Сэлинджер - Дэвид Шилдс

Вернувшись в Америку, он поступил в маленький колледж в Пенсильвании, где, по его словам, он самоуверенно писал маленькую колонку для еженедельной газеты[70].

Дэвид Шилдс: Свою колонку «Упущенный диплом» он обычно подписывал инициалами – JDS. Колонка была каналом высказывания мыслей по любому пришедшему в голову поводу, будь то кинофильмы, книги, поезда или острые сатиры. В написанных им текстах уже проявлялся талант, злопамятность и остроумие. Там же Сэлинджер ввел действующее лицо по имени Фиби.

Дж. Д. Сэлинджер («Упущенный диплом», 10 октября 1938 года):

Письмо домой: Дорогая мама, ты и твой муж не смогли правильно меня воспитать. Я не могу ни начать флирт, ни узнать страстный звук трубы Джо Оглмерфи. Короче, жизнь в колледже мне не кажется медом. – С печалью, Фиби Прош.

Мужчины мне скучны/А женщины ко мне питают отвращение/Поставлена детьми в тупик я/И общество смердит… Библиотечный факультет: «Ради Голливуда, было бы хорошо, если б автор «Унесенных ветром» переписала свою книгу, сделав мисс Скарлетт О’Хара или слегка косоглазой и с щербатым зубом или дав ей на одну ногу башмак 42-го размера[71].

Дж. Д. Сэлинджер («Упущенный диплом», 17 октября 1938 года):

Первое действие. Франклин: Я ненавижу войну. Элеанор ненавидит войну. Джеймс, Франклин, Эллиот и Джон ненавидят войну. Война – это черт знает что такое, это ад! Факультет безнадежной любви. Вопрос: Я гуляю с парнем, который сильно сбивает меня с толку. В среду вечером, прощаясь на ночь, я отказалась поцеловать его, и он жутко разозлился. Почти десять минут вопил на пределе голоса. А потом внезапно сам залепил мне поцелуй во весь рот. Да, он говорит, что любит меня. Что мне об этом думать? Ответ: Помни, дорогая: никто не совершенен. Любовь странна и прекрасна. Пыл любви следует допускать[72].

Дж. Д. Сэлинджер: («Упущенный диплом», 12 декабря 1938 года):

Мистер Х: Малый из колледжа? Мы (осторожненько): Да. Мистер Х: Так и думал. Хе-хе! Ларри (это мой старшенький) тоже ходит в колледж. Играет в футбол. А вы играете? Мы: Н-нет. Мистер Х: Думаю, мне надо немного набрать вес. Хе-хе! Мы: Хе-хе! …Мистер Х (чуть позже, но с прежней решимостью): Да, мне действительно надо набрать вес. Мы (сквозь скрежет крепких молодых зубов): Можете предложить план? Я отказываюсь от завтрака. Мистер Х (счастливым голосом): А почему бы мне не черкнуть пару строк моему старшенькому, Ларри? Он сможет сказать, что делать. Мы (вмиг сраженные блестящим решением): Вы так добры, что не заслуживаете того, чтобы вас держали во мраке. К сожалению, правда состоит в том, что многие поколения нашей семьи страдают от бери-бери. Мистер Х (слегка пятясь): О![73]

Дэвид Шилдс: Мы уже слышим здесь голос Сэлинджера, пусть звучащий еще в неполную силу, а только-только прорезавшийся. Слышим его искусное смешение высокого и низкого стилей, чувствуем его внимание к сатирическим подробностям, его способность тонко слышать разоблачающие особенности речи. Но в этих текстах, разумеется, еще нет того, что станет отличительной особенностью творчества Сэлинджера: в них нет ощущения свободного падения.

Пол Александер: Однажды ранним вечером (дело было вскоре после начала осеннего семестра) Джерри сидел на кровати в комнате на третьем этаже общежития, в которую его поселили одного, и оживленно, энергично выступал перед маленькой, человек 5–6, группой студентов, собравшихся в его комнате. В тот вечер, как и в предыдущих случаях, Джерри рассказывал ребятам о своих европейских впечатлениях. В обезличенной, индустриальной атмосфере вызывавшей клаустрофобию комнаты общежития Джерри сочинял истории о поездке в Европу, о своих приключениях в Париже и о тревожных событиях, которые он видел в Польше во время предрассветных поездок на забой свиней[74].

Ричард Дейцлер: Я бы не сказал, что он был общительным, но он был интересен. Он был совершенно нормальным, привлекательным молодым человеком, обыкновенным студентом. Разумеется, нас удивляло то, как он рассказывает истории[75].

Дэвид Шилдс: Сэлинджер рассказывал истории и шутил над другими людьми, развлекая однокурсников, но когда они шли выпить, он обычно оставался в общежитии.

Чарльз Стейнметц: Я был в одной с ним английской группе. Нам надо было писать на разные темы и о разных вещах – мы что-нибудь описывали, скажем, сцену из пьесы, или писали рассказы. Он писал очень хорошо, настолько хорошо, что преподаватель зачитывал его сочинения группе. Даже тогда можно было сказать, что у него талант писателя. Но Джерри курс не нравился. Потому, что не соответствовал его желаниям. Однажды он сказал мне: «Я неудовлетворен. Это не то, чего я хочу… Чарли, я должен стать писателем. Должен. Посещение этих занятий мне не помогает». Он хотел посещать курс, на котором его учили бы писать лучше, и он чувствовал, что из занятий в колледже Урсинус он не получает того, что хотел бы получить. Он искал более обучающий, аналитический подход к писательству. Преподаватель же учил нас писать ради эффекта. Он не хотел дробить процесс написания произведений[76].

Шейн Салерно: Когда Сэлинджер услышал о том, что на заочном отделении Колумбийского университета есть курс, который предлагает именно такой подход, в каком он нуждался, он быстро покинул Урсинус.

Ричард Дейцлер: Он ни с кем не попрощался. Просто уехал [до начала второго семестра первого курса]. Еще вчера он был, ходил на занятия, писал для газеты колледжа, рассказывал истории товарищам по общежитию. А на следующий день он просто исчез[77].

Шейн Салерно: Секретарь Урсинус-колледжа Барбара Борис впоследствии писала: «У Сэлинджера были средние оценки, но его не «отчисляли». У меня нет информации о причинах, по которым он покинул колледж».

Дэвид Шилдс: В январе 1939 года Сэлинджер был принят на два курса, читавшихся на заочном отделении Колумбийского университета: написание рассказов и написание стихотворений. Курс поэзии вел Чарльз Хэнсон Таун, написанное которым в 1919 году стихотворение «Об одном самоубийце» сверхъестественным образом предвосхищало многие ключевые аспекты будущей жизни и творчества Сэлинджера (отчаянье, отчуждение, суицидальные мысли, религию, незавершенность творчества).

Когда ушел он, спотыкаясь, к Богу,Не дописав песни, не завершив трудов,Какие кущи мира иль страданья обрел он?Надеюсь, что Господь встретил его улыбкой и подал ему руку,И сказал: «Ленивец бедный, дурень страстныйПонять книгу жизни нелегко,О, почему ты не остался в школе?[78]

Стихотворение Сэлинджера «Ранняя осень в Центральном парке», написанное на этом курсе, начинается словами: «Противный моросящий дождь, ты приговариваешь листья». Элегическая струна была тронута рано.