Порыв ветра, или Звезда над Антибой - Борис Носик
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
А уже в начале января 1849 года пришло в Ниццу Высочайшее разрешение на брак. Венчание совершалось по православному обряду. Государь назначил молодым пенсию «из личных средств», а главное – предоставил им для проживания принадлежащий Ему «комендантский дом» на окраине Ниццы – крыша над головой, это главное. Оставалось только выполнять старинные заповеди о размножении, чем молодые супруги и занялись не мешкая. Исправный художник и милая Юзечка подарили Ницце четырех сыновей, все как один были российского подданства, наши, русские, хотя конечно, и с сильной примесью нерусской крови.
В 1855 году отец-государь Николай Павлович (а кое-кому и вправду отец, хотя бы и «натуральный») вернул Господу бессмертную душу, а еще год спустя изрядно уже хворая вдова его, императрица Александра Федоровна, поддавшись на Юзины уговоры и ее восторженные рассказы о целебном райском климате Ниццы, приплыла на сардинском корабле в ближайший к Ницце морской порт, все в ту же Виллафранку, откуда ее, после очень торжественной встречи повезли усталую на отдых в предназначенный ей для жительства дом главы иудейской общины скромного курортного города Ниццы господина Авигдора (вполне был вместительный дом, и многие русские в нем живали, а ради государыни, полный экуменического рвения господин Авигдор велел оборудовать в доме православную часовню).
Легко понять, какое это было замечательное событие не только для скромной семьи художника Фрисеро, но и для всей Ниццы, в которой кое-какие бароны, лорды, князья и маркизы уже и раньше бывали, но таких величеств как Ее Величество русская императрица, не бывало еще никогда, так что если увидите на вывесках отелей Лазурного Берега имя Александра, не сомневайтесь, это в честь нее, той самой прусской принцессы, которую впервые в Русской поэзии и назвали так сладостно – «гений чистой красоты» (восторженный Жуковский, увидев ее впервые в Берлине, так и назвал, а уж Пушкин только попользовал чужую находку в бессмертном стихе про чужую жену). Конечно, воспетая Жуковским былая краса ко времени визита уже увяла, императрица болела, лечилась, приезжала вторично, ее навещали члены царской фамилии, корветы и крейсера входили в гостеприимную Виллафранку, захудалая Ницца высоко держала марку, дай ей Бог и дальше…
Ну, а что же семья Фрисеро? Тут начались трудности. Императрица Александра ушла вослед царственному мужу, пришли новые люди и как-то некому было теперь в Петербурге позаботиться о прелестной Юзечке, о многих детках ее и муже-художнике, кисть которого не успевала теперь заработать на пропитанье.
В общем, нелегкая выдалась жизнь романтической Юзечке. Умирая, ее муж – художник только и оставил что кучу долгов да непроданных работ…А все же выросли как-то его потомки, получили образование, вышли в люди, имели русское подданство. Один из них дослужился даже до поста русского морского атташе в Лондоне и там женился на англичанке. Один из полуанглийских сыновей русского дипломата Фрисеро сумел получить хорошее техническое образование в Париже, женился, как и отец, на милой англичанке по имени Шарлотта и увез ее в Петербург. Позднее ему предложили хорошую работу в Бельгии, и он поселился в престижном пригороде Брюсселя, в Юкле. Как вы, наверное, догадались, это и был инженер Эмманюэль Фрисеро, который принял в свою семью оставшихся круглыми сиротами детей Владимира и Любови Сталь фон Гольштейн.
Просторный дом в Юкле, беседка, лужайка, теннисный корт, большая компания сверстников, любящие папа с мамой… Прошло еще несколько лет и в доме прибавилось сверстников. Теперь комнату с Колей делил Петя Врангель, сын знаменитого генерала, стоявшего во главе Добровольческой армии, потом всего Юга России, а также всей русской армии, бившейся против другой русской армии, той, в которой были Троцкий, Тухачевский, Махно, Чапаев…
Потерпев поражение, генерал Врангель возглавил эвакуацию белой армии из Крыма и помог спастись многим тысячам мирных русских беженцев, за что награжден был международной организацией Красный Крест. Вместе с армией он зимовал на Галлиполи, а позднее, в новом изгнании, пытаясь сохранить остатки армии и поддержать боевой дух собратьев по оружию, создал Российский Общевоинский Союз (РОВС), который и стал главной мишенью победоносной лубянской операции «Трест». В 1928 году создатель и первый глава РОВС пятидесятилетний генерал Петр Врангель погиб «при загадочных обстоятельствах» в Брюсселе (поначалу он и похоронен был в Юкле), а в 1930 и в1937 году были похищены на улицах Парижа и убиты разведчиками второй и третий руководители РОВС (генералы Кутепов и Миллер), чье убийство больше не считается ни загадочным ни «невыясненным»…
Брюссельский инженер Эмманюэль Фрисеро и его жена Шарлотта, много времени отдававшие работе в Красном Кресте, приняли в свою семью, вдобавок к двум собственным детям и сыну Березникова троих детей генерала Врангеля и сирот супругов Сталь фон Гольштейн. Сообщая о подвигах семьи Фрисеро, французский биограф Сталя осведомленно намекает на «классовую солидарность» инженера-филантропа, ибо сиротки были «классово чуждые» для нынешней французской публицистики. Что ж, может, он и правда испытывал особую жалость к детям из преследуемых аристократических семей. Они ведь были ни в чем не виноваты, бедные дети. К тому же вспоминалось, наверно, брюссельскому инженеру пребывание в петербургском «хорошем обществе». Да и у него самого, если помните, прадедушка был Русский император… Однако и при добрых воспоминаниях благодарность и доброту проявляют немногие. Родной дядя Алексей де Сталь нисколечко сиротами брата не озаботился…
Так или иначе сиротки Людмилы и Владимира де Сталь жили теперь на вилле в престижном предместье Брюсселя. Там у них и лаун-теннис, и файф-оклок по английскому обычаю (хозяйка-то англичанка), и семейные сборища у камина, где потрескивают дрова, и общее чтение (по-французски или по-английски), а чтоб дети не забыли русский – и четверговая школа, и православная литургия, и русское общение, и гости (многие, конечно, «из бывших»)…
И, конечно, бельгийская школа. Коля мгновенно заговорил по-французски. И как быстро начал писать! Но и английское общение интереснейшее. В доме проводят неизменно свой европейский отпуск британские офицеры из Индии, вот уж кто может рассказать об индийских чудесах! Девятилетний Коля к ним пристает с расспросами. А индийцы, какие они индийцы? Такие, как на картинах прадедушки Фрисеро в папином кабинете? Нет, это магребинцы, это все Северная Африка, а в Индии свои дервиши, свои маги, свои джунгли, свои слоны…
Коля непоседа, он исчезает так же мгновенно, как появляется, он проказник, он всеобщий любимец, он папин любимец, а папа, о, папа, это такой человек!
Он и правда был редкий человек, Эмманюэль Фрисеро. Он был человек чести. Человек труда. Человек щедрый и бескорыстный. У него было драгоценное чувство благодарности. Возможно, благодарности ко Всевышнему – за все, что было ему дано. И просто так – ни за что. За минуты понимания своей неоставленности…
Глава 8. Товарищ, товарищ, болят мои раны…
– Что же ты не ешь свое мороженое? – спросил Пьер. – Ты же хотел мороженое…
– Что-то я зябну.
Мы сидели на застекленной терраске на углу авеню Гамбетта и Английского променада. Догорал пунцовый закат, и толпа на променаде стала редеть.
– Как твои осиротевшие русские дети из семьи фон что-то…? – вежливо осведомился мой друг, великий «псико» Пьер.
– Фон Гольштейн… Ты знаешь, пока у них все складывается удачно. Нашлись чудные приемные родители – дом в престижном пригороде Брюсселя, компания сверстников… Они в земном раю… Кстати, сейчас, похоже, усыновление популярнее, чем в ту пору… Даже в России, не говоря уж про Штаты…
– Как же, как же… – энергично кивнул Пьер. – Только вчера слышал московскую новость, что за год восемь тыщ усыновленных детей новые родители вернули обратно в детдома. Представляешь, сколько их было всего! Грандиозно!
– Отчего же их вернули? – спросил я растерянно.
– Непосильный труд. Дети попались трудные.
– А свои разве не трудные?
– Трудные. Но вернуть их некому. А усыновленные, они чаще всего уже испытали шок потери родителей. У них тревожное чувство, что их могут снова оставить. Дети с изломанной судьбой, перенесшие психологическую травму в самом чувствительном возрасте.
– И эта рана не заживает… – сказал я с безнадежностью.
– Может и зажить. А может стать незаметной. На время. А потом, годам к двадцати, тридцати… Беспокойство, тревога… Справиться с этим трудно…
– Родители этого не предвидят?
– Многие предвидят. Но все равно берут. Надеются на лучшее…
Мы помолчали. Я доел мороженое.
– Если это может тебя утешить, – виновато сказал Пьер, – могу напомнить, что пережитые страдания часто способствуют креативности, разнообразной творческой активности, – сказал Пьер.
