Мир приключений № 4, 1959 - Михаил Ляшенко

Петляя по двору, он все-таки незаметно приближался к своему подъезду. Но, подойдя к нему, снова не решился войти и присел на корточки, подперев спиной стену.

Честно говоря, Бубырь немного хитрил. Он ждал. Должна же была выскочить в конце концов встревоженная его исчезновением мама или хотя бы Оля. Им давно уже следовало бы поинтересоваться…

Так он сидел, тыкая прутиком в снег, немного тоскуя, немного боясь темноты и немного сердясь на свое затянувшееся одиночество. Потом ему показалось, что прямо перед глазами сверкнула необычайно яркая лампа; он услышал какой-то треск, легкий щелчок. Его смутно удивил стремительный порыв теплого ветра. И тотчас что-то живое мягко ткнулось в его валенок. Это было так неожиданно, что Леня едва не взвыл от страха. Но тут же он услышал жалобное, тоненькое повизгивание. Неужели щенок? Недоумевая, откуда он взялся, Леня слегка нагнулся вперед, всматриваясь. Верно, щенок! Совсем черный! Леня стал поднимать ему каждое ухо, лапы и даже хвост, чтобы убедиться, что это действительно песик. Даже не щенок, а вполне взрослая такса, хоть и молоденькая.

— Черная, как муха, — прошептал Леня, все еще с недоверием присматриваясь к песику.

Главное, что смущало Бубыря, это совершенно неожиданное появление таксы из ничего, из воздуха. И еще то, что она была или больна, или сильно избита. В самом деле, он же сидел здесь долго, смотрел вокруг, прислушивался — никого и ничего. И вдруг — собачонка, да такая, каких никто поблизости никогда не видел! И почему она так жалобно визжит?

Леня, все еще сидя на корточках, пощупал таксу со всех сторон, но она не взвизгивала сильнее, как если бы встретилось больное место, а продолжала так же однообразно скулить. И все время мелко дрожала, будто ее бил озноб.

Значит, она все-таки больна. И Леня решился. Осторожно взяв ее на руки и кряхтя, как столетний дед, он приподнялся. Собачонка неожиданно завизжала на весь двор, будто ей сделали больно.

— Ты что? — испугался Леня. — Чего ты?

Он держал таксу на весу и пытался заглянуть ей в глаза, но и глаза и нос у нее были такие же черные, как и короткая шерсть. Ничего нельзя было рассмотреть. Вдруг влажное, теплое прикосновение заставило Леню рассмеяться.

— Он лижется! — в восторге вскрикнул Бубырь, прижимая к себе песика. — Ах ты, дурачок!

И, совсем забыв о ванне, о пробке и об ожидавших его дома неприятностях, Бубырь, перепрыгивая через ступеньки и крепко держа драгоценную ношу, помчался домой.

Он жил на третьем этаже и на полпути наскочил на самую вредную девчонку, Нинку Фетисову, которую Пашка почему-то не велел никому задирать, а только сам лупил изредка.

— Куда катишься, Колобок? — спросила она, раскачивая перед носом Лени кожаную сумку.

Леня даже не обратил внимания на обидное прозвище.

— Вот, видела? — Он торжествующе показал все еще дрожащую таксу. — Моя!

— Откуда? — Глаза Нинки вспыхнули любопытством, и она протянула руку к собачонке.

Но Леня плечом отбросил ее руку.

— Нельзя! Укусит! Нашел я ее. Она сама появилась… — сбивчиво объяснил он.

— Стащил, стащил! — закричала Нинка и тотчас перешла на вкрадчивый шепот. — Давай я ее лучше пока к себе заберу. Я знаешь как спрячу! Никто в жизнь не найдет! Будем владеть ею вместе, понимаешь, коллективно…

— То-о-же выдумала… Отойди, не мешай! — Леня упорно пропихивался вперед мимо прыгавшей перед ним Нинки.

— Лучше дай! А то всем скажу, что стащил, что сама видела, как тащил из сарая…

— Из какого сарая? Ты что! — испугался Леня.

Может, и справилась бы с ним хитрющая Нинка-пружинка, но в это время наверху с треском распахнулась дверь и мамин голос, хоть и сердитый, но очень приятный, приказал:

— Марш домой!

— Тетя Лиза, а он щенка украл! — тотчас закричала Нинка. — Я сама видела, на соседнем дворе… — И покатилась вниз по лестнице.

Будто идя на казнь, преодолел Леня оставшиеся до мамы пятнадцать ступенек.

— Когда же это кончится? — простонала мама, увидев Леню с его находкой. — У всех дети, как дети… Немедленно брось эту гадость!

— Это такса, — тихо сказал Леня. — Такая собака… Она больная…

— Больная собака! Заразная! Ужас! — закричала мама, пытаясь вырвать таксу. (Впервые песик взывал настоящим собачьим голосом.) — Он еще кусается, наверно? Бешеная! Брось сейчас же!

— Меня он не укусит, — упрямо сказал Леня.

Всю эту беседу они вели на пороге. Наконец мама, не выдержав, втолкнула его в прихожую вместе с прижатой к животу собачонкой.

— Ну хорошо! — сказала она решительно. — Сейчас я позову отца…

Как всегда в таких случаях, Леня внутренне дрогнул. Он не мог понять, в чем тут секрет. Ведь мама распоряжалась дома всем, папа тоже ее слушался. Но, когда нужно было пустить в ход самую страшную угрозу, она звала папу. И это производило впечатление.

— Я больше не могу! — заявила мама, когда папа послушно выглянул из кухни. — Он притащил домой больную собаку и не выпускает ее из рук.

Папа подошел ближе.

— А кто тебе сказал, что собака больна? — спросил он, с интересом присматриваясь к песику.

— Да он же, он сам! Пришел и заявил: собака больна…

— По-моему, она здоровехонька. — Папа слегка потряс таксу за длинное ухо.

И та, поворачивая голову за его рукой, смотрела так умно и внимательно, что мама замолчала и, хмурясь, уставилась в живые, удивительно разумные собачьи глаза.

— Теперь она здорова, — со вздохом сказал Леня.

И, не глядя на маму, приготовившись к подзатыльнику, Леня осторожно опустил таксу на пол. Песик вильнул хвостом, метнулся к папиным ногам, к маминым и, покорно перевернувшись на спину, заюлил всем телом, принюхиваясь к халату хозяйки.

— Абсолютно здоровый пес! — весело сказал папа. — И безусловно неглупый.

— Чепуха, — растерянно сказала мама. Безропотная покорность таксы произвела на нее впечатление. — Отлично, если она здорова, но мне не нужны ворованные собаки.

Папа, слегка приподняв брови, вопросительно посмотрел на своего Бубыря.

— Я сидел у стены, — начал Леня, сразу увлекаясь, — вот так на корточках, и ковырял палкой. Никого не было, и вдруг блеснуло и откуда-то свалилась эта вот Муха… Это я ее так назвал, потому что она совсем черная и очень веселая.

— Что ж, ее выбросили из окошка? — поинтересовалась мама.

— Нет. Я сам не знаю, как это случилось. Но только не было ничего, и раз — собака… Она ничья.

— Ну вот видишь, — сказал папа, щекоча мягкий Мухин живот, — она ничья. И чистенькая.

— Пусть и останется ничьей, — не очень уверенно сказала мама и ушла на кухню. — Пусть переночует, а утром — вон!