На повестке дня — Икар - Роберт Ладлэм

— А кого же еще?

— Не придумывайте! Султан загнан в угол. Зачем ему иностранец? Одно неверное движение, и ответственность за гибель заложников ляжет на него. К тому же, если это случится, американцы не оставят от Маската камня на камне. Он это понимает.

— Думаю, султан также понимает, что несет большую ответственность и за то, что он сделает, и за то, чего не сделает. А не лучше ли выяснить, что предпочли бы сделать в подобной ситуации другие? Разве такая мысль не могла прийти султану в его умную голову?

Калейла пристально посмотрела на осведомителя:

— Если предположить, что армейская машина отвезла объект на встречу с султаном, она ведь через какое-то время и обратно его привезла, не так ли?

— Да, это так! — согласился ее собеседник. Его голос прозвучал ровно, будто ему было понятно, куда она клонит.

— Получается, не сразу привезла объект назад, то есть о чем-то они все-таки беседовали. И если объект предложил какой-то выход из создавшегося положения, он не был сразу отвергнут. Так?

— Скорее всего, так, ланиса Калейла.

— Хорошо бы узнать, что именно было предложено.

— Для всех нас в высшей степени опасно не знать этого! — кивнул араб-осведомитель. — Гибель двухсот тридцати шести американцев — это катастрофа. Решается судьба нации. Моей нации, добавлю я. Так что я сделаю все, зависящее от меня, чтобы она осталась нашей. Вы меня понимаете, дорогая Калейла?

— Понимаю...

— В самом деле? У вас ведь было гораздо больше преимуществ в Средиземном море, чем когда-либо у нас, в нашем Персидском заливе. Кажется, наступило наше время. Думаю, никому не удастся нас остановить.

— Я очень хочу, друг мой, чтобы это время наступило.

— Так сделайте то, что должны, ланиса Калейла.

— Непременно! — Она достала из сумки короткоствольный автоматический пистолет, затем извлекла обойму с патронами. Вставила ее в основание рукоятки. — А теперь уходите! — сказала она. — Мы понимаем друг друга, и сейчас вам лучше оказаться в другом месте. Пусть вас там увидят, но только не здесь.

— Да благословит вас Аллах!

— Лучше отправлю объект к Аллаху! Пусть помолится об успехе своего дела. Уходите! Объект выходит из пекарни. Я пойду за ним и сделаю то, что должна. У вас в распоряжении минут десять — пятнадцать. Ровно столько, сколько нужно, чтобы оказаться вместе с остальными совсем в другом месте.

— Вы защитите нас, не правда ли? Вы — сокровище! Будьте осторожны, дорогая Калейла.

— А ему... Словом, дайте ему знать, чтобы на время затаился, а то становится чересчур назойливым!

— Я прямиком в мечеть Звади. Потолкую с муллами и муэдзинами. Святым глазам, как известно, вопросов не задают. Это недалеко. Я буду там минут через пять.

— Счастливо! — сказала Калейла и сразу направилась к фонтану.

Кендрик вышел из пекарни, повернул направо и зашагал в сторону квартала с весьма сомнительной репутацией.

Калейла остановилась как вкопанная. Он что, с ума сошел? Неужели не знает, что там запросто могут убить? А ей что делать? Черт возьми, вырядилась, как идиотка! Она сняла шляпу, затолкала ее в сумку. Нащупав рукоятку пистолета, крепко сжала ее. Господи, он погубит и себя, и ее! Как поступить? Времени для раздумий не оставалось, и она поспешила за ним.

Эван Кендрик шагал по разбитой мостовой неопрятной и неряшливой улицы. По обеим ее сторонам лепились друг к дружке глинобитные развалюхи, побеленные мелом пополам с синькой. Иногда между ними вклинивались коробки домов из песчаника — либо с пустыми глазницами окон, либо с полимерной пленкой вместо стекол, а то и просто с брезентом. Повсюду провисали оголенные электрические провода, грозившие всему живому смертельной опасностью.

Вечернее влажное тепло, смешанное с ароматами арабской еды, остро попахивало гашишем и тлеющими листьями коки.

«Вот такие дела, конгрессмен! — усмехнулся Кендрик. — Вы совсем близко от преисподней — уже и смрад доносится со сковородок, на которых поджариваются грешники». Но, если честно, точно так же воняет летом и в Нью-Йорке. А здесь, в этом своеобразном арабском гетто, вытянутом вдоль не контролируемой властями полосы Оманского залива, как и прежде — нищета, запустение, наркотики и контрабанда.

Время от времени до него долетали взрывы смеха.

Кому нечего терять — тот всегда весел и бодр. Кто ж этого не знает! Влачат жалкое существование, но не унывают. Жизнь вообще-то удивительная штука! — пришла ему в голову мысль, хоть и не новая, но справедливая.

Эван Кендрик ударился в философские размышления.

Люди легко мирятся с неудобствами, а трудности, порождаемые бытом, с годами так или иначе забываются. Но если... Нет, не то!.. К примеру, у многих народов есть опыт тысячелетних страданий и мук, у некоторых опыт инквизиции, костров и виселиц, у других — массовых убийств, однако весь этот опыт ничто в сравнении с опытом труда, торговли, общения и дружеских задушевных бесед. Жаль, что рядом нет Мэнни Вайнграсса! Кендрик вздохнул. Да, так вот, пожалуй, опыт печали наиболее устойчив. Но если бы он взял верх над опытом счастья, которое каждый понимает по-своему, нельзя было бы жить на земле. Между прочим, у любого народа, многочисленного и крохотного, цивилизованного и не очень, свое представление о прекрасном. Например, у арабов слово «красота» и слово «верблюдица» обозначаются одинаково — «джамиля». И неудивительно, потому как для древних кочевых бедуинов не было ничего прекраснее этого двугорбого животного. Зато верблюду не пройти сквозь игольное ушко!.. Красивая метафора, спору нет, вот только в ее основе ошибка перевода, поскольку в оригинале не верблюд, а канат.

— Эй, красавчик! — окликнула его моложавая женщина европейского типа, сильно смахивающая на верблюдицу.

«Уж ее-то красавицей никак не назовешь!» — подумал Кендрик и прибавил шагу.

Веселенький квартал! Своя жизнь, свои нравы.

Джелабы и готры, джинсы и запрещенные мини-юбки пришли к полюбовному соглашению. Ходят слухи, будто высшие чины с военных кораблей, торговых судов, лихтеров и сухогрузов одалживают форму у низших и спешат сюда, едва лишь станут на якорь, чтобы, рискнув, отведать в этом разудалом азиатском «раю» всяких запретных плодов.

Между тем все чаще стали попадаться мужчины. Некоторые топтались на перекрестках, другие, сбившись в небольшие группы, толклись возле двухэтажных домов с хлипкими лестницами по внешней стороне строения. Зыркая по сторонам, они обменивались короткими репликами.

Кендрик закипал. А, чер-р-рт! Жулье, наркоманы и бездельники...

Толпятся, и нет никакой возможности прочитать названия улиц, а номера домов и вовсе не видать. А возмущаться зачем? — одернул он себя. В жизни не бывает, чтобы только одни плюсы... без минусов, да и вряд ли найдется общество, в котором нет бездельников. А неведомый эль-Баз залег на это «дно» неспроста... Это ж надо, куда его дьявол занес! Дом номер 77. Шари-аль-Варак... Мило, очень мило! Улица Свиданий... Найти бы ее, эту многообещающую улицу!

Кендрик сначала увидел две семерки кряду на третьем доме от угла, а затем и табличку с названием нужной ему улицы, оказавшейся мрачным грязным проулком.

Он подошел к дому и остановился в нерешительности. Спиной к массивной деревянной двери, с коваными железными прутьями крест-накрест, сидел на корточках араб в готре и джелабе, видавшей виды.

— Исмах,[19] — Кендрик шагнул к двери.

— Ма хуа талабука,[20] — произнес араб, но с места не сдвинулся.

— Вы, наверное, не говорите по-английски? — Кендрик решил сбить с араба восточную спесь.

— Почему же? Говорю... — ответил тот с достоинством в голосе.

— Мне в этом доме назначена встреча, — сказал Кендрик. — Меня ждут.

— Вы от кого?

— А вот это вас не касается! — бросил Кендрик.

— А я здесь не для того, чтобы выслушивать подобные ответы. — Араб поднялся и привалился к дверному косяку. Полы его джелабы при этом движении разошлись, и Кендрик увидел пистолет, заткнутый за кожаный ремень. — Ставлю вопрос иначе. Кто вам дал адрес?

Эван помедлил с ответом. А что, если полицейский забыл сообщить пароль? В суматохе упустил из виду эту немаловажную деталь. Возможно такое? Вполне... Так что вступать в пререкания с агрессивно настроенным арабом нет смысла.

— Пекарню на рыночной площади в Сабат-Айнубе знаете? — спокойно произнес Кендрик. — Я там кое с кем разговаривал и...

— Пекарню? В Сабат-Айнубе? — прервал его араб. — Я знаю по крайней мере три пекарни.

— Пахлава, черт побери! — взорвался Кендрик. Раздражение нарастало, но он не сводил глаз с рукоятки пистолета. — Апельсиновая пахлава... — произнес он с расстановкой.

— Балава буртукал... — повторил охранник по-арабски. — Да-да, есть такая пекарня. — Араб поправил джелабу, полы соединились. — Значит, вас сюда прислал пекарь... — произнес он в раздумье.

— Представьте себе! — сказал Кендрик, теряя терпение. — Теперь-то вы разрешите мне войти?