Остановка последнего вагона - Кирилл Гольцов

Эхо её голоса таинственно отдалось по всей комнате, а сияние от капсулы, кажется, распространилось на всё вокруг, разбивая мрак, но не давая возможности ничего больше увидеть. Слепящий свет мгновенно поглотило и девочку, и ужасные тени, и, кажется, все мои страхи, сомнения, помыслы. Я чувствовал себя окружённым этим светом, словно сел в безопасную оболочку и отгородился от реальности, ставшей спасением и какой-то высшей истиной, которую мне хотелось просто бесконечно постигать, ни на что больше не отвлекаясь.

Глава IV

ИЗОБРАЖАЯ НЕНОРМАЛЬНОСТЬ

Свет продолжал брезжить, и неожиданно я понял, что лежу с закрытыми глазами, а всё, что было, наверное, просто мне привиделось, и было, несмотря на реалистичность, всего лишь кошмарным сном. Аккуратно приоткрыв глаза, я убедился, что комната залита ярким солнечным светом, и это почему-то твёрдо убедило меня в обратном — никаких кошмаров не было. Всё это действительно окружало меня и непременно вернётся следующим вечером, который я могу и не пережить. Потом я подумал о том, что вчера, приехав домой, вёл себя как обычно, и меня постигла вполне заслуженная кара, о которой говорила Маша. Или просто пока предупреждение? Я тут же попытался вспомнить — слышал ли какие-нибудь голоса, идущие от теней, но мог лишь с какой-то долей уверенности утверждать, что мне показался лишь вопль и слова этой девочки-ангела или кто она там была на самом деле. При этом приподняв подрагивающую руку, как ни удивительно, я ощутил, что полностью здоров, бодр и полон сил — все хвори, если только они не были исключительно у меня в голове, внезапно отступили. А вот будильник я вчера не поставил, поэтому понятное дело, выход на работу проспал, за что сейчас, без всяких шуток и кошмаров, могу получить очень хорошенький нагоняй от руководства. Что же, раз так, то надо вставать и собираться, чтобы не усугублять.

Несмотря на сравнительно поздний час, ванная и туалет оказались занятыми. Поставив на плиту чайник и, немного подплясывая от желания помочиться, я поздоровался с Петровичем, расположившимся у окна с газетой в руках.

— Приветствую, соседушка! Ну как ты?

— Не поверите, но ваш мёд сотворил настоящее чудо — полностью поправился.

— Ну да, да. Может, всё-таки денёк отлежишься ещё дома? А то — мало ли что. Скажу честно, вчера ты выглядел совсем плохо — хоть в больницу звони.

— Нет, очень много дел — я и так сегодня проспал, поэтому сами понимаете.

Дверь ванной с шумом открылась, и оттуда появилась Любовь Игоревна, замотанная в потёртый халат и с целым пакетом каких-то шампуней и кремов в руках.

— Встал, что ли? Вот что моё варенье делает, по бабушкиному ещё рецепту варю!

— Да, спасибо вам большое. Разрешите?

Я подбежал к соседке и подумал, что, раз туалет всё равно занят, то сойдёт и ванная — заодно и умоюсь.

— Да, конечно. Только не торопись, а то всё там посшибаешь, — наставительно сказала Любовь Игоревна и, пропустив меня вперёд, сама осталась в узком коридоре, не давая захлопнуть дверь. — Гляди-ка, зачирикал и снова стал весь дёрганый, как прочие молодые. И чего вам всё неймётся?

— Позвольте закрыть дверь, — с придыханием попросил я и, наградив меня почему-то порицающим взглядом, соседка отступила, громко шурша пакетом и сокрушённо покачивая головой.

Пока я стоял под колючей тёплой струёй подтекающего почему-то холодной водой душа, мои мысли нестерпимо возвращались к тому, что произошло вечером и ночью. Сейчас, в свете дня, всё опять казалось больше надуманным и нереальным, однако опасность, пусть и не такая большая, как могла бы, ощущалась сегодня гораздо явственнее. Но почему? Что я сделал не так, и зачем было организованно такое мрачное представление? Я вспоминал наш вчерашний разговор с Машей и снова пришёл к выводу, что ничего эдакого необычного вчера так и не совершил. Неужели всё дело только в этом? Сколько я не размышлял дальше, похоже, всё сходилось на одном и, раз уж на какое-то время придётся подстраиваться под эти новые условия, необходимо было начинать действовать уже сегодня — под солнцем и пытаться оттянуть мрак, пока не настанет время бояться и не иметь ничего за душой, чтобы ответить.

Однако собственный дом показался явно неудачным местом для воплощения в жизнь подобных планов — в конце концов, должно же остаться место, в которое я могу вернуться и побыть самим собой. А вот улица или офис представлялись здесь прямо-таки оптимальными вариантами, где и так, без всяких постановок, постоянно случается нечто забавное и неординарное. С этими мыслями я быстро попил чаю с куском слишком твёрдого шоколада, который отыскал в тумбочке и соблазнился, несмотря на белый налёт, потом оделся и стремительно вышел из дома. И только встретив по дороге двух нарядных ребятишек, вспомнил, что сегодня — первый день осени и лето 2010 года, со всеми его аномалиями, осталось позади. В воздухе пахло влагой, но зато не ощущалось столько привычного запаха гари, хотя возможно, сравнивая, я сейчас выбрал бы опять возвращение в июль или начало августа, пусть задымлённое и обжигающе-жаркое. Однако понятно, ничего поменять было нельзя, и я рассеянно дошёл до остановки, с интересом разглядывая красочную картинку Человека-паука, борющегося с каким-то монстром, изображённого на портфеле первоклашки, и вспоминал, что с таким же огромным букетом гладиолусов сам когда-то шагал в школу под руку с мамой и беспрестанно щёлкающим фотоаппаратом папой. Те кадры до сих пор хранились где-то у родителей, но они почему-то не стали делать фотографии, остановив свой выбор на слайдах. Таких беленьких рамочках из прочного картона, куда вклеивались специальным образом проявленные кусочки плёнки, которые выглядели особенно архаично на фоне современных цифровых технологий. Их можно было рассмотреть только через небольшую чёрную коробочку с увеличительным стеклом, если обратить заднюю часть к яркому свету. Неудобно, размыто и хлопотно, но с другой стороны, у многих моих знакомых не осталось и такой памяти.

К сожалению, ни в маршрутке, ни в метро ничего способствующего проявлению своеобразного поведения мне так и не попалось. Тем более что, привыкнув ездить примерно в одно время, я был неприятно удивлён обилием народа и прямо-таки гнетущим запахом какого-то болота и плесени от многоцветья мокрых курток пассажиров. Всё вокруг двигалось, гудело, мерцало, а установленные на станциях большие мониторы, почему-то транслирующие в дневное время рекламу пива и сигарет, лишь подчёркивали стремительное и в тоже время удивительно неторопливое движение вокруг. Странный и пугающий контраст. Кто-то чувствительно ударил меня по ноге колесом от сумки-тележки, я, кажется, смахнул с чьей-то руки часы, которые сразу были затоптаны толпой — в общем, ничего примечательного и предполагающего исполнение моего плана. И только выйдя на поверхность я наконец-то столкнулся с тем, что искал всё утро — возможностью неординарно проявить себя и сделать галочку для тех, кто теперь за мной следит и прячется в тени. Какой-то полный мужчина, в толстом, подвёрнутом всюду свитере, бросил письмо в почтовый ящик, крепящийся на одной из квадратных серых колонн. Потом решил захлопнуть задвижку в щели, и, видимо, слегка переусердствовал — дёрнул так, что раздался хруст, и ящик наполовину свесился, обнажив за собой квадрат зелёной краски и наполовину выскочивший из камня длинный деревянный дюбель.

— Ах, чтоб тебя! — раздался его громкий возглас, но я оказался тут как тут. Со смехом выдернув ящик совсем, я сунул его в руки изумлённому мужчине и был таков — быстро смешался с толпой и, перейдя на другую сторону дороги, укрылся в небольшом скверике. Оказавшись в безопасности, я аккуратно выглянул среди прохладных и влажных листьев какого-то куста и увидел, что к незадачливому отправителю подошёл наряд милиции, которому он что-то очень импульсивно начал объяснять, но похоже, столкнулся с полным непониманием и неприятием других версий, кроме самой очевидной. Конечно, с моей стороны это было очень нехорошо, однако я был уверен, что за ящик ничего страшного с мужчиной не случится. Так, получит небольшой урок, чтобы в будущем был поаккуратнее в общественных местах.

Всю дорогу до офиса я почему-то вспоминал его вытянутые в недоумении губы и, не сдерживаясь, жизнерадостно смеялся. Это предсказуемо заставляло окружающих присматриваться ко мне внимательнее, ускорять шаг и нервничать. Несомненно, столь позитивный настрой поздним утром буднего дня не мог не настораживать, озадачивать и наводить на нехорошие мысли о невменяемости. А, собственно, почему? И в угрюмых, озабоченных лицах пешеходов я видел ответ — слишком много проблем для этого или того, что люди именно так глубоко и не факт, что правильно, воспринимают. Однако именно сегодня мне это показалось явно дурным примером, тогда как мой был точно добрым и заразительным.