. Маша поначалу неохотно, а затем всё больше и больше оживляясь, рассказала Диме, что у неё было много друзей, и по некоторым она действительно скучает, но все они были против её поездки на войну. Разговор был до того тёплый и дружеский, что у меня мелькнула мысль, что вот здесь – то и возникнет любовь, но я жестоко просчитался. Дима начал объяснять девушке Маше, что те люди, которые остались в Москве – они ей вовсе не друзья. А настоящие её друзья – Дима и остальные добровольцы. Ведь именно они с ней вместе в бою, в минуты опасности, когда все они на волосок от смерти. Когда пули свистят над висками, и ты можешь доверять человеку, который рядом с тобой – вот что такое дружба.

Оператор снимал Диму в продолжение этой сцены так, словно он был величавым, добрым отцом, который нежно журит заблудшую, непутёвую, но любимую дочурку. К концу сцены Маша зарделась и была уже вся в слезах. Дима обнял её. Маша что-то пискнула от волнения. Продолжая её обнимать, Дима поглядел мне в глаза и ещё более гипнотическим тоном, чем в первый раз, сказал:

«ВЕРНОСТЬ РОДИНЕ – СВЕТ НАШЕЙ ЖИЗНИ».

Я попытался схитрить и посмотрел вниз, себе под ноги, чтобы видеть жуткое лицо хотя бы не в упор, а краем глаза. Но компьютерные 3D-очки были слишком хорошо сконструированы, чтобы обмануть их таким простым приёмом. Объёмная картинка скользнула вслед за моей головой вниз и Дима, продолжая чуть улыбаться, повторил:

«ВЕРНОСТЬ РОДИНЕ – СВЕТ НАШЕЙ ЖИЗНИ».

Тогда я попробовал повторять в уме таблицу умножения – это была слабая защита, но на несколько секунд мне стало как будто легче. И вдруг голос Димы настолько усилился, что я потерял всякую способность считать в уме, и мог только зачарованно впитывать в себя информацию с экрана.

«ПОВТОРЯЙ ЗА МНОЙ. ВЕРНОСТЬ РОДИНЕ – СВЕТ НАШЕЙ ЖИЗНИ».

Мантра повторялась через равные промежутки времени. Не знаю, как долго это продолжалось, но в какой – то момент я осознал, что действительно повторяю вслух звучащую фразу, и делаю это с той же интонацией, что и герой фильма. Более того, каким – то боковым слухом, совсем было исчезнувшим, я уловил, что и весь зрительный зал делает то же – изо всех углов раздавалось мерное:

«ВЕРНОСТЬ РОДИНЕ – СВЕТ НАШЕЙ ЖИЗНИ».

Спустя некоторое время лица пропали, всё стихло, на экране появились пальмы и горы. Тихий плеск волн был для меня сродни приёму успокоительного. Я весь дрожал, сердце билось учащённо. Сколько ещё это продлится? Сколько времени мы уже сидим в зрительном зале? Мне ужасно хотелось освободиться, но фильм, по всей видимости, не натянул и половины, поэтому я зашептал под нос какую – то молитву и только просил Всевышнего, чтобы всё это прошло поскорее и чтобы я после просмотра не вскакивал по ночам с кошмарами.

Фильм, меж тем, продолжался, и наступила очередь тех самых романтических поворотов сюжета, которыми Георгина Матвеевна пыталась нас соблазнить. Дима положил глаз на русоволосую девушку по имени Света. Героиня эта была совершенно не в моём вкусе: постная, с невысокой грудью и довольно наигранной улыбкой – во всяком случае, на фоне Димы, который по всем статьям был парнем хоть куда, она казалась невзрачной простушкой. Олещук саркастически говорил про подобные пары: «Ты бы, конечно, перед таким парнем ноги раздвинула. Да он бы обратно задвинул». Но чего не сделает могучая сила искусства? Дима начал оказывать Свете явные знаки внимания. Они полминуты повздыхали и поговорили о чувствах. Они поцеловались на фоне заката. Я не получал от этих сцен никакого удовольствия, потому что любовь выглядела натянуто, и я ежесекундно ожидал новую порцию мантр.

Мантры появились вполне неожиданно, в самой середине очередного интимного разговора. Дима и Света уединились утром под пальмой, он провёл рукой по её плечу и, кажется, впервые собирался приступить к чему – то серьёзному, но Света ласково отодвинула его руку, поднесла палец к губам и изрекла:

«ЛЮБОВЬ ПРЕКРАСНА. НО ПРЕКРАСНЕЕ ВСЕГО – ЛЮБОВЬ К РОДИНЕ».

Экран в это мгновение почти застыл, лишь едва подрагивала вокруг меня морская вода, и фраза с чудовищной силой и громкостью зазвучала снова:

«ЛЮБОВЬ ПРЕКРАСНА. НО ПРЕКРАСНЕЕ ВСЕГО – ЛЮБОВЬ К РОДИНЕ».

Говорили два голоса разом – мужской и женский. Отвлечься от них было невозможно – лишь только я усилием воли заставлял себя не слушать голоса, как начиналась дикая головная боль. Но стоило мне сдаться и начать повторять мантру – боль сразу стихала. Голоса требовали, чтобы я повторял фразу вслед за ними. Я начал говорить, как и они:

«ЛЮБОВЬ ПРЕКРАСНА. НО ПРЕКРАСНЕЕ ВСЕГО – ЛЮБОВЬ К РОДИНЕ».

Фигуры героев фильма стояли передо мной и повелительным тоном, гремя мне в уши, гремя в самих ушах, в голове, в каждой клетке моего тела, требовали повторений. Я прекратил сопротивляться, реальность покачнулась и поплыла куда – то, остались только лица с большими блестящими глазами и два голоса. Ужасные светящиеся глаза героев фильма то приближались, то удалялись от меня, их фигуры кружились вокруг, всё превратилось в какой – то адский калейдоскоп, так что у меня закружилась голова и началась тошнота. Неизменными оставались только два голоса, начальственные, указывающие мне истину, не терпящие возражений. Сквозь пелену безумия я почувствовал явственный и протяжный стон. Сперва я даже решил, что стон принадлежит мне, но это было не так. Одновременно экран начал как-то уж очень быстро угасать, фигуры главных героев исчезли, и передо мной выросли горы, изумительно запахло цветами и морским бризом. Только в этот момент я определил, судя по торопливому топоту чьих – то ног, что одному из бойскаутов в передних рядах стало плохо, а может быть, и не одному. Стоны больше не повторялись, но я смутно различил щелчок разомкнувшихся браслетов, а потом звуки волочения бесчувственного тела и покряхтывания тех, кто это тело волок из зала на свежий воздух.