Услышь мою тишину (СИ) - Ру Тори

— Ну и черт с тобой! — я рычу. — Я никогда не бегала за парнями, слышишь?!

Утренний мир утопает в безмолвии.

У околицы маячат сонные дома, за забором крайнего из них лениво брешет собака, и лай вновь сменяется шорохом щебенки под кедами и стуком верной трости.

Холодный воздух ключевой водой вливается в легкие. У палисадника с ковром из цветов я мешкаю, закусив губу, осторожно двигаю щеколду, проникаю во двор и бесшумно затворяю калитку. Поднимаюсь по ступеням крыльца и тут же вскрикиваю — бледная Ирина Петровна, скрестив на груди руки, встречает меня в коридоре:

— Ну, и где же вас носило, мадам? — грозно вопрошает она. — Надеюсь, оправдания будут действительно годными, или я за себя не ручаюсь.

Вжимаю голову в плечи — за разговорами с Сорокой я даже не подумала о том, что кто-то станет за меня переживать. Жизнь отшельника все же наложила на личность несмываемый отпечаток, и я сейчас себя просто ненавижу.

— Мне девятнадцать, алло! — пытаюсь наступать, но тут же сдуваюсь и мямлю: — эм… я просто гуляла. Помните, я вам про Мишу рассказывала? Так вот, я гуляла с ним.

— Голова раскалывается… Твое счастье, что для квартального отчета еще не время и я смогу вздремнуть на работе! Проходи. — Зевая, Ирина Петровна скрывается в глубине дома, откуда через минуту доносится урчание кофеварки.

Разуваюсь и просачиваюсь в ванную, раздеваюсь и подставляю макушку под струи прохладной воды.

Совсем как год назад, когда я была нормальным человеком… На периферии зрения мелькают неясные тени, отрывки сновидений взвиваются хороводом — сказывается ночь, проведенная без сна.

— Ирина Петровна, простите меня. Но мне нужно поспать! — мычу я, вплывая на кухню с полотенцем на мокрых волосах.

— Хорошо. Вечером поговорим. Обещаю, убивать не буду! — Она строго смотрит снизу вверх и усмехается: — Ай да Влада! И среди трех с половиной бабусь нашей деревни умудрилась найти кавалера. Что же скажет твой парень?

Мне больше не хочется врать, прикрывая собственную никчемность видимостью благополучия, и я сознаюсь:

— Нет у меня никакого парня. А сестра умерла.

Прислоняюсь к дверному косяку и жду чего угодно — испуга, соболезнований, жалости, но Ирина Петровна вертит в руках пузатый бокал с вином и тихо отвечает:

— Я знаю. — Она не дает мне окончательно впасть в шок и, откинувшись на спинку венского стула, добавляет поспешно: — Я же продвинутая тетка. Как только ты заикнулась об аварии, я нашла в интернете подробности. Потому и рассказала тебе о своем папе.

Солнечный луч ползет по подоконнику, в столбе света сверкают пылинки. В глаза словно насыпали песка, в мозгу отяжелели все мысли.

Мир перевернулся, или с головы на ноги наконец встала я?

Ирина Петровна подавляет улыбку и машет рукой:

— Да ты же спишь на ходу, Владуся! Иди. Мне все равно на работу пора.

Удивление и благодарность растапливают сердце, чтобы не залиться новой порцией хороших слез, я ретируюсь в комнату, где с разбегу падаю на кровать.

Антикварный будильник мерно отсчитывает секунды вечности, по ту сторону стекла плетет паутину тонконогий паук, солнце разгорается все ярче.

Веки наливаются свинцом, тело слабеет, я заползаю под одеяло и проваливаюсь в… прохладу летнего вечера.

…Центр города, толпы людей, пыль, шум моторов, депрессняк, усталость, злость.

Нервы гудят от недавнего семейного скандала. Я бесцельно мотаюсь по родным улицам, но с трудом узнаю местность — те же здания, но серые некрашеные стены давят на башку, а отсутствие перспектив ввергает в досаду. Кусты преграждают путь густыми ветвями, под лавками скопились горы пивных бутылок и сигаретных пачек, площадь, из недр которой в небо взмывал фонтан, спасавший нас в жаркие дни, заставлена полосатыми торговыми палатками. Откуда-то доносится ор и шум.

Поднимаю взгляд и натыкаюсь на огромное сооружение стадиона — у входа дежурят люди в форме, рядом толпятся бритые парни в тяжелых ботинках и подвернутых джинсах с подтяжками.

Ощущение странной безнадеги, опасности и бешеной свободы бурлит в крови.

Пальцы убирают малиновые пряди с лица прекрасной девушки, той, ради которой я живу… Я вижу огромные бездонные озера, полные слез, ссадину на тонкой переносице, тени синяков на нежной щеке, упрямую ободряющую улыбку, и мозг взрывается от отчаяния, а сердце рвется в клочья.

Она что-то говорит мне, пытается удержать, но ее облик смазывается… За заляпанным окном троллейбуса мелькают унылые деревья и кривые домики частного сектора, двери распахиваются, и рваные кеды уверенно ступают по трещинам в асфальте. Передо мной расступаются однотипные многоэтажки спального района, старая надпись из кирпичей провозглашает мир во всем мире, но мои кулаки зудят, а жажда мести и справедливости гонит все дальше в глубину заплеванных дворов…

Перекошенные рожи, шелуха семечек под ногами, угрозы и смех. Я бью первым.

Бью еще и еще, и не чувствую ничего, кроме холодной ярости.

Удар по затылку, сноп зеленых стекляшек летит на серый бетон, и я выключаюсь.

Вздрагиваю, прихожу в себя, обливаюсь холодным потом и осознаю, что все происходит не со мной, но искаженная реальность сна трясиной затягивает назад.

Я вновь открываю чужие глаза и сквозь черную пелену различаю сверху люк колодца. Единственный и недостижимый путь к спасению… В нем розовеет закатное небо.

Руки крепко, до синяков, связаны скотчем, теплая кровь расцветает пятнами на белой ткани любимой футболки. Невозможность пошевелиться злит, адская боль разрывает тело, картинка двоится и ускользает, голова кружится, силы уходят. Я больше не знаю, кто я… Тоска, неизбывная тоска поглощает краски, забирает радость, воспоминания, мечты и мысли, оставляя лишь черноту самого черного оттенка.

Нет.

Мне нельзя умирать, я должен жить. Мне так много еще нужно сделать.

Одуряющая слабость и страх накатывают холодной волной, ноги дергаются.

Нет. Нет.

Нет!!!

— Нет! — всхлипываю я, взвиваюсь на подушках и тупо пялюсь на окно в потолке.

Антикварный будильник тикает, паук плетет свою паутину…

Ужас разогнал пульс, привкус железа щекочет в носу.

Сажусь на край матраса, прячу лицо за ладонями и пытаюсь дышать.

Это были не руки сестры.

Черт побери, это… это…

Просто дикий сумасшедший кошмар.

Тянусь к брошенной у изножья олимпийке, достаю из кармана телефон, включаю его и, прищурившись, смотрю на время.

Семнадцать сорок. Так и есть — я проспала весь день, не купила билет и завтра уже никуда не уеду.

Но подспудно я рада — задержавшись еще на сутки, я смогу лишний вечер пообщаться с Ириной Петровной, смогу отложить великие свершения, что ждут меня в городе, смогу еще хоть раз увидеть Сороку…

От пережитого сна озноб ползет по коже, я повожу плечами, отгоняя его.

И замечаю маленький конвертик оповещения в уголке тусклого экрана — ответ от Паши на мое вчерашнее сообщение.

Считаю до трех, провожу по значку, и из диалога выпадает картинка — закат, густые кроны тополей старого района, зеленое поле и пруд вдалеке. Вид, что мерещился мне вчера с холма. Вид, родной и знакомый, окружавший нас в минуты самых нежных поцелуев на крыше.

Сердце пропускает удар. Все закончилось плохо, но сейчас… я очень хочу домой.

А Сороку чуть позже найду в соцсетях.

22

Я за пару минут укладываю в сумку немногочисленные вещи, прячу ее под кровать, выхожу во двор и занимаю скамейку под навесом веранды.

Теплый воздух прогоняет озноб и туман из мыслей, но темная тревога сна все еще гнездится под ребрами дурными предчувствиями.

На этот раз в моем теле словно гостила другая душа — яростная и огромная — и оставила после себя в груди дикую боль. Чувства, что недавно ее переполняли, в новинку для меня.

Любовь. Отчаяние. Грусть. Радость.

То, что должен чувствовать по-настоящему живой человек.

Я стараюсь не думать о том, чем займусь после возвращения и что буду говорить выброшенным из моей жизни людям, долго созерцаю кривые яблони за забором, поля и далекий синий лес — картинку, так напоминающую работы сестры.