Дикая лошадь под печкой - Кристоф Хайн

Беда в том, что такие любители порассказывать о себе очень не прочь ещё и приврать. Начнёшь их слушать — и диву даёшься: какие они всегда были храбрецы, прямо подвиги совершали, как всё делали правильно, и вели себя лучше всех, и всегда говорили только правду. Потом думаешь: да враньё всё это. И становится просто скучно.

Но останавливать таких рассказчиков бесполезно, это я по опыту знаю. Лучше просто сделать вид, будто слушаешь. Им ведь главное поговорить, ну вот и пусть себе говорят.

Когда Бродяге уж очень хотелось что-нибудь рассказать, он начинал бормотать как будто себе под нос разные загадочные фразы, но так, чтобы другие слышали. Чтобы им стало интересно, о чём это он. Лежат, допустим, все вместе на берегу реки, загорают после купания. Вдруг Панадель этак, между прочим, произнесёт:

— Да, верно говорится: с друзьями и горе не беда.

Или:

— Подумать только, почти шестьдесят лет прошло с тех пор!

Или, скажем:

— Нет, так всё только испортишь.

А то даже громко воскликнет:

— Да, хочешь чего-либо добиться — езжай в Лондон!

Что это значило, неизвестно. Скорей всего, ничего, так, бессмысленные слова. Панадель просто ждал, чтобы его спросили: «Это ты о чём?» Но все его уже знали и помалкивали. Разве кто-нибудь задремлет, а от его слов проснётся и спросонья забудет про осторожность:

— Что? О чём ты? Панаделю только того и надо:

— Ну, вообще это длинная история. Но раз уж ты меня так просишь, могу рассказать. Вот, значит, слушай, как было дело…

И всё, считай, ты уже попался. Панадель начинал рассказывать. Слушать было, конечно, не обязательно, хочешь — дремли снова. Но чудный летний денёк уже казался испорчен.

То есть не для всех, конечно. Бродяга такой день мог считать удачным. Слушать себя для него было самым большим удовольствием.

А кто ещё готов был его слушать — так это осёл Хвостик. Ему нравились любые истории. А главное, он всему верил. Что бы Панадель ни врал, Хвостик лишь качал головой: «Ай-яй! Надо же! Чего только не бывает на свете!» К тому же память у него была неважная, и если Бродяга рассказывал одно и то же по нескольку раз (а некоторые истории он особенно любил повторять), ослик этого даже не замечал.

Да, милое дело — рассказывать истории ослам. Самые благодарные слушатели.

Особенно любил Хвостик слушать, как Бродяга был когда-то Профессором.

— Ай-яй! — то и дело вздыхал он. — Наверно, это замечательно — быть Профессором. Ай-яй!

И Панадель кивал головой с важным видом:

— О, ещё бы не замечательно!

По его словам, он считался когда-то Действительным Профессором сразу в двух университетах. И ещё в одном университете был Недействительным Профессором. А потом один знакомый позвал его ездить на паровозах. И Панадель, конечно, сразу повесил свою профессорскую шапочку на гвоздь и стал Железнодорожником. Это было тоже неплохо: гонять по рельсам взад-вперёд и пугать коров громкими свистками. Было о чём рассказать. Но ещё через несколько лет он оставил свой паровоз другим Железнодорожникам и решил стать Бродягой.

— Понимаешь, на паровозе надо ездить только по рельсам, — объяснил он Хвостику, — а Бродяга может ходить где хочет. Это ещё интереснее.

«Надо же, — думал Хвостик. — Почему некоторым так везёт, а другие всю жизнь только мечтают о счастье?» Обидно. Ему так хотелось побыть немножко Профессором, хоть чуточку. Наверное, это так прекрасно! Всё равно что есть ананасы. Хвостик, правда, никогда не ел ананасов и даже не видел их, он только знал, что лучше этого нет ничего на свете.

Только куда уж ему было в Профессоры, если он простому сложению никак не мог научиться!

— Ай-яй! — жалобно вздыхал он. — Трудно всё-таки быть ослом! Никто тебя не понимает, никто не жалеет. Только и слышишь: учись, Хвостик, учись. Сделай то, сделай другое. А кто бы сказал: отдыхай себе, ослик, сделай, бедняжка, перерыв, спи себе на здоровье. Ты же такой маленький! Нет, не дождёшься. Большому станет ещё хуже, будут говорить: «Ах ты осёл!»

Панадель погладил друга по серой шёрстке и стал его утешать:

— Ерунда, Хвостик, не огорчайся. Найдётся в мире и для тебя местечко. Могу тебе сказать: не так уж страшен чёрт, как его малюют. То есть, иначе говоря, у большого котла всем каши хватит. Если ты, конечно, меня понимаешь.

— Ай-яй? — только и вымолвил Хвостик.

— Можешь не сомневаться.

— Ты хочешь сказать?..

— Вот именно. Ты всё правильно понял.

— Значит, ты считаешь?..

— Конечно! Только чуть-чуть больше смелости.

— Ай-яй!

— Совершенно верно, Хвостик. Именно так. Если тебе не даётся учение, плюнь на него, вот и всё. — Панадель хлопнул товарища по спине. — Во-первых, на свете много других прекрасных вещей. Цветы, например. Солнце. Карамельный пудинг, в конце концов. А во-вторых, не обязательно же всем быть учениками. Почему бы тебе не стать сразу учителем?

Ослик даже покраснел от волнения:

— А разве можно?

— Да почему бы нет? Скажу тебе больше: ты прирождённый учитель.

— Неужели?

— Уверяю тебя! Зайди в любую школу, послушай, что там делают учителя. Они про всё спрашивают учеников. Сколько будет два прибавить два, и где какие города, и как по-английски «мама». Знаешь почему?

— Почему?

— Да потому что сами ничего не знают. Точно как ты.

— Ай-яй! — удивился осёл.

— А иначе зачем бы им спрашивать? Мало того, у них и память такая же дырявая, как у тебя. Ученики им только что всё объяснили, на следующем уроке они опять спрашивают у других то же самое. Забыли начисто! Ничего не помнят!

Панадель даже раскраснелся от возмущения. А Хвостик только и повторял:

— Ай-яй!

— Словом, можешь хоть сегодня отправляться в любую школу и спрашивать учеников, если чего не знаешь. Это гораздо лучше, чем самому готовить уроки.

— Подумать только! Но знаешь, Панадель, мне больше хотелось бы стать Профессором, — признался Хвостик.

Панадель кивнул:

— Я тебя понимаю.

— Только я не знаю… а что делают Профессора?

— Главным образом думают, — уверенно ответил Бродяга. — Не знаю, как другие, но я, когда был Профессором, только и размышлял всё время о разных умных вещах.

— Как это, наверное, прекрасно! — мечтательно вздохнул ослик.

— Ещё бы! Прекраснее не бывает. Можно сказать, молочная речка, кисельные берега. Если ты понимаешь, что я имею в виду.

— А карамельный пудинг? — напомнил Хвостик.

— Само собой. Молочная речка, кисельные берега и пудинг на закуску.

— Ай-яй! Но ослу, наверное, очень трудно стать Профессором?

— Почему? Что ты! Тут главное получить кафедру в каком-нибудь университете.

— Кафедру? А что это такое?

— Ну… как тебе объяснить. — Бродяга почесал затылок. — Это такое специальное место для Профессоров… Такое профессорское кресло, чтобы сидеть и думать. У меня тоже есть, с золочёной обивкой. Все Профессора завидуют. Знаешь, я слышал, в Парижском университете как раз есть свободная кафедра. Считай, она твоя.

— Ай-яй! — Хвостик сиял.

— Всё, договорились, друг мой, — решительно сказал Бродяга. — Завтра утречком мы с тобой отправимся в Париж. Там ты получишь кафедру, станешь Профессором. Знаешь, как будет здорово!

Хвостик был вне себя от счастья. Вообразить только: он попадёт в Париж! Не думал, не гадал. Это было уму непостижимо.

Он долго не мог заснуть в ту ночь.

Про Париж Хвостик уже наслушался от Панаделя. Бродяга говорил, это замечательный город. Там полно разных прекрасных мест, особенно кондитерских и кафе-мороженых. Ещё там есть река, Сена.

В мае, едва потеплеет, в Париж начинают собираться бродяги со всего света. Целое лето они здесь веселятся, поют и танцуют. А осенью, когда улетают птицы, и они отбывают в родные края.

Многие туристы, объяснял Панадель, специально приезжают в Париж летом, чтобы посмотреть на бродяг и сфотографировать их на память. Панадель даже удивился: могли бы фотографировать и у себя дома, не тратить зря денег на дорогу. Нет, дома им бродяги не интересны, обязательно надо в Париж. Странные бывают люди. Но в жизни, как мы знаем, вообще много странного…

Словом, на другое же утро — сразу после завтрака — осёл Хвостик и Бродяга Панадель отправились в путь.

Катенька приготовила им бутерброды, дала на дорогу яблок, редиски. Друзья проводили их до речки Блаберки, там стоял на якоре их парусник. Хвостик и Панадель взошли на борт, погрузили провизию, подняли якорь. И все махали им, пока парус не скрылся за горизонтом.

Через два часа они были уже в океане. Бродяга стоял у штурвала и держал курс по левому борту, иными словами — рулил налево. В школьном атласе Якоба Борга он высмотрел, что Париж находится слева, а бывалые моряки всегда говорят не «налево», а «по левому борту».