Тореадоры из Васюковки - Всеволод Нестайко

Побомбили несколько минут, глянули — даже самим стало страшно и совестно. Красно-бело-зеленая каша на земле.

— Э, ребята! Это уже свинство. Так только фашисты делают!

— И правда! Давайте не будем!

Снова сели, сопим.

Посмотрел тогда Степан Карафолька на гору арбузов да и говорит:

— Но и здоровенная! Настоящая пирамида египетская. — И вдруг подскочил. — Ребята! А давайте играть в фараона и египетскую пирамиду.

— А? Что? Кто? — не поняли мы.

Степана мы не любили. Он каждый день чистил зубы, делал зарядку и вообще был свинья. Словом, он был то, что называется образцовый ученик: учился на одни пятерки, вел себя в школе безупречно, не озорничал, не бил окон, не макал косу девочки, что сидит впереди, в чернила, не поджигал на уроке «лягушку» из киноплёнки… И этим очень всех нас подводил.

Потому что всегда:

— А вот Карафолька, видишь…

— А почему Карафолька…

— А посмотри на Карафольку…

И — хлоп! хлоп! хлоп!

«А чтобы у тебя, Карафолька, чирей на носу выскочил!» — всегда думалось в такие минуты.

Но иногда мы Карафольке прощали за то, что, на наш взгляд, он о-очень много знал. Потому что читал день и ночь. И был для нас этакой ходячей энциклопедией. И вот сейчас.

— А… что это такое — египетские пирамиды? — жуя, спросил Гришка Сало.

— Не знаешь, барахольщик? Это такие гробницы здоровущие в Египте. В них египетских царей — фараонов — хоронили. Много столетий назад. До сих пор, стоят, как новенькие, и туристы со всего мира приезжают на них посмотреть.

— Ага, это в пятом классе проходят, я в учебнике брата видел, — подтвердил Антошка.

— А я по телевизору в киножурнале, — сказал Васька Деркач.

— Ну так что? — спросил я. — А как в это играть?

— Как? Хм! — презрительно хмыкнул Степан. — Выберем среди нас фараона. Он помрет, и мы его похороним. И пирамиду сделаем. Из арбузов.

— А что — это класс! — у Явы загорелись глаза. — Интересно! Давай!

— Ребята! Да вы что? Тьфу! — сказал я. — На черта нам в этого вонючего фараона! В мертвяка! Очень весело — в похороны играть! Ха-ха!.. Давайте лучше в пограничника и шпиона. Я согласен быть шпионом!

— Старик! Договорились — всё! — решительно сказал Ява. — Давайте считаться, кому фараоном быть. Ну! Сетка-ветка, дуб, дубки, появились козаки! Сабельками раз — выйди князь! То есть… фараон.

Я! Так и знал. Чуяло мое сердце.

— Старик! По-честному! — сказал Карафолька. Это мы от киевских охотников научились говорить друг другу «Старик».

Я вздохнул. Я был страшно невезучий. Во что бы мы не играли, мне всегда выпадало быть или разбойником, или преступником, или шпионом, или фашистом. Одним словом, врачом. Я уже не помню даже, когда я был нашим. А я так любил наших!.. И всегда был врагом.

— Старик! Ничего, не волнуйся! Тебе в любви везти будет! Ей-богу! Есть такая примета! — успокаивали меня ребята. — Вон Гребенючка на тебя засматривается.

— Подавитесь своей любовью! Плевал я на любовь! Триста лет! — с ненавистью цедил я сквозь зубы и плёлся занимать свою вражескую позицию.

И когда Карафолька только произнес слово про эту египетскую пирамиду, я уже не сомневался, что фараоном буду именно я. И не ошибся…

— Ну, что делать? — мрачно спросил я.

— Значит, так, — быстро заговорил Карафолька. — Ты известный, знаменитый, могущественный египетский фараон. какой хочешь — выбирай. Хеопс… Тутанхамон, Аменхотеп…

— Аменхотеп, — безразлично сказал я.

— Прекрасно. О великий и мудрый фараон Аменхотеп. — поднял руки к солнцу Карафолька. — Ты завоевал много земель, ты покорил много народов, ты вписал своё имя в историю Древнего мира! Но неумолимая смерть подстерегла тебя, и вот ты умираешь. Плачьте, рабы, великий Аменхотеп умирает!

Ребята завыли, как шакалы.

— Ну, давай-давай — ложись и умирай, — под аккомпанемент этого воя сказал Карафолька.

Я лёг.

— Прощайся и… — махнул рукой Карафолька.

— Прощайте, — мрачно произнес я. — Не поминайте лихом. Извините, если, что не так. Кланяйтесь маме, папе, Галине Сидоровне и всем нашим.

— Обойдешься! Помирай, помирай быстрее! — нетерпеливо перебил Карафолька.

Я закрыл глаза и громко вздохнул — испустил дух.

— О люди! О народы! Великий Аменхотеп скончался! О горе-горе! — так отчаянно заверещал Карафолька, что мне самому стало страшно и жалко себя.

— Но имя его будет известно в веках! И пирамида великого Аменхотепа сохранит для поколений память о нём. За работу, жалкие рабы… За работу!

И ребята засуетились, обкладывая меня арбузами. Через несколько минут я почувствовал, что на грудь мне наваливается огромная тяжесть и мне уже нечем дышать.

— Эй! — закричал я. — Давит! Эй! Так я и вправду помру. Эй!

— Цыц! — гаркнул Карафолька. — Не разговаривать. Мертвец называется! Убивать надо таких мертвецов!

И положил мне большой арбуз прямо на лицо. Я только пискнул.

— Э нет, парни, так он и вправду окочурится, — слышу вдруг голос Явы. — Так нельзя.

И арбуз с моего лица откатился.

— А что же? Как же тогда? Не выйдет пирамида, — послышались голоса.

— Как не выйдет! Выйдет! — закричал Карафолька. — Я же забыл совсем. Фараонов хоронили сидя, а то и стоя. Вставай! Вставай, Аменхотеп! Только молчи — ты же мертвый!

Я встал, и работа снова закипела.

Теперь было легче. Хоть и давило на ребра, но дышать можно. Я стоял с закрытыми глазами, а ребята обкладывали меня арбузами. Вскоре вокруг меня уже была уже настоящая пирамида, из которой торчала только моя голова, что, как говорил потом Ява, тоже была похожа на арбуз.

Карафолька был очень доволен и весело напевал похоронный марш:

— Тай-та-та-ра-та-рай, та-та-та-ра-рай-там-та-рам!

И вдруг прозвучал пронзительный крик Антошки:

— Ребята! Бежим! Дед!

И всё кинулись врассыпную. Это было так неожиданно, что я даже не сразу испугался. И только когда от ребят осталась одна пыль, я похолодел.

Я стоял, обложенный арбузами, не в состоянии двинуть ни ногой, ни рукой и смотрел, как ко мне, размахивая палкой, бежал дед Салимон.

— Ребята! — без всякой надежды закричал я. — Куда вы? А я? Рабы! Гады! Аменхотепа бросили! Антошка! Друг!

Но они уже и услышать не могли.

Ну всё! Погибель! Сейчас дед подбежит, увидит, что мы наделали, увидит эту гору разбитых арбузов, размахнется и и палкой мне по кумполу. И будет на один разбитый арбуз больше. Будет мне гробница… Пирамида.

Я уже видел злое лицо деда и слышал, как он сопит. Ближе, ближе, ближе…

И тут, как из-под земли, появился Ява. Дед уже был совсем близко, уже взмахнул палкой. Ява подскочил ко мне, схватил арбуз, что лежал возле самой моей щеки, и метнул в деда. Дед выпустил из рук палку и едва успел поймать арбуз. Он же был бахчевник, этот Салимон, и не мог допустить, чтобы арбуз упал на землю и разбился. А Ява уже схватил другой арбуз и снова кинул. И снова дед поймал. Это было прямо как в цирке, как в кино. Ява кидал, дед ловил и клал на землю. Ява кидал, дед ловил и клал на землю.

Я понемногу освобождался. Вот уже и я схватил арбуз и кинул. Теперь мы кидали с Явой вдвоём, а дед Салимон ловил. Ловил, задыхаясь и приговаривая:

— Ох, негодники!

— Ох, безобразники!

— Ох, черти!

Через несколько минут мы с Явой уже во весь дух мчались по бахче. Теперь догоняй, дедушка! Ищи ветра в поле.

Я бежал рядом с Явой нога в ногу, словно мы были одним целым… И мне казалось, что сердца наши тоже бьются как одно сердце.

Мне было очень хорошо!

Наверно, такое чувствуют настоящие друзья-солдаты, когда плечом к плечу идут в атаку.

Вот так бы бежал и бежал на край света. нет ничего в мире лучше дружбы.

…На следующий день наша с Явой дружба была еще сильнее скреплена. Так сказать, кровью. Потому что дед Салимон поделился своими впечатлениями о фараоновской пирамиде с нашими родителями. И родители наши сделали нам четыреста двадцать восьмое серьезное предупреждение по тому месту, о котором не принято при девочках говорить. Делая предупреждения, родители приговаривали:

— А вот Карафолька! Карафолька не такой! Карафольки там не было? А? Не было же?

Мы сжимали зубы и молчали. Мы никого не выдали. Никого! Пусть говорят о Карафольке! Пусть! А я всё равно знал, кто такой Карафолька, кто такой Антошка, а кто такой — Ява!

Но разве я мог, скажите, поехать один в лагерь к морю после этого?! Ни за что. Никогда в жизни!

Дружба! Великое это слово — дружба! Может, самое великое из всех человеческих.

Ради дружбы люди идут на пытки, садятся в тюрьму, даже жизнь отдают…

Глава 10

Мы — крепостные. Приезд Явиных родителей. Пистолеты

Вы не думаете, я папу очень люблю, но он у нас такой упрямый, или, как он сам о себе говорит, «абсолютно принципиальный» человек. Как сказал, и пусть тут камни с неба падают, а так и будет. Сказал — как отрезал.

И если он пообещал мне, что гуляний не будет, то не сомневайтесь — некогда было и головы поднять.