Перикл - Феликс Арский

— Когда я управлял добросовестно и честно, меня опозорили, а теперь, когда я позволил ворам поживиться за счет общественного добра, меня считают отличным гражданином. Но сам я больше стыжусь нынешней чести, чем тогдашнего осуждения, а о вас сожалею: вы охотнее одобряете того, кто угождает негодяям, чем того, кто охраняет государственную казну.

Авторитет Аристида как безупречного гражданина по-прежнему не подвергался сомнению. Плутарх замечает: «Из всех его качеств справедливость более других обращала на себя внимание: ведь польза, приносимая ею, ощутима для каждого и дает себя знать долгое время. Вот почему этот бедняк, человек совсем незнатный, получил самое что ни есть царственное и божественное прозвище «Справедливого»; ни один из царей или тиранов не старался стяжать себе такого же».

Аристид имел право гордиться своим прозвищем — ведь его называли так не из лести и не из страха. И он отлично знал, что уважение сограждан, вовсе не означает, что они всегда и во всем согласятся с ним. Он думал не о почестях, а о спасении отечества. И не понимал, что может погубить его.

В 483 году в рудниках Лавриона, на самом юге Аттики, были открыты новые сереброносные жилы. Как использовать это неожиданное богатство? Прежде доходы от рудников шли на раздачу гражданам. Но теперь, когда повсюду говорили о военной угрозе, им следовало найти иное применение.

Фемистокл понял, что пришел его час. Уже давно он агитировал за развитие морского дела. Еще будучи архонтом (в 493/92 году), он начал превращать Пирей в военную гавань, хорошо защищенную и удобную для стоянки кораблей. В 488 году началась война афинян с островом Эгиной, тогдашним центром ремесла и торговли в Эгейском море. Эгина, обладавшая самым многочисленным флотом среди всех эллинских государств, блокировала побережье Аттики. В Афинах зрело недовольство, росло ощущение позора и убеждение, что так дальше продолжаться не может.

Выход был один — и предложил его Фемистокл. Нужно строить военные суда, набирать морские экипажи. И тогда афиняне смогут не только отразить варваров, но и властвовать над всей Элладой. Средства? О, он вовсе не собирается вводить поземельную подать, взимавшуюся при тиранах. Но ведь есть же Лаврионские рудники. И наконец, разве состоятельные граждане откажутся помочь государству, чтобы спасти его?

Народ колебался. Проект Фемистокла одновременно привлекал и отпугивал, он казался слишком заманчивым и слишком рискованным. А последствий его никто предвидеть не мог.

Известия о военных приготовлениях персов положили конец сомнениям. Народное собрание одобрило программу Фемистокла и подписало приговор Аристиду.

Фемистокл понимал, что устранить Аристида не так просто. В конце концов в чем его обвинить? В преступлениях? Но он всегда стоял на страже закона. В измене отечеству? Кому ж придет в голову усомниться в его патриотизме? В стремлении к личным выгодам? Всем известно его бескорыстие. В том, что он не согласен с новой политикой руководителей государства? Но кто может запретить ему отстаивать свои взгляды? Ведь основу демократической конституции Афин составляют два незыблемых положения: все одинаково равны перед законом (исономия) и все имеют равное право высказывать собственное мнение (исэгория).

Заставить Аристида замолчать невозможно. Но покуда он остается в Афинах, к его голосу будут прислушиваться и его сторонники сделают все, чтобы сорвать планы Фемистокла. Конечно, Аристид не преступник. Он искренне заблуждается, но заблуждения его опасны. Думая о благе отечества, он толкает его в пропасть. Значит, нужно лишить его возможности влиять на государственные дела и сделать это не тайно, а открыто, при поддержке всего народа.

В Народном собрании председатель задает вопрос: есть ли необходимость подвергнуть кого-нибудь из граждан остракизму? Собрание дает утвердительный ответ. И вскоре народ сходится вновь. Все речи давно произнесены, все обвинения сформулированы. Осталось лишь молча проголосовать, нацарапав на черепке имя того, кто угрожает государству тиранией. Фемистокл, известный своим честолюбием и явно рвущийся к власти, или возражающий против реформ Аристид, о котором враги распускают слухи, что он фактически стал единоличным правителем — разве что стражей не обзавелся?

Обычно решение большинства в Народном собрании расценивалось как выражение воли демоса. В особых же случаях возникала необходимость узнать мнение всех граждан. А так как практически это было невозможно, удовлетворялись цифрой в 6 тысяч человек, достаточной, как полагали, чтобы представлять весь демос. Остракизм признавался действительным, если при подсчете обнаруживалось не меньше 6 тысяч черепков. Изгнанник не мог жаловаться на несправедливость властей — его судил целый народ.

Летним днем 482 года Афины отреклись от человека, которого почти десятилетие считали совестью народа.

Голосование проводилось не на Пниксе, как обычно, а на агоре — торговой площади, ставшей после изгнания тиранов центром политической жизни города. Закрылись лавки купцов и менял, мастерские ремесленников. Смолкли крики погонщиков мулов и продавцов, расхваливающих товары. Беспокойная, шумная агора замерла в ожидании. Решалась судьба одного человека. И ее собственная…

Площадь обнесли барьером с отдельными входами для каждой из десяти фил. Медленно вступали граждане в огороженное пространство агоры. Получив черепок (остракон), они писали или процарапывали на нем имя того, кого считали опасным для государства, и, повернув этот «бюллетень» так, чтобы никто не видел написанного, отдавали специальным чиновникам. Никто никого публично не обвинял — архонты и члены Совета пятисот внимательно следили за тем, чтобы голосование оставалось тайным.

Томительно тянулся день. Окруженный друзьями Фемистокл не скрывал своего нетерпения — он не сомневался, что посрамит соперника.

Наконец-то исчезнет последняя преграда на его пути к власти и славе! Он уже видел себя во главе мощной державы, повелевающей эллинами, и предвкушал почести, которых никому еще не оказывали.

В стороне спокойно наблюдал за происходящим Аристид. О чем думал он в эти роковые часы? О том ли, что люди неблагодарны и изменчивы в своих симпатиях? Или о том, что даже дальновидный Фемистокл не в силах предвидеть всех последствий своих реформ, которые, быть может, и укрепят государство, но испортят нравы его жителей? В конце концов разве дело в нем, Аристиде? Даже если отечество отвергнет его, он не станет врагом Афин и не опорочит доброго имени гражданина. Да и сам Фемистокл не так уж опасен. Конечно, он тщеславен, властолюбив и корыстен. Но он энергичен и умен. И никто не посмеет упрекнуть его, что он хоть в чем-нибудь нанес ущерб афинскому народу. Только понимает ли он, что ожидает его родину в будущем? Афины обзаведутся военным флотом! Пусть так, хоть он, Аристид, и не видит в этом особой нужды. Но кораблям нужны экипажи, опытные моряки. Почувствовав силу, они потребуют и прав. И кто сможет противостоять им в Совете пятисот и народном суде? Кто остановит их, когда они начнут поносить с трибуны уважаемых граждан и расправляться со всяким, кто вызовет их подозрение? Пока люди подчиняются закону, государству ничего не грозит. Фемистокл же хочет сделать господином не закон, а народ. Неотесанные виноградари, полуграмотные ремесленники, крикливые торговцы и матросы — вот кто будет принимать решения в Народном собрании, избирать руководителей, изменять законы, награждать и карать. И так ли уж надежна граница между волей демоса и его своеволием?