Санджар Непобедимый - Михаил Шевердин

Только тогда хранитель колодца удостоил своим вниманием приезжих и, не взглянув ни на кого, мрачно буркнул:

— Хлеб привезли?

Командир смущенно начал рыться в сумке.

— Вчера здесь был господин, — продолжал старик, — он сказал: «пришлю муки». Вы люди господина?

Красноармейцы переглянулись. Молодой узбек подошел, отвесил поклон и сказал:

— Твоего господина зовут Али–Мардан?

— Да.

— Он был здесь? Когда?

Хранитель колодца только теперь поднял веки, во взгляде его мелькнула растерянность, но он ничем не проявил своего удивления.

— Он был здесь, когда было угодно богу, и покинул колодец в момент, предугаданный предопределением.

Один из красноармейцев сделал нетерпеливое движение. Командир предостерегающе протянул:

— Осипчук! — Затем, обращаясь к проводнику, он сказал: — Товарищ Санджар, отдых! Делаем дневку. Кони притомились, еле дышат. — И вполголоса добавил: — Ты, Осипчук, уж больно горяч. А знаешь, здесь, в Бухаре, правильно говорят: «У горячего повара похлебка или пересолена или совсем без соли». Так–то…

Хранитель колодца молчал.

Молчал он и тогда, когда проводник рассказал ему о переменах, происшедших в стране: о том, что нет больше ханов и эмиров, что дехкане, пастухи и рабочие сожгли дворец угнетения в Бухаре…

Старик посмотрел на необычных своих гостей, сидевших на рваной, пыльной кошме, и только спросил:

— Бухара — святая гробница.

— Нет, Бухара большой город, — ответил Санджар.

— Что такое город?

— Ну, это большой, большой кишлак.

Отшельник помолчал.

— Слышал, в десяти днях пути отсюда есть кишлак. Оттуда приходят пастухи. Кишлака я давно не видел, забыл.

Поздно вечером, когда синий купол неба покрылся мигающими искрами звезд, хранитель колодца, собрав все свои мысли и, припоминая забытые слова родного языка, рассказал о себе. Только в пустыне, в стране злых песков можно услышать такой рассказ:

— Я Кудукчи — хранитель колодца. Проходящие пастухи зовут меня отшельником. Мне говорят: «Когда ты умрешь, тебе господин построит гробницу, и ты станешь хазретом — святым».

Он молитвенно приподнял руки и замолчал.

Санджар почтительно кашлянул. Он был пастухом, а пастухи с величайшим уважением относятся к хранителям колодцев.

Отшельник вздрогнул.

— Я очень горевал, когда у меня издох последний верблюд, который был перед этим, а этого зовут Цветок. Очень был умный и веселый верблюд, он даже умел разговаривать. Только не все пастухи могли понять его разговор. А я понимал.

Он снова помолчал и недоверчиво поглядел на собеседников, боясь увидеть на их лицах улыбки.

— Неясно помню, я жил в другом месте, много было там людей, шумно было… не помню. Пришел человек очень богатый, очень сердитый, в красивой одежде — зеленой, желтой, как весенние цветы. Он сказал: «Будешь хранителем колодца, будешь жить у колодца и никуда оттуда не пойдешь». Я кричал, не соглашался, хотел уйти. Меня били, очень сильно били… Потом привезли на верблюде в это место. А чтобы я не ушел, мне надрезали пятки. И верблюду испортили ноги…

— И ты никуда не уходил? — спросил командир.

— Уходил. Мне снова портили ноги и один, и два, и три раза. Но я все–таки ушел. Изловили, жгли меня огнем. В другой день я ушел, меня снова нашли. Связали, держали без воды шесть дней. — Лицо старика исказилось. — Я проклял тогда имя аллаха, я поднял руку на господина.

— На Али–Мардана?

— Нет, нет, Али–Мардана не было, тогда был его отец.

— Сын волка все равно становится волком… Сколько же лет ты здесь?

— Не знаю.

— Сколько тебе лет?

— Не знаю.

— Как же так?

— Каждый год снег сменяется травой. Потом дуют горячие ветры, затем снова идет снег… Один год подобен другому.

Старик замолчал. За весь вечер он больше не произнес ни слова.

Утром его спросили, хочет ли он переехать жить в кишлак, обещали ему прислать смену. Отшельник долго думал. И только когда был выпит чай, заседланы отдохнувшие и повеселевшие кони, хранитель колодца сказал:

— Нет.

— Почему?

— Я умру здесь, и на могиле моей построят гробницу, и я стану святым, покровителем пастухов.

Он привязал веревку к седлу верблюда, и снова визгливо заскрипел блок, как скрипел он многие годы.

— Ну что же, — сказал командир, — вольному воля! Пошли обратно на Сипки… Дело, товарищ Санджар, сорвалось, не найти нам вашего дружка… Видно, сбежал он.

Молодой парень с обидой в голосе произнес:

— Ушел Али–Мардан от народного гнева.

Он еще раз, для очистки совести, попытался расспросить отшельника, но тот медлительно перебирал четки и равнодушно молчал.

— По коням! — скомандовал командир, и маленькая группа всадников двинулась прямо, без дороги, в степь. Скрип колодезного блока становился все тише и тише, временами ветер совсем относил звук в сторону. Внезапно командир оглянулся, ему послышался крик.

— Стой! — скомандовал он.

От колодца поспешно ковылял, прихрамывая, отшельник. Добежав до всадников, он ухватился за узду коня командира и, тяжело дыша, сказал:

— Ты воин эмира?

— Нет.

— Почему вы не пытали меня огнем, не били меня камчой, не резали мне тело?

— Потому что мы солдаты народа, а не эмира.

— Господин был вчера на колодце. Я оказал ему гостеприимство.

Хранитель колодца колебался. В его глазах виден был страх.

— Закон гостеприимства не соблюдается, когда гость проклят народом. Ты должен отомстить, — закричал Санджар. — Отомсти за свою жизнь, за искалеченное тело, за ожоги, за удары…

— Я боюсь, он вернется, узнает. Меня опять будут жечь. Нет, я не скажу… Я боюсь.

Отшельник повернулся и, втянув голову в плечи, заковылял прочь.

Чувствовалось, что он и сейчас ждет угроз, побоев. Вот он трусливо обернулся. И когда не увидел ни поднятой руки, ни занесенного клинка, жалобно закричал:

— Бейте, бейте, тогда я все скажу…

Командир тронул коня, подъехал к отшельнику и хрипло проговорил:

— Красные воины не бьют.

Хранитель колодца сжался в комок. Только глаза его горели. Он помолчал еще с минуту выжидая, и вдруг крикнул:

— Я думаю, вы слабые люди, жалкие люди. Сильный господин бьет, топчет раба в пыль. Я вижу, вы другие люди… Я не понимаю, какие… — Он заплакал. — Пусть меня изжарят в пламени костра, пусть нарушу я закон степи о госте. — Он протянул руку к чуть синевшей вдали одинокой вершине: — Господин ушел к колодцу Джидели, вон под той горой, имя ее Шур. Идите за ним, и горе мне…

На колодце Джидели стоял разъезд красноармейцев. Никто туда не приходил и не приезжал за последние два–три дня. То ли обманул отшельник, то ли Али–Мардан изменил свой путь, опасаясь преследования.