Колдовская любовь - Елена Ярилина

Я силилась удержать подкатившие слезы, потому только головой покачала.

— Ну ладно, ладно, — услышав мое подозрительное шмыганье, пошла бабка на попятный. — Истинная твоя правда, хоть и притих он немного, только напьется ведь сегодня, зверь-то из него наружу и полезет, тогда уж беда, коли под руку ему подвернешься. — Бабка закончила свои показательные выступления, подняла крышку большой желтой кастрюли и потянула носом. Кастрюлю эту она использовала всегда как квашню, и я выпучила глаза, увидев в ней уже подошедшее тесто.

— Чего это у тебя, бабуль?

— Тесто, — спокойно пояснила та.

— Да я и сама вижу, что тесто. Зачем ты его завела-то? Я же сказала, что не пойду, значит, не пойду!

— И что же, теперь выбросить его прикажешь или как? Пробросаешься! Пирогов напечем, сами натрескаемся, да оглашенной своей снесешь. Ее мать уж сколько годов не пекла, некогда ей, все скандалы скандалит.

Бабка начала возню с тестом, а я ушла белье полоскать. Когда же вернулась, в зале на столе стояла большая миска пирогов с картошкой и грибами, изрядно сдобренных жареным луком, самые мои любимые! Но все же что-то не так уж их было много, я ожидала больше. Любопытствуя, заглянула в кухню и увидела, как бабка ставит в печурку аккуратный круглый пирог. Заморгала глазами и немедленно смылась. Ох, горе горькое, что делать? Хоть надвое разорвись! С бабулькой мы больше ни о чем таком не говорили, занятые домашними делами, но вечером занесло меня на кухню водички попить, с обеда во рту все горело, и я увидела пирог. Он гордо красовался на лучшем бабкином блюде, обмазанный земляничным вареньем и сверху еще обсыпанный крошкой. Просто загляденье, а не пирог! Поглазев на это чудо кулинарии, я глубоко вздохнула и пошла переодеваться. Переодевшись, накрыла пирог чистой марлицей и направилась к выходу.

— Кофтенку возьми с собой, а то прохладно уже вечерами, — мирно посоветовала мне вслед бабка, не оборачиваясь. Она чинно сидела перед телевизором в самом нарядном своем платке и делала вид, что ее интересует передача, в которой нудно бухтели два мужика.

Мой стук в дверь никто не услышал, шум и гам в доме стоял такой, что меня оглушило, когда я вошла. За двумя сдвинутыми столами сидела орава народу, и все они активно пили, жевали, говорили, даже песни пели, и все почти одновременно. Сразу бросилось в глаза раскрасневшееся лицо Наташки Зареченской, которая во всю силу могучих своих легких выводила «Хасбулат удалой» и дирижировала в такт вилкой с наколотой на нее шпротиной, щедро орошая сидящих рядом маслом. Мать в белой кружевной блузке и длинной черной юбке танцевала с нашим главным механиком весьма причудливый танец. Мне даже показалось на минуту, что они танцуют аргентинское танго, настолько размашистыми были их движения. Но скоро я поняла, что оба уже хороши и их просто заносит на поворотах. Я перехватила налитый кровью, злобный взгляд отчима, направленный на разухабистых танцоров, и поспешила вмешаться.

— Ой! Доченька моя пришла, То-о-нечка, а мы гуляем, дочк! Мне ведь сегодня сорок годочков уже стукнуло, ик! — Мать, расчувствовавшись, собралась обнять меня, но ее резко шатнуло.

Я успела поддержать ее, чуть не выронив при этом пирог. Она тотчас забыла обо мне, отошла к отчиму и попыталась с неловким кокетством облокотиться на его плечо. Грубым рывком он усадил ее и, не глядя на меня, молча ткнул рукой в сторону свободного места. Я поколебалась, но все же села, чего уж там выламываться, коли пришла. Все как-то немного попритихли, и я решила не тянуть кота за хвост, момент подходящий, встала и громко произнесла здравицу матери. Гости обрадованно зашумели, торопясь наполнить стаканы и кружки, и все полезли чокаться со мной, отчего сделались гвалт и сумятица.

— Ты что воду-то пьешь? Ишь фря какая! — забурчал сосед, предлагавший мне водку.

Я несказанно изумилась, разглядев его. Это был Семка Банников, по прозвищу Марсианин. Ну надо же, обалдеть можно, первый раз я видела его в приличном виде, думала, незнакомый кто. Кой же черт его сюда пригласил? Да Марсианина ни в один дом не зовут, а тут на тебе! Опять затеялись танцы, и Семка энергично принялся дергать меня за рукав. Для счастья мне не хватало только танцев в обнимку с Марсианином! Я пробормотала:

— Сейчас, минуточку одну, доем вот, — но только он, успокоившись, отвернулся, быстренько дала деру, и из-за стола, и вообще из дому. Погостевала — хватит! Возле нашей калитки я задержалась, а потом вовсе присела на лавочку, все никак не могла слезы унять, все льются ручьем да льются, предатели.

— Чего это ты, интересно знать, ревешь, а? — раздался вдруг низкий голос чуть ли не у самого моего уха.

Я сильно вздрогнула от неожиданности.

— Кто здесь?

— Ну что ты так перепугалась? Я это, я, не шарахайся. — От куста отделилась чья-то тень.

Я вгляделась сквозь непросохшие еще слезы:

— Александр Николаевич, вы? Да как же вы это? А где же ваша машина?

— Ну вот, что же мне теперь, без машины и появиться уже нельзя? Да за углом моя машина.

— Александр Николаевич, а вы чего приехали-то? Поговорить хотите? — спохватилась я и покосилась на него. — Может, лучше в другой раз? А то поздно уже, мне домой надо, бабушка уже ждет.

— Раз ждет, иди, — разрешил он мне равнодушным тоном, а сам пошел ссутулившись и не попрощался даже.

Обиделся на меня, наверное. Да только о чем говорить мне с ним? Нет у нас ничего общего, мы с ним как с разных планет. Ужасно, что он не понимает этого, умный вроде мужик, а не понимает. Эх, и чего не везет так хорошим людям? Совсем понурая вошла я в дом, все думала, как буду бабке про мамкин праздник рассказывать, но мудрая бабулька ни о чем не спросила, погладила меня по голове да молча кружку своего излюбленного молока мне подвинула.

— Тоня, вставай, детка, беда! — говорила надо мной бабка каким-то не своим, сдавленным голосом и трясла меня за плечо.

С трудом разлепив веки, я огляделась. Чувствовалось, что еще очень рано.

— Да что такое случилось-то, баб? Я сильно спать хочу, может, еще посплю, а? Хоть пять минуточек.

— Дом сгорел, Ми-и-тин дом сгорел, — с тихим подвыванием и совсем непонятно ответила она.

— Да какого еще Мити, баб? — Но не успела я договорить, как поняла уже и схватила бабку за сухонькую ее руку. — А мама, мама моя где?

Бабка молчала, только губы у нее дрожали на белом, неживом лице, да и все ее тельце тряслось, как осинка под ветром. На нее было страшно смотреть, я отвернулась и напялила на себя первое, что под руку попало, и рванулась к двери. Бабка перехватила меня, прижала к себе с неожиданной силой и тоненько закричала: