«Литке» идет на Запад! - Евгений Юнга

— Так я же меняю ребят для облегчения, — обиделся Мазунин.

— А ты не лезь в пузыря, — уговаривал его парторг.

— Какая у тебя расстановка — медленно продолжал он, — если каждый знает, что завтра ему не придется у котла быть? Пошурует вахту, лишь бы отстоять, а наследующий день в мастерской прохлаждается. Заботы о котле нет. А по людям ваша вахта определенно впереди может оказаться.

— Все равно отберем первенство, — пригрозил старшина, вставая и направляясь к кочегарке. — До Ленинграда еще подеремся.

— Заметано, — согласился парторг.

— Ударникам почтение, — встречали сменившихся кочегаров в машине.

Балагур Елисеев, выглядывая из-за конторки, торжественно объявлял:

— Перекрыли самих себя!

Коротко остриженные волосы машиниста чернели масляными пятнами. Склонив голову и высунув от усердия язык, он записывал в вахтенный журнал итоги четырехчасовой работы — высшие показатели сквозного похода:

«Пар — 10 ¾, оборотов — 59, пройдено 48 миль».

Вытирая сетками потные лица, вахта шла в баню.

Бункеровка

Заместитель начальника сквозного похода Борис Александрович Бронштейн хорошо справлялся с обязанностями судового лебедчика. Стальная нить шкентеля непрерывно скользила по колесику блока, вирая с баржи набитые углем сетки и опуская их в квадратную глубь носового трюма.

Лебедка гремела разболтанными частями. Истекая белесым паром, ворчливо шипели краники под цилиндрами. Пар вился над барабаном лебедки, окутывал сгорбленного у рычагов человека, прозрачными росинками оседал на его запорошенном угольной пылью лице. Забросив в трюм тяжелый строп, Бронштейн огрызком мела прибавлял к отметкам на цилиндре новую единицу.

Гидробиолог Богоров и профессор химии Кондырев, оставив в покое планктоны и соленость моря Лаптевых, сидели около трюма и с искусством заправских портных ремонтировали порванные мешки.

Грузила бригада помполита Щербины.

Унылое небо якутского Заполярья прыскало дождевыми шквалами на речную муть бухты Тикси. Штормовой ветер гнал полчища гребней в просторный овал Булункана. Бревна плавника, принесенные морем, гулко бились о ржавые бочки, разбросанные на берегу. Густошерстые псы тонко скулили над взморьем, купая пушистые хвосты в болотной трясине подтаявшей мерзлоты. Чахлые листья ягеля — оленьего корма — проглядывали между гнилыми кочками, безнадежно пытаясь приукрасить скудное лето прибрежной тундры. Против отепленных бараков Усть-Ленского порта сонно клевали бушпритами шхуны изыскательских экспедиций.

«Литке» увяз чугунными лапами якорей в глинистом грунте внешнего рейда. Усики натянутых ветром якорных канатов раскачивались от ударов зыби. Длинный корпус ледореза, казалось, врос в мелководье.

Рядом с нами, нудно, как новые сапоги, скрипели и наваливались на исцарапанную торосами обшивку ленские баржи, заполненные якутским углем. Дымила прогорелой паровозной трубой «Лена», соратница Адольфа-Эрика Норденшельда, пятьдесят семь лет назад приплывшая в Якутию морским путем с запада. И когда спрашивали старейшего якутского лоцмана Афанасия Даниловича Богатырева, почему он до сих пор не сдал в музей свою «старую калошу», он неизменно отвечал:

— Пароходов на Лене меньше, чем пальцев на ваших руках.

— Мы с «Леночкой», — любовно гладил якут искривленные поручни, — далеко плаваем. Вот на Большой Ляховский шли, так чуть не утонули: вода под котлами была. А подлатать корпус, еще полвека проскрипим.

Богатырев привел свой караван в бухту Тикси на вторые сутки после того, как мы прорвали кольцо торосов у Рыркарпия и отдали якоря на внешнем рейде Усть-Ленского порта. Суденышко, которым командовал Богатырев, было до смешного крохотным. Когда капитан поднимался на мостик, его редькообразная голова торчала над крышей рулевой рубки. Но в послужном списке старушки «Лены» числились ежегодные рейсы в Тикси и даже рискованный поход к Ляховским островам через ледовое море Лаптевых.

Профессор В. Ю. Визе (справа) и капитан парохода «Лена» якут А. Д. Богатырев.

— Хорошее капсе[25] привезу нынче, — довольно щурился Богатырев, разглядывая стройный ледорез. — Такой пароход еще не приходил в Якутию.

Омыв копоть угля, мы перебрались на «Лену», и Богатырев привез нас в залив Саго, к отлогому берегу, установленному фанерными домиками рации и метеослужбы.

— Год назад, — говорил капитан, — здесь ничего не было.

Покинув залив, «Лена» шла к Булункану — Усть-Ленскому порту. На болотистых кочках, совсем недавно безлюдных и мертвых, кипела жизнь. Грохоча по стальным нитям узкоколейки, бежали вагончики, везли щебень к еще короткой плотине мола; стучали молотки плотников, конопативших пловучие средства — кунгасы и моторные катера; часто пульсировала динамо в механической мастерской. Булункан ожидал небывалое количество грузов второго Ленского каравана, идущего из Мурманска через Карское море и пролив Вилькицкого. Здесь рождался новый порт — выход Якутской республики к морю.

Гордым хозяйским жестом Богатырев обводил берега.

— Я знаю, — повторял капитан, — вам, людям Большой земли, нечему удивляться, не такие порты принимали к причалам ваш ледорез. Но я доживу до той навигации, когда на причалах Усть-Ленской гавани запоют портальные краны! Растет и строится отрезанная бездорожьем моя страна. В прошлом году приехал в Тикси Борис Михайлов — начальник Лено-Хатангской экспедиции, и с ним еще сто тридцать человек. Они остались зимовать в бухте, и я, знающий Тикси, как никто другой, не узнал ее в этот раз. Скоро гавань Булункана станет безопасной от морских накатов, хорошей стоянкой для судов. А их уже немало: «Прончищев», «Темп», «Челюскин», «Харитон Лаптев». Вот они покачиваются на рейде, морские шхуны, и через несколько дней уйдут на остров Дунай, в дельту, на восточный Таймыр, к Новосибирскому архипелагу, стирать белые пятна с лица моей страны.

Богатырев высадил нас на рыбалке мыса Мостах, где на засольном дворе десятки женщин разделывали едва успевшую заснуть рыбу. Каждую весну капитан доставлял на Мостах людей и тару и каждую осень забирал обратно бочки, наполненные нежной нельмой, и окрепших за лето рыбачек.

Полная якутка, с глазами, как маслины, пела, улыбаясь в лицо капитану. Богатырев вслушивался в непонятные нам слова и переводил удивительную песню о разбуженной Якутии, о походе «Литке», весть о котором пятнистым топорком облетела низовья.

Якутка пела:

«Мое капсе о моей стране, которая начинается у быстрого, как самолет, Витима и кончается там, где на темном небе играют сполохи[26].