ЗК-5 - Геннадий Прашкевич

«Армянский? Грузинский? Камю? Есть коллекционный испанский».

Онкилоны и выпестыши восторженно взревели, но Овсяников перекричал всех:

«„Гран Шампань Премьер Крю“ моему другу. Не найдешь, самого всажу в бассейн, как собачку!» И запоздало возмутился, оглядывая зал: «Матерь Божья, ну что за рожи? Будто Нюрнберга не было».

Кого-то ударили по лицу.

В чудесную Мерцанову бросили салатом, она взвизгнула.

Свеча чудесно мерцала, почти гасла. Теперь от бассейна до дальнего запасного выхода дрались все. Схватив Мерцанову за руку, Овсяников, рыча, пробивался к выходу. Фрак на нем порвали. В какой-то момент Салтыков подумал, что Овсяников и Мерцанову хочет утопить. Но он выкрикнул: «К онкилонам!». Он был уверен в своей победе. Он хотел утвердить свою победу. Сдирая на ходу облитую красным вином кофточку, за ним пробивалась Мерцанова. Долой прошлое! Долой эту смутную могильную смуту, запах лампад, скрюченных героев с их шинелями и носами!

Академик Флеров обернулся к Салтыкову и негромко сказал:

«Я так пьян, что сейчас сяду на пол и буду плакать».

«Валяйте», — разрешил Салтыков.

В последний раз он увидел Овсяникова и Мерцанову уже у выхода.

Они пробивались сквозь толпу под роскошным «Писсуаром» Ростова.

Драка и не думала утихать, спокойными в зале оставались лишь Флеров и Салтыков. А так дрались все. Били Герасима, били почетных членов клуба, били онкилонов и выпестышей, какая-то стерва прыгала голенькая и подвывала, как кудрявая собачонка.

Это был уход Овсяникова в вечную славу, окончательное превращение в миф.

О том, что произошло на дороге, Салтыков узнал после полуночи.

На полной скорости серебристый «Мерседес» Овсяникова вылетел на шоссе.

Костры онкилонов освещали полнеба. Следователи позже так и не смогли установить, какую скорость выжал Овсяников, уходя в свою вечную славу, но правая дверца «Мерседеса», видимо, отвалилась еще на ходу. Правое колесо вылетело, как пущенное из катапульты. Капот задрало, пар белой струей бил из радиатора. Мерцанову, полуголую, выбросило через люк на теплый бетон, и она спрашивала, спрашивала, не открывая глаз: «Солдатики, я уже умерла?». А солдатики оказались из резервников, это их тяжелый «ГАЗ» вылетел встречь «Мерседесу». «Ты че, тетка! — потрясенно бормотали они. — Ты че, ты че? Ты будешь жить вечно». И отворачивались, отворачивались, старались не смотреть на то, что еще пять минут назад было Овсяниковым.

38

упячка пыщ пыщ

39

«Утро туманное, утро седое».

Салтыков открыл «Историю России».

Домашнее задание. «Перед вами картина художника В.И. Хабарова „Портрет Милы“. Представьте, что вы неожиданно вошли в комнату Милы и увидели свою подругу в необычной позе. Вы невольно рассматриваете ее милое лицо, руки, одежду. Что нового вы узнали о Миле?»

А что нового он узнал об Овсяникове?

И что нового он узнал о своей бывшей жене?

Кто ей теперь флакон подносит,застигнут сценой роковой?Кто у нее прощенья просит,вины не зная за собой?Кто сам трясется в лихорадке,когда она к окну бежитв преувеличенном припадкеи «ты свободен!» говорит?..

За рекой в стойбище онкилонов было тихо.

Муравьи ручейками безостановочно текли по замшелому камню.

«Персональный список покушений на Искусство России» — вот что следует продолжать. Все бросить, и продолжать только этот мой «Персональный список покушений на Искусство России». Овсяникова нет, но последователей у Овсяникова ничуть не убавилось. Нужно упорно утверждать свои основы мира. Если мир стоит всего лишь на трех рыбах, все равно излагай именно свои основы. Как это, к примеру, делали когда-то подписавшиеся под «Описью имения, оставшегося после убитого на дуэли Тенгинского пехотного полка поручика Лермонтова» в июле 1841 года подполковник Маноенко, пятигорский плац-адъютант подпоручик Сидери, квартальный надзиратель Марушев и иже с ними.

«Шашка в серебряной с подчерниею оправе… Перстень англицкого золота с берюзою… Кольцо червонного золота… Самовар желтой меди складной… Железная кровать складная без прибора… Чемадан коженный… Седло черкеское простое с прибором… Лошадей две, мерин масти темносерой грива на правую сторону… Мерин масти светлосерой, грива на правую сторону… Крепостных людей — Иван Вертюков и Иван Соколов…»

Вот мир, изменять который уже нельзя.

40

«Папа, — пискнула с плазмы дочь. — У меня сегодня прогон мероприятия с умеренным сексапилом. Ярко-синяя рубашка навыпуск, а? И линзы я подберу васильковые. Ты находишь?».

Салтыков, не оборачиваясь, отключил плазму.

Подбирай васильковые, а потом тебя будут лапать всякие несимпатичные люди.

За окном раскинулась в небе кровавая роза ветров, уткнулась длинными рогами в сторону севера. «Жить нужно в Париже, а охотиться в Лутовино». Нет, не так. «Жить надо в ЗК, а охотиться в столице». Он явственно увидел перед собой Ивана Сергеевича: седого, высокого, в фуфайке из сосновой шерсти — из крапивы и вымоченной хвои. Мир стоит на деталях. Овсяников говорил: «Он опасный, этот ваш Тургенев. Он приспособленец, он хвастун, враль, трус. У него светозарные идеалы, а сам деревеньки друзьям раздаривает и дочь у него от крепостной девки. К черту ваше прошлое! Зачем нам все это? Шаровары поношенные… Чемадан коженный… Собственных сочинений покойного на разных ласкуточках бумаги кусков… Хватит! Сколько можно? Свобода — это жизнь в благоустроенном гражданском обществе, огражденном железными законами, а ваша сраная воля — птица летает, где хочет, черкес грабит, собака воет…»

41

150…

151…

42

Экран высветился, но абонент не назвался.

«Господин Салтыков, вы знаете, что такое крыса?»

Звонила, наверное, какая-то впавшая в отчаяние поклонница Овсяникова.

«Такой небольшой жадный грызун, да?» — спросил Салтыков.

«Вот-вот. Подойдите к зеркалу».

43

Но он не стал подходить к зеркалу.

Он подошел к окну. Он распахнул его.

Темные сосны мягко повторяли рельеф, взбегали по склонам, уходили вниз, всегда вниз, как любая поп-философия. Нет предела падению. Река тоже уходила вниз, всегда вниз, в каменные провалы, бросалась ртутными отблесками, как чешуей. Кажется, земля все еще вспучивается, проваливается, хотя закачка воды в нефтяные пласты, по крайней мере, на время отменена…

44

Воздух был чист, прозрачен.

Новосибирск, 2014

© 1996–2016 Журнальный зал в РЖ, «Русский журнал»