Genyi_Zhiznetvorchestva - Ernest Tsvetkov

"душителями" творчества"?

При ответе "да", тут же возникает следующий вопрос: возможно ли творчество

задушить или притеснить?

При ответе "да" и на этот вопрос, мы с полным на то основанием высказываемся –

если это творчество можно задушить, то это не творчество. В том отличие творчества

от продукта. Продукт исчезает, будучи поглощенным. Творчество, по определению,

постоянно себя воспроизводит. Поэтому булгаковская метафора "рукописи не горят",

способна рассматриваться не только как поэтическое восклицание, но и как одно из

наиболее точных определений сути творчества.

Нам известно: был Аракчеев, который притеснял Пушкина, и был Пушкин.

Аракчеев только был. А Пушкин еще и есть.

Жизнь изобилует постоянными пре-вращениями. Отсюда следует правомерность

допущения, что кто-то из экспертов решил настолько глубоко изучить исследуемый им

вопрос, что, в конце концов… сам взял и полетел.

Жизнь есть история.

46

Жизнь есть переплетение, бесконечное сплетение вариантов этой истории,

калейдоскопическое плетение- феерия не обрываемых нитей, каждая из которых –

возможность.

Жизнь есть непрестанное осуществление этих возможностей.

Жизнь есть.

История № 2. О двух лягушках

Подобным образом мы воспроизводим и сюжет о двух лягушках, попавших в

кувшин с молоком. Обе начали барахтаться, чтобы выбраться из него. Весьма

трудоемкое занятие – даже ради самоспасения утопающего.

Вскоре первая поняла, что занятие слишком трудоемкое, и, наверное,

бессмысленное. А потому расслабилась и дала себе утонуть.

"Ну, уж, нет"! – Подумала вторая. – "Пока есть силы, буду все делать для того,

чтобы не умереть".

И продолжала отчаянно работать лапками. Она билась и барахталась до тез пор,

пока не сбила молоко в масло. Почуяв твердь, упорная лягушка оттолкнулась и…

по классическому сценарию выпрыгнула из кувшина. Это сценарий - а).

Но возможны и другие повороты:

б) Почуяв твердь, упорная лягушка оттолкнулась и… в этот момент кувшин

наглухо закрыли крышкой и поставили в духовку.

б) Почуяв твердь, упорная лягушка оттолкнулась и… в этот момент с ней случился

острый приступ сердечной недостаточности.

в) Почуяв твердь, упорная лягушка оттолкнулась и… выпрыгнула из кувшина.

Мимо проходил кованый сапог и ненароком наступил на нее своей подошвой.

г) Почуяв твердь, упорная лягушка оттолкнулась и… выпрыгнула из кувшина. И

тут с ней случился приступ острой сердечной недостаточности. Переусердствовала. Да

и стресс не прошел даром.

Поэтому, когда в назидание приводят вторую лягушку как образец отваги и воли к

жизни в противовес ее малодушной подруге, то это, скорее, вопрос идейных

разногласий, а не момента истины.

Допустима ли формулировка: вторая лягушка не выжила, а только оттянула минуту

смерти? При ответе "нет" мы вправе удивленно спросить – а почему, собственно, нет?

История №3. О хозяине, слуге и Смерти

И тут вступает в игру третий сюжет.

У одного господина, жившего в Бухаре, был слуга.

Однажды к слуге зашла Смерть и сказала, что скоро встретится с ним

окончательно. Слуга перепугался. Рассказал хозяину и с мольбой попросил у того коня,

чтобы скрыться от смерти. "Поеду в Самарру. Там она меня не найдет".

Хозяин посочувствовал слуге и дал ему коня. Сам же отправился на рынок. На

базаре он увидел знакомые очертания. Это была смерть. Он подошел и спросил:

- Почему ты напугала моего слугу?

-

И не думала его пугать. – Ответила Смерть. – Просто я назначила ему встречу

назавтра. В Самарре.

Говоря психологическим языком, слуга всеми признаками своего поведения

продемонстрировал паническое состояние. Если вдуматься, то у него есть что-то общее

47

со второй лягушкой, про которую Смерть вполне могла сказать: "И чего она так

беспокоится? Ведь я ей назначила встречу за пределами кувшина"?

Вместе с тем, и в третьем сюжете не стоит искать морали. Ее там нет. Говорить о

том, будто данная притча учит тому, что от смерти не уйти, значит, просто

проецировать одно из множества миропониманий.

Любая история учит только одному – тому, что она ничему не учит. Будь это не так,

мы бы давно уже извлекли из нее прок.

И хотя история не самодостаточна, она самоценна. Она показывает, что в этом

мире что-то происходит. И даже тогда, когда кажется, что ничего не происходит. И как

раз, именно тогда, когда кажется, что ничего не происходит, происходит наиболее

важное.

Происходит – стало быть: приходит – проходит – уходит – исходит – снова

приходит – и так далее, вплоть до нескончаемой бесконечности.

Мы этого не ценим.

Мы от искусства убегаем в искусственность.

Мы ищем смысл там, где существует только Промысел.

Но ни там, ни здесь нет смысла.

При наличии промысла наличие смысла оказывается лишним, и, в общем-то,

бессмысленным.

Реплика: Подобный ход рассуждений приводит нас к философии абсурда.

Ответ: Возможно. Но что такое абсурд? Прежде всего, это термин, означающий

некий взгляд на мир. Как всякий термин, он претендует на смысл. А смысл – ничто

иное, как претензия на объяснение и оправдание. Всего лишь одна из пояснительных

записок.

Не является ли таким же абсурдом заявлять – это абсурд?

И если мир бессмыслен, то это еще не повод называть его абсурдом – словом,

лишенным значения.

В принципе, отсутствие смысла не дает оснований предаваться унынию. Вспомним

миф о Сизифе.

История №4. О Сизифе

Сизиф толкал в гору камень. Но как только камень оказывался почти у самой

вершины, он скатывался к подножию горы. И заклятому бедолаге приходилось

устремляться за ним вниз, а затем, обливаясь потом и, заклиная богов, приговоривших

его к этой каторге, снова тащить свою тяжесть на вершину горы.

Это – единственная история, которая совершенна. Не зависимо от того, смертен

Сизиф или бессмертен.

Допустим, Сизиф бессмертен. В таком случае данная история никогда не

заканчивается. Она становится самодостаточной и не имеющей никаких вариантов,

способных видоизменить заданный сценарий.

Но и в том случае, если Сизиф смертен, история также остается совершенной. По

той же причине – по причине ее абсолютной самодостаточности. Финал, равно как и

фабула, в ней предрешены и обжалованию не подлежат.

С тех пор имя Сизифа стало идиомой. Когда хотят подчеркнуть напрасность чьих-

то усилий, говорят – сизифов труд.

Я скажу, вслед за Альбером Камю, что любой труд – сизифов. Смерть обесценивает

любой труд.

48

А сизифова история – это история обо всех нас. О людях.

Разница лишь в том, что Камю говорил об этом с печалью и едкой горечью. Я

говорю радостно. И радость имеет реальные основания. Сотни тренингов и тысячи

консультаций предоставили мне возможность обнаружить, как радуются люди, когда

постигают простые, очевидные и совсем не суровые факты:

А) Жизнь бессмысленна

Б) Наша жизнь – сизифова история.

Такой момент осознания надо не просто констатировать. Его необходимо пережить.

Тогда с этой точки начинается непрекращающийся праздник. "Праздник, который

всегда с тобой". – Говорил Хемингуэй с подачи Гертруды Стайн. Он имел в виду

Париж. И он застрелился. Классик спутал понятия. Qui pro quo. Париж, как и любой

другой город, не может быть праздником. Праздники внутри, а не снаружи.

Альбер Камю умер рано. От туберкулеза. Что, практически, равносильно

самоубийству. Он не принял своего открытия о бессмысленности жизни. Он не принял

жизни. Он продолжал цепляться за иллюзию смысла. И зачах от чахотки. Либо смысл,

либо жизнь.

Мы подошли к тому, что есть совершенная история.

Это история о Сизифе.

Все остальные темы, сюжеты, сценарии – лишь вариации и оранжировки. Они

лишь создают кажущееся разнообразие и многообразие жизни, этакое буйство бытия.

Наподобие детского калейдоскопа.

Но, прежде всего, калейдоскоп – это труба и пара десятков разноцветных

стеклышек. И, чтобы увидеть узоры, необходимо глазом приникнуть к этой трубе.

Мы смотрим на жизнь и видим мелькающие комбинации ее узоров. Стало быть,

мы – все равно что – в трубе. Поэтому мы не властны что-либо изменить и не

контролируем ход событий.

Реплика. Да, ребенок приникает глазом к трубе, но ведь труба находится у него в